ruenfrde
Скрыть оглавление

1916 г.

 

Претерпение

За и против перевески картин  в Третьяковской галерее. Мнение акад. Н.К. Рериха

Третьяковская галерея. Письмо в редакцию

Суриков

Слово напутственное

Новгородским строителям

За Новгород

С.П. Крачковский

Строительство

Spectator. Борьба с художественными псевдонимами (Беседа с академиком Н.К. Рерихом)

Два лика (Собор в Юрьеве-Польском)

 

 

Претерпение

 

Сказал старейший:

— Будут разрушать, а вы стройте,

Будут рассеивать, а вы собирайте.

Будут гневить, а вы не гневайтесь.

Противостойте всем злым.

Великаны в горе схоронились.

Чудь под землю ушла.

Водь обернулась медведем.

Закопался зверь Индрик.

Опустились в воду города и храмы.

Схоронились. Ждут.

Во Раи, в пресветлой всех благих сил обители, принимала честную трапезу Владычица Небесная. Преломляла Пречистая духовный хлеб. Наполняла Преблагая чашу жизни. Со всеми со трудящими. Со всеми со Апостолы. Со всеми добрыми знаемыми и незнаемыми. Писанными и неписанными.

Оглянулась на апостолов Владычица. Усмотрела Преблагая:

— Пётр апостол! Почто оставил золотые ключи? Почто взял железные? Нет на них ни узора, ни прорези.

— Павел апостол! Где светлая одёжа твоя? Вытерлись на портах травы цветочные?

— Лука, где резной посох твой? Затемнели твои шары прекрасные.

— Симон Зилот, Варфоломей, бывало, светились ризы на вас. Сияли оплечья парчовые.

— Иван да Яков Заведеевы, сыны громовы, затемнели и вы. Повял ваш доспех.

— Марк, и ты в набойку оделся?

— Матвей да Филипп, обносились и вы. Ризы порвались на вас.

— Иван возлюбленный, допреж не носил ты холстинковых поручей?

«Опростели святые апостолы. Одеревянила трапеза. Окрепла посуда. Постарели скатерти. Допрежь во славе ходили апостолы. Осеялись золотом. Окручались парчою. Обувались красно и с пряжками.

Ошурились апостолы. Задумались. Благие сонмы сидят и молчат.

Сказал ключарь набольший. Сам Пётр апостол:

— Одевать нас перестал народ. Перестали люди строить ризы красные. Позабыли украсить Великий Дом. Покинули во славе хождение.

Ожидаем подвига. Бережём ризы красные. Поупрятали доспехи со узорами.

Будет день нам итти в народ. И пойдём мы со славою. Возложим на ся знатный доспех. Претерпим. Сбережём, Владычица.

Биржевые ведомости. 1916. 1/14 января. Утренний выпуск. № 15300. Пятница. С. 4.

 

 

За и против перевески картин  в Третьяковской галерее

 

Злоба дня в столичных художественных кругах — недавно произведённая новая развеска картин в Третьяковской галерее. Развеску эту, как известно, произвёл попечитель галереи Игорь Грабарь, вокруг имени которого совершенно неожиданно возникла самая ожесточённая, шумная полемика, нашедшая себе отражение как в московских, так и в пе­тро­градских газетах.

Что же взволновало определённые художественные круги, что, главным образом, возмутило сторонников «доброго, старого порядка»? <...>

Как бы то ни было мы повременим делать какие бы то ни было выводы и утверждения, предоставив место мнениям по этому поводу самих  художников — за и против.

<…>

 

Акад. Н. К. Рерих

— Когда два с половиной года тому назад началась перевеска  Третьяковской галереи, всем было ясно, что городское управление вполне одобряет предпринятое. К тому же мы знали, что прежний состав совета галереи уже перевесил комнаты С. М. Третьякова, а в Городской думе предположено перенесение галереи в новое и более обширное помещение. Значит, вопросы перевески были предрешены с общего ведома и никто не находил противоречий с волею завещателя. Теперь же, после двухлетней работы, явно и громко одобренной, раздаётся много негодующих голосов. Невольно складывается подозрение о каких-то личных отношениях, которые во всяком общественном деле нежелательны и недопустимы.

Биржевые ведомости. 1916. 31 января / 13 февраля. Утренний выпуск. № 15356. Воскресенье. С. 7.

 

 

 

Третьяковская галерея

Письмо в редакцию

 

Мы, нижеподписавшиеся, считаем своим долгом заявить о своём полном несогласии с теми мнениями о деятельности И. Э. Грабаря в Третьяковской галерее, которые нашли себе выражение в известном письме художников, напечатанном в № «Русского слова» от 26-го января 1916 года, а также в письмах В. М. Васнецова и В. Е. Маковского, помещённых в «Русском слове» и «Новом времени».

Мы бы желали, наоборот, выразить полное сочувствие мероприятиям И. Э. Грабаря, так как они дышат подлинной любовью к искусству и полны мужества в своей решимости считаться исключительно с существом вещей, а не с формальными требованиями.

Мы считаем, что всё сделанное И. Э. Грабарём в галерее не только не умалило создания П. М. и С. М. Третьяковых, но и ещё ярче выявило всё глубокое значение их дара.

А. Н. Бенуа, И. Я. Билибин, О. Э. Браз, П. П. Вейнер, А. Ф. Гауш,

В. В. Кузнецов, Б. М. Кустодиев, Е. Е. Лансере, Е. И. Нарбут,

П. И. Нерадовский, К. С. Петров-Водкин, В. А. Покровский, 

Н. К. Рерих, К. А. Сомов, С. Ю. Судейкин, Д. В. Философов,

И. А. Фомин, В. А. Щуко, А. Е. Яковлев, С. П. Яремич

Петроград.

Русское слово (Москва). 1916. 7/20 февраля. № 30. Воскресенье. С. 5.

Так же: Русские ведомости (Москва). 1916. 9 февраля. № 31. Вторник. С. 4.

 

 

Суриков

 

О большом скорбим. Хотим видеть крупный замысел. Хотим приобщиться к поискам значительного и красивого. И вот именно теперь,  именно в дни этих замыслов уходит от нас большой. Из нашей жизни удаляется именно тот, кто был рождён для крупных и глубоких размахов. Тот, кто не убоялся и верил.

Ушёл из мира Василий Иванович Суриков. Такой мощный, такой крепкий, что, кажется, не мог он уйти совсем. Кажется, что он должен ещё вернуться, чтобы досказать свою эпическую повесть о Руси.

Мало кому удалось коснуться таких глубоких сторон русской жизни, как Сурикову. Просто, складно и безбоязненно открыл он образы, которые навсегда останутся за ним в русской жизни.

Природная эпичность, врождённая стойкость вне всего случайного и преходящего подсказали Сурикову путь прямой, открыли глаз суровый и верный, дали ухо, направленное лишь к тому, что соответствовало подвигу его жизни.

Хорошее, настоящее слово — подвиг. Многих подвигов не замечаем. Многие подлинные подвиги раздавлены толпой, обесцвечены вчерашним днём. Но именно в русском искусстве, именно в необъятности русской жизни подвиг творчества особенно нужен.

Всё строение нашей жизни, так часто уродливой, часто трусливо изменчивой в самых ценных понятиях, может быть выправляемо только истинным подвигом.

Такой подвиг — вся жизнь Сурикова. Его путь был нужен искусству и жизни.

Правдиво говорил Суриков. Послал он в жизнь слово простое, но в прямоте его слова были предчувствия самые ценные, самые от­крывающие. В подходе к живописи, в красочных прозрениях серебристого тона, в структуре картин и в особенностях сочинения звучала стройная песнь.

Из песни слова не выкинешь. Песнь Сурикова убедительна. Из неё не исключить ни одного образа. В пределах нашего эпоса лягут творения Сурикова: «Боярыня Морозова» с откровением великого русского поклона, «Меньшиков», «Ермак», «Казнь стрельцов»… В них убедительность, о которой мы мечтаем сейчас.

В ряду великих подвигов русского искусства, в ряду подлинных борцов — Врубеля, Серова, Федотова, Куинджи, Венецианова — имя Сурикова звучит спокойно и строго. Хранит оно заветы русской жизни.

Кому завещал их Суриков? Кто придёт за ним? Вернётся ли он досказать о том, чем сильна Русь?

Русское слово (Москва). 1916. 8/21 марта. № 55. Вторник. С. 2.

 

 

Слово напутственное

 

I

Ответственно наше время. Ответственно во всём будущем росте государства. Ответственно во всех грядущих достижениях, в постройке путей, в просветлении кругозора. Ответственно наше время и в искусстве.

Велик путь из Варяг в Греки. С запада на восток. За дарами прекрасными. Опять страница о том же пути. Опять нам, всегда о своём сомневающимся, наши друзья на западе крепко подтвердили веру в наше художе­ство, в значение нашего искусства. И сейчас, в дни подсчёта ценностей, мы можем к великому списку естественных богатств и возможностей  прибавить всё сокровище нашего искусства. Непочатое, нетронутое, засыпанное землёю вместе с рудами и самоцветами.

В Париже ещё в 1900 году, помню, Кормон говорил мне, писавшему тогда идолов:

— Nous sommes trop raffinés1, а вы идите своим путём. Мы у вас будем учиться. У вас так много прекрасного.

Роден, ясный в суждениях своих, Морис Дени, чуткий поэт Валлотон, Дега, Ришпен, Метерлинк, Верхарн и множайшие и лучшие поклонились русскому художеству. Громко восхитились нашими несравненными примитивами — иконами. Нам, боящимся, сомневающимся, эти лучшие люди сказали:

— Наконец откройте глаза. Отбросьте страх. Любуйтесь и знайте.

Лишь бы опять приобщиться радости. Пусть хоть через Запад. Не всё ли равно? Пусть хоть исконным путём. Хоть вместе с оружием. Хоть волоками и торжками, — всё равно, лишь бы стремиться к познанью, лишь бы любоваться чудесами, скрытыми в нашей скрыне бездонной.

Кто по Руси ходил, кто от земли слушал, тот знает, как не утоптана земля наша. Точно путь первый.

В 1910 году, раскапывая Новгородский Детинец, мы нашли наслоения города на 7 аршин.

Открылась потрясающая картина наслоения жизни от каменных палат с изразцами и карнизами до первого поселения IX века, полного варяжских вещей. Срубы, помосты улиц, пожарища, слои строительных заготовок нагромоздились неожиданно, сказочно. Поразительное зрелище страданий и роста Великого Новгорода. Только воочию можно было убедиться, что под неприметным огородом могут сохранно лежать остатки целого города.

Я просил не зарывать этот разрез. По примеру Запада покрыть его, сделать доступным для зрелища и изучения. Хотя бы за плату. Теперь и путешествующих много, и учащихся.

В печати просил я: «Добрые люди, не упустите дело доходное. Чем памятник сохраннее, чем он подлиннее, — тем он ценней. Привлеките к памятнику поезда любопытствующих. Бог да простит вас, извлекайте из памятника выгоду, сделайте доступ к нему оплаченным. Кормите пришедших во имя древности, поите их во имя старины, украшайте место каждое легендами (издатели, слушайте!). Освяти, Отче, средство,  обложите памятники арендами, берегите их честно и крепко, как бумаги процентные, как деньги детские.

В памятниках вложены капиталы великие; опасны дела торговые, а памятник что вино, чем старей, тем ценней! Чем до сердца доходчивей, тем и думайте, но старину сберегите».

 

II

Видите, как доходчиво молил я городских и служилых людей, но,  конечно, просьбам не вняли и раскопку засыпали. Зато новгородский губернатор занимался переводом испанских романов. Теперь на месте раскопки опять гряды с капустою. Разве это не символ?

Всей русской древности, всему русскому художеству приходится бороться с непомерным непониманием и глупостью. А за последнее время развилось ещё столько художественного фарисейства и предательства, что подчас находят глубокие сомнения. Где же люди-то?

Поэтому всякое общественное воздействие, всякий объединённый порыв, направленный к насаждению на Руси искусства и знания, неотложно необходим выше всякой меры.

Говорю не зря. Не поклёп возвожу. Есть доказательства. Мы — ленивы и нелюбопытны. Сознаемся. Число подписчиков на действительно художественные издания не превышает одной тысячи. Журналы искусства с трудом получают до 5000 подписчиков. В стране с населением в 180 миллионов. Число посетителей выставок колеблется от десяти до двадцати тысяч. Среди серьёзных концертов, лучших представлений и лекций значительная часть посетителей почти знакомы, чуть ли не свойственники. И это в столице с 1 500 000 населением. И в то же время наиболее гнусные кинематографы и так называемые миниатюры переполнены. Наибольшая книжная пошлость идёт в сотнях тысяч. Значит, какой ничтожный слой общества серьёзно затронут художеством! Как низок вкус толпы! Как необходимы широкие посевы. К тому же ещё отчислите всех предателей и клеветников, и преданных художеству людей останется так мало. Вспомним, как часто мы не знаем самых простых художественных понятий. Как часто не умеем различить самых противоположных явлений. Не осведомлены с языком искусства.

Мир, в котором живём, радость нашего духа, мы не замечаем и твердим о смешных делах, уже умерших в потёмках.

Художественная грамота, художественный обиход почти не вошли в нашу жизнь. А если и входят, то мало по убеждению и много под знаком моды.

Ну что ж, пусть хоть модою, пусть хоть корыстью, хоть случаем войдёт в нашу жизнь художество и знание. И всякими мерами и всеми путями надо идти. И во все врата стучаться, чтобы вспомнили о том, чем светла наша жизнь.

На пути русского искусства, повторяю, столько горестных сознаний, что часто начинаешь сомневаться, расширяется ли круг познавших ра­дости искусства? Правда ли искусство нужно государству?

Ветхие слова! Но твердить их приходится бесконечно.

На далёких русских равнинах подчас вообще ещё не знают, что такое картина. Мне приходится получать вести о нетронутом чернозёме.  И тут же вы узнаёте, что старинное, всенародное искусство уходит  незаменимо.

 

III

Ответственно время, когда народное искусство ушло, а обновлённое понятие ещё осталось далёким от жизни.

Но не сетованиями проживём.

Вспомним о путях высоких. И к тому же вполне доступных. Допуская и уважая, откроем глаз добрый. По худой привычке, по безверию брань и хула часто — сильней похвалы. Но думаем мы не во имя «вчера», но во имя «завтра»; во имя всенародного строительства и творчества.  Думаем, зная, что творчество без подвига немыслимо.

Прежде всего, имеем ли мы право говорить об искусстве? В дни великой борьбы? Когда, казалось бы, умолкает искусство? Когда справедливо восстали против глупой роскоши и мотовства. Когда справедливо указали, что в ценах, в самом отношении к жизни часто проявляются бесстыдное мотовство и дикая роскошь. Хорошо, если общество изгонит этих верных служителей самого злого начала — пошлости, невидимым ядом разъедающей толпы народов.

Но подлинное искусство — не глупая роскошь. Молящийся богу правды и красоты — не мот. Искусство — потребность. Искусство — жизнь. Разве храм роскошь? Разве может быть мотовством — книга и знание?

Но действительно в пользовании искусством, в уважении к художе­ству, в искании радости духа нужны осмысленность, подвиг и знание. И тогда многие из толпы уразумеют, какой пошлости служат они и, Бог даст, взыскуют град художества.

Конечно, если искусство — великая потребность и высокая жизнь, то, конечно, и сейчас можно говорить об искусстве. Если искусство служит Родине, то, конечно, перед ним [нужно] поклониться. А служение это,  конечно, не в служебных изображениях, но в возвеличении вкуса, в росте самопознания, в подъёме духа.

В подготовке высоких путей.

Проникновение искусством лежит в основе великих порывов. Создаёт собирательство, поднимает строительство. Счастлива страна, где нарождаются строители и собиратели. Где зреет хозяйство и народная мудрость.

Все периоды собирательства на Руси составляют нашу истинную гордость. И как бы ни было затруднено судьбою строительство и соби­рательство, будем всё-таки строить и собирать. Нам и, главное, следующим это будет так нужно. И во дни войны строительство и собиратель­ство нужны. Пречистый град — врагам озлобление. Создаёт тот, кто верит в победу. Кто знает, что воины пра­ведного дела победят врагов рода  человеческого.

И у нас уже светятся новые здания. Безличность зодчего сменилась  исканиями и претворением лучших очертаний. Целый ряд даровитых строителей сложил за последние годы ряд замечательных храмов и гражданских построек. За храмами подумалось и о частных домах, и о вокзалах, и о банках.

Появились мысли о настоящей стенописи и скульптуре. Стала возможною мечта, что наши засиженные мухами, затканные пауками стены государственных учреждений покроются прекрасными красками. Университеты, суды, приёмные министерств — везде, где только неизбежно ожидает народ, порадуют глаз стенописью. Храмы, даже сельские,  вместо бездарных трафаретов и (ужас) подражания рисункам Доре, расцветут наследием нашей живописной старины. Всё это, желанное, не трудно достичь, лишь бы мы все пожелали это накрепко. Лишь бы сознание вошло в народную душу и повело искусство в новые глубины.

 

IV

В наших могущих лицах часто поражает странная подробность.  Отчего они не хотят, во имя самых лучших чувств, сделать дело, для родины полезное, для них — прекрасное. Обратите внимание, как мало число предметов, пожертвованных в наших хранилищах. Мало и коллективных пожертвований, так развитых во Франции. Казалось бы, связать своё имя с возрождённым памятником, сделать предмет искусства доступным для общественного пользования, создать возможность единения толпы с искусством так прекрасно и для могущих возможно.

В театрах уже не редки постановки чисто художественные. Но нужно сказать, что русские постановки иногда при красочности ещё не выходят за пределы пёстрой кустарщины. А следует помнить, что в этих движущихся, преходящих картинах всегда возможности коренного воздействия на толпу. Красивый облик жизни, прежде всего, мелькнёт из-за рампы и может крепко запасть на сердце.

Такие же широкие возможности воздействия заключаются и в одежде. По преимуществу, в женской.

Последние заграничные моды опять служат нам укором. Опять из Парижа привезли нам наши покрои. Опять на Западе мечтали о том, что у нас так прекрасно. Казалось бы, не трудно и у нас сложить красивое обличье и влить его в средства доступные. Художники найдутся. Источники всех племён России полны. Каждая страница — неисчерпаема. Сырьё и материалы от нас же везут за границу. Но дело не двигается. Оно затруднено. Для проведения в жизнь рисунка нужна согласованность целого ряда работников. В Париже каждый рисунок обсуждается и принимается в собрании фабрикантов, портных, басонщиков, сапожников, ювелиров. Нужно соглашение всех заинтересованных лиц. Только тогда мы можем противопоставить притягательности чужой моды убедительность и, главное, достижимость наших сочинений. Иначе все лучшие начинания опять останутся мечтами и словами.

О деле думаем. Сознаём, что слова без дела не только бесполезны, но вредны. Ощетинивая глупость и пошлость, слова не имеют средств отбросить враждебные начала. А все мы знаем, что иногда самые почтенные люди враждебны началам искусства. Надо думать, что ценно только желание дела, искание исполнения и строения. И опять повторю: если власть и общественное мнение потребуют обращения к художеству, если обратится к подлинному, то это движение даст настоящий устой, на который смогут опереться работники искусства. За одеждою откроются и все области обихода. Мебель. Конечно, не та угловато-петушиная, с острыми шипами на сидении, а выросшая из красивых линий и приближённая к уюту жизни. Области фарфора и всех видов керамики. Миниатюры и финифть. А релье­фы и чеканка! Бесконечные возможности. Именно делом можно ввести в жизнь творчество. И не отвратительную олеографию, но хоть маленький, но оригинал захочет видеть у себя на стене даже серый обыватель.

Теперь о старине. Умышленно я говорю о старине после общих путей искусства. Надеюсь, никто не заподозрит, что именно я забыл о значении и красоте нашей старины. Для истории, для будущего великого суда было бы слишком тяжёлым нашему времени упрёком, если бы забывали о творчестве будущего, довольствуясь лишь повторением и подражанием.

 

V

Старина узнанная, достойно возвеличенная, должна научить и открыть пути. Из чудесных, древних камней сложите ступени грядущего.

С радостью должно сказать, что в деле открытия старины сделано много и многое может быть легко облечено в дело.

Всегда около старины существовала группа лиц зрячих и чувству­ющих. Конечно, их было мало; эта маленькая группа слыла фанатиками или чудаками. Отдаляла дело группа некоторых исследователей, далёких от красоты искусства, смотревших на сокровище древности только как на предмет исследования. Исследовалась композиция и малейшие черты икон и росписи. Изучая детали, упускали самое главное. Просмотрели, что не в документе дело, а прежде всего в великом памятнике искус­ства.  Дело в утверждении наших собственных примитивов, убранных чудесными красками, глубоких и потрясающих сочинением и эпическим замыслом. При выборе области старины русская линия особенно бывала под сомнением. Таково было глупое предубеждение. Но сейчас уже стены пробиты, всё положение изменилось.

В любом древнем храме вы находите группы работающих и изучающих. Иконы стоят рядом с лучшими итальянскими примитивами. Лубочные листы, заставки, миниатюры прельщают лучших художников. Лёд сломлен. Глаза открылись. Правда, ещё кое-кто стороною утверждает, что же из чего исходит, что материал скуден, но эти утверждения всегда исходят от незнания и неподвижности. Такие утверждающие бывают посрамлены очень легко.

С древнейших времён очистились горизонты. Мы узнали, что владеем превосходным каменным веком. Мы открыли сокровища переселения народов. Мы связали эти вещи с таинственными обитателями городищ. Мы подошли к славянским и варяжским древнейшим насельникам. Наследие варяжско-романского искусства привлекло благородством и строгостью форм. Мы не забыли и чудовищную финскую фантасмагорию. Блеснули прекрасные дары Востока. Осенила слава Царьграда. Овеяли ароматы, претворённые о[т] Италии. От величия Киева, Новгорода до пышности Москвы, до пёстрого ковра Ярославля, до замы­слов Петра и Екатерины к нам нахлынули сокровища, которые переварить и усвоить ещё невозможно. Сейчас мы ещё во времени дивованья  и любованья.

И хочется поделиться со всеми далёкими и малознающими. Поработайте, снимите завесу! Походите по земле! Когда представишь себе открывающиеся богатства, то невольно хочется простить всех отрицавших. Они ведь не знали! Они ведь, бедные, не видели.

На ступенях старины, прежде всего, стоит народное искусство — искусство всех народов России. В этом художестве земли не этнографические ценности, но настоящие страницы эпоса открываются. В этой бесконечной области для работающих уже истинно — целина нетронутая. Многое по распространению художества сделано, но в море народном, поверьте, это ещё только капля.

Именно теперь этот вопрос принимает небывалое значение. После водки, после бесчинства дайте народу то, над чем могут задуматься головы и чем дух возрадуется. Если мы думаем о великом значении народной песни, если мы хотим поднять народные инструменты, хотим учить художественному ладу, то изобразительные искусства займут во всенародном вопросе место ещё большее. Не о кустарях только говорю.

Вообще, кустарный вопрос влился в какие-то служебные рамки. Не о поддержании только думаем, но о возрождении и творчестве новом.

Надо сеять искусство. Самою широкою горстью надо разбрасывать полезные и подлинные сведения. Отряхнув пыльные наносы, взглянуть глазом добрым и непредубеждённым. Не снисходительно служебные рисунки, не только шаблоны для кустарей печатать надо, но надо разлить широкие сведения вообще об искусстве. Сперва будем бросать их, как в бездну, отложив ожидания. Будет казаться, что эту пропасть ничем не засыпать.

 

VI

Малодушие будет подсказывать, что средства брошены на ветер.  Об искусстве ли думать? Но лишь преступное безверие этим убедится. Угрожающие пройдут. Издёвка замолкнет. Мы же будем твёрдо знать, что всякое истинное просвещение зря не проходит. Вспомним детство.  Дайте этим зёрнам полежать в чернозёме. Дайте размякнуть зерну и робко взойти. Просите Прокопия праведного отвести каменную тучу.  И дети наши увидят всходы чудесные. Захватывающе взойдут зёрна художе­ства. И будущий просвещённый народ скажет спасибо тем, кто верил, что не бесполезно расточить перед народом лучшие сокровища. Повторяю, не свысока расскажите об искусстве! Не к «тёмным» кустарям обращайтесь, но к малым братьям, ждущим и уже предчувствующим.

Волнуют размеры близких и жданных возможностей. Не в ночной темноте думать, но уже светло, и перед сочувствующими можно говорить, веря, что слово о русском великом искусстве не будет осмеяно,  но укрепится делом. Все мы чувствуем, какие бездны, темноту какую можно заполнить красотою подлинною.

По школе я близко знаю молодёжь, притом молодёжь самую разно­образную. Верю в способности её. Вижу, как часто при самых тяжких  обстоятельствах непоколебимо крепнет росток таланта. Но нынче мне пришлось встретиться с новым показанием, глубоко-трогательным.

Большой современный вопрос — создание заработка для увечных воинов. При северном районе Красного Креста начаты художественные  мастерские для увечных.

Увидал я первые иконы, написанные загрубелыми пальцами солдат, в жизни не видавших доски и красок. И ещё раз я уверовал окончательно в совершенно невероятные способности народа.

Будем же сеять широко семя подлинного искусства. Будем разбрасывать картины, листы, обращения, письма, издания. И малые, и большие. Будем проникать во все школьные книгохранилища. Овладеем внешкольными помыслами учащейся молодёжи. Проведём молодёжь по земле. Будем обращать к художеству видом возрождённых памятников. Будем твердить словом всенародно и укреплять делом. Не убоимся — поверим. Защитим радость духа от всех сил тёмных.

Нынче летом на Валдае наехали мы на огромный ключ железный.  Посреди луга стоит полная чаша живой воды. Никому не нужная по полю разбегается. Целебная, неотпитая чаша подле большого пути. Вся безграничная область русских богатств, всё наше сокровище искусства, вся эта целебная чаша полна живой воды.

Русь — неотпитая чаша.

Биржевые ведомости. 1916. 14/27 марта. Утренний выпуск. № 15440. Понедельник. С. 3.

 

 

Новгородским строителям

 

«Богатое место Городище. Кругом синие заманчивые дали. Темнеет Ильмень. За Волховом — Юрьев и бывший Аркажский монастырь. Правее сверкает глава Софии и коричневой лентой изогнулся Кремль. На Торговой Стороне белеют все храмы, что “кустом стоят”. Виднеются Лядка, Волотово, Кириллов монастырь, Нередица, Сельцо, Сковородский монастырь, Никола на Липне, за лесом синеет Бронница. Все как на блюдечке за золотым яблочком» (стр. 210)2.

Так писал я в 1910 году после раскопок в Новгороде.

Теперь слышу, что именно этот замечательный исторический вид собираются перерезать железнодорожным мостом. Даже болотистое место, даже изменчивое русло Волхова около Ильменя не страшит, лишь бы испортить одну из лучших страниц нашей старины. И нет желания попытаться перенести линию по другую сторону Новгорода.

С горестью знаем, что мы не любим своё. Знаем, что защита своего, древнего, прекрасного вызывает мало сочувствия и много угроз и насмешек. Но всё же во имя культуры, во имя уважения к прошлому, во имя лучшего будущего попросим ещё раз: пощадите Новгород. Обойдитесь бережно с этой колыбелью русской общественности.

Перерезать, отемнить один из лучших русских видов легко. Испортить, очернить, оклеветать — самое любимое занятие тёмных людей.

Но попытайте без ущерба поднять город; привлеките к нему новые силы, не за[к]рывая светлые дали.

Новгород сберегите.

Старые годы. 1916. Апрель–июнь. № 4–6. С. 122.

 

 

За Новгород

 

Мне пишут: «Ну что же ваши общества, где они и что ими охраняется? Организуйте защиту — вся ваша деятельность взывает к вам». При письме прислана искренняя статья А. Анисимова из «Речи» о нелепом проекте проведения железной дороги через Новгород, которая перережет самые священные исторические места.

Радуюсь, что находятся люди, восставшие за священность и красоту старины; отчасти могу их успокоить.

Общество защиты памятников искусства и старины уже весною обсуждало это возмутительное дело и, конечно, единогласно и горячо решило воспрепятствовать нелепому проекту; затем была мною передана в совет Общества записка о значении мест, подвергающихся опасности искажения. Не было двух мнений о том, что прикасаться к лучшим историческим местам кощунственно и немыслимо в наши дни понимания настоящих  государственных народных ценностей.

О значении этих самых мест Новгорода мне пришлось писать ещё в 1910 году по поводу раскопок в Новгородском Детинце3, а теперь, чтобы не повторяться, скажу только:

Стыдно нам, если и в наши дни вырастают такие проекты. Неужели наше строительство, так нужное и долгожданное, должно проходить лишь среди кощунства над лучшими местами государства. Неужели это нельзя предвидеть и вести проект дороги по другую сторону Новгорода, где ничто не нарушится, да, кстати, и болот меньше.

Верю, что министр путей сообщения не даст совершиться делу не­поправимому.

Всё — для войны сейчас. Но все подвиги, всё строительство и творче­ство должны быть с сознанием своего достоинства, во имя будущего роста отечества, при котором священность лучшего прошлого — залог культурного и светлого будущего — ляжет краеугольным камнем.

Если германцы безгранично унизили свою прошлую культуру злодеяниями в Лувене и Реймсе, то неужели мы можем повредить нашу колыбель общественности, наш священный Великий Новгород?

Биржевые ведомости. 1916. 28 июля / 10 августа. Утренний выпуск. № 15705. Четверг. С. 3.

 

 

С. П. Крачковский

 

Только что о нём вспоминали. Только что называли его стремления и задачи светлыми и ценными. Только что собирались с ним работать близко и долго.

Всё остановлено запоздалым пакетом с карпатского фронта. Скончался 6-го июля. Как скончался, где погребён? Ещё и не знаем.

Точно и не о нём пакет. Не о том, кого мы знали и любили. О нём ли извещают, кто недавно прислал письмо с Карпат:

«Здравствуйте, дорогой. Привет и память о вас шлю с горных вершин, куда, кажется, никто не взбирался. Живу в лесу у ручья в шалаше из веток и моха. Ночью холодно очень. Цветов и птиц мало. Когда вхожу в село, — сейчас к священнику: выспрашиваю о старине. Здесь живут гуцулы.  Интереснейшие 2-вековые церкви. Удалось приобрести интересный резной крест и жбан, в котором освящают кукурузу, икону и пр. Буду продолжать разведывать по этим местам и спасать памятники старого искусства. Усиленно гоним австрийцев, очень деморализованных. Радуемся нашим успехам на других фронтах. Как живёте? Напишите о себе».

Хорошее, трогательное письмо. Ответить на него могу уже лишь теперь.

Подумайте: офицер удалённых армейских полков весь горит искус­ством и знанием. Далёкая провинция не только не тушит порыва его, но ещё как-то обостряет.

Со скромными средствами, углублённый, кристально простой и чистый, Степан Петрович Крачковский, несмотря на все препятствия, пре­творяет мечты в дело.

Узнаёт художественную литературу. Знакомится с художниками. Наконец, осуществляет свою высшую мечту: начинает собирать картины. Каждое приобретение даётся с трудом. Средств мало. Удалённость службы мешает. Но через все препятствия идёт Крачковский, и за то каждая удача приобретения радует его глубоко и чисто. Весь он светится, говоря о том, что его жилище украсилось ещё новою вещью.

Заметьте: самоучка, в полном смысле, оторванный в далёкой провинции, он всё время стремится к истинному искусству. Он идёт самосильно и верно. Ведь это так редко у нас. Ведь это так ценно.

У Крачковского накопляются произведения: Репина, Левитана, Серова, Врубеля, Сомова, Нестерова, Бакста, Рябушкина; составляется продуманное собрание, более ста вещей. И притом сколько планов, сколько стремления ещё ближе подойти к искусству.

За год до войны Крачковский вышел в отставку и переехал  в Петро­град.

Давние мечты его исполнились. Он воочию подошёл к искусству и к художникам. Ему всею душою хотелось знать и видеть. Он бывает у Репина. Посещает лекции и собрания. Переписывается с Грабарём. Горит сам и бесконечно трогает своим подъёмом и любовью. Война  отозвала его от новой жизни. Но и среди боёв он жил с нами. После боя писал: «Было ваше грозное небо».

На моё предложение помочь новому музею русского искусства при школе Императорского Общества поощрения художеств Крачковский глубокотрогательно ответил завещанием, отдавая музею всё своё собрание и всё своё достояние. Он так радовался искусству, что захотел, чтобы его радость передалась многим преданным этому делу.

Подвиг самообразования, подвиг собирательства Крачковский освятил подвигом общественного служения.

Свою радость, радость тяжело добытую, но тем светлую, он завещал русской учащейся молодёжи. В гору всё время шёл он; остался в Карпатах, куда никто не взбирался. Это будет знать молодёжь и, любуясь и по­учаясь его собранием, тоже пойдёт в гору великого русского подвига.

Скончался полковник Степан Петрович Крачковский.

Пошли Господь России побольше таких светлых людей.

Биржевые ведомости. 1916. 3/16 августа. Утренний выпуск. № 15717. Среда. С. 2.

 

 

Строительство

 

Тихий погром всё-таки совершается. Все статьи о Новгороде мало помогают. Железная дорога и длиннейший мост всё-таки ещё могут перерезать лучшие, священные места.

Из Новгорода пишут:

«Не помогли все голоса печати. Инженеры и промышленники не обращают внимания. Все заявления не трогают их».

Подумаем, время ли говорить о лучших новгородских местах, когда гремит мировая война? Не всё ли равно, где и как, лишь бы провести долгожданный путь.

Конечно, путь необходим. Надо радоваться, что он поможет обойдённому Новгороду воскреснуть и восстать к жизни. Но «как» проводить путь этот, — вопрос всегда неизменен. Ещё есть время одуматься. Если враги наши делают непоправимые шаги, то и этими, обречёнными, возмущаемся. Но нам, при всех светлых возможностях, сделать что-либо, потом осуждённое, уже непростительно.

Свидетелей славного минувшего остаётся так мало. У нас, всегда легко от своего отрекавшихся, столько испорченного, перестроенного, искажённого. Даже в центре столицы искажён блестящий смысл адмиралтейства. Искажён актом случайным — продажею земли, входившей непосредственно в красивый замысел строителя. В Новгороде Нередица исковеркана случайным решением реставратора. Софийский собор записан грубыми богомазами, и негодные краски уже отваливаются хлопьями.  Столь­ко тихих погромов, что к случайно сохранившемуся надо  прикасаться бережно и любовно. И в наши великие дни должна быть велика и бережность, и любовь. Если жестоко срубить вековое памятное дерево, то как же назвать уничтожение исторического вида? Как же отнестись к пагубе священного места Великого Новгорода, ещё почти не иссле­дован­ного?

Каково будет сознание, что под шум войны, когда, казалось бы, насторожены все лучшие и высокие чувства, сделалось нечто непоправимое, чего будем стыдиться глубоко.

И не будет у нас облегчения в сознании, что иначе нельзя было сделать. Будем изумлённо недоумевать, почему путь не проложен другою стороною Новгорода, где и болот меньше, и мост короче, и русло Волхова менее изменчиво.

У всех будет стыдное чувство, что не уберегли достояние народа, народа молодого, который весь в светлом будущем.

Здесь не спор художника с инженерами. Здесь вопрос о достоянии народном, о том, что непоправимо. Подумайте над этим словом.

И все мы будем виноваты, если всё-таки Новгород перережут. Мало убеждали. Мало настаивали. Мало любили. Думаю, что печатью вандализм будет ещё вовремя прекращён.

В близком будущем на Руси в обновлённом строительстве возникнут многие вопросы почти такого же значения. Надо к ним приготовляться.

Надо к закрытому глазу инженера придать глаз добрый и зрячий.  При ведомствах путей сообщения, внутренних дел и землеустройства надо сделать орган, который присмотрит за красотою и историческим значением нарастающего строительства.

Конечно, не технические комитеты и управы к этому способны.  Там мёртвая буква, нужная в своих пределах, общежитейских. Не помогут и комиссии археологические, которые ограничены пределами науки. Должен явиться глаз художника, и совет художественный должен быть ограждён. Россия растёт могуче. Она должна наряду со знанием и техникой подумать и о красоте, и о значении духа.

Не улыбайтесь, господа инженеры, значение красоты и духа гораздо ближе к жизни и глубже в развитии государства, нежели вы полагаете.

Не мечтания художника, но жажда скорейшего и лучшего преуспеяния всего строя, всего лада жизни, заставят скоро всех поискать рычаги сильные и воздействующие.

За короткое время произошло столько необъяснимо великого. Так изменились отправные точки. Почувствовались перестроения, крупные и созидательные. Явились подвиги. К новым путям жизни готовиться надо. Этими путями пройдёт красота и величие духа.

Биржевые ведомости. 1916. 18 сентября / 1 октября. Утренний выпуск. № 15809. Воскресенье. С. 3.

 

 

Spectator

Борьба с художественными псевдонимами

(Беседа с академиком Н. К. Рерихом)

 

В нашей газете не раз указывалось, что на аукционах, устраиваемых в Обществе поощрения художеств, появляются сомнительные картины.

Приятно констатировать, что Общество поощрения художеств признало, наконец, необходимым контролировать поступающие на аукцио­ны художественные произведения и согласно предложению академика Н. К. Рериха выбрало комиссию для экспертизы предназначенных для аукционной продажи картин.

В комиссию избраны: Н. К. Рерих, В. И. Зарубин, П. П. Гнедич и г. Яремич.

Н. К. Рерих заявил нам, что специального отношения к аукционам он не имеет и интересуется этим вопросом только как член комитета Общества поощрения художеств.

— В принципе, я считаю аукционы необходимым делом, так как они служат обменом между любителями и собирателями.

Польза их доказывается уже тем, что они до сих пор продолжают существовать за границей, даже во время войны. Что касается появления «псевдонимных» картин, то этот вопрос можно упорядочить хотя бы таким способом: устроители аукционов должны будут брать на себя ответственность, что данная картина принадлежит определённому автору.

Если же автор им неизвестен, то картина так и должна называться:  «неизвестного автора».

Ещё лучше над картинами ставить имя и отчество, а то могут быть просто однофамильцы.

Например, у нас в школе были ученики Василий Серов и Михаил Врубель.

У последнего не только одинаковая фамилия, но и одинаковое имя с М. А. Врубелем.

Петроградская газета. 1916. 18 октября. № 287. Вторник. С. 5.

 

 

Два лика

(Собор в Юрьеве-Польском)

 

— Где же ваш «сказочный» собор? Где же гордость Руси? Просто загнали вы нас в отвратительный город. Заставили смотреть бедную церковку, застроенную, замазанную. Пусть же вам за нас отомстят все блохи и клопы, которые напали на нас в вашем сказочном городе.

Вернулись огорчённые. Злые за то, что послал их смотреть собор  Юрьева-Польского.

Значит не увидали. Заслонило что-то. Опять вылезло чудище. Сколько дельных людей им перепугано.

Ещё подождём. Верно, рано ещё. Глаза ещё не открыты на значительное. Внимание ещё остановлено плохим и ничтожным. Подождём, пока очистятся и смелости против чудищ наберутся.

Теперь другой лик.

Показал я молодёжи новое издание гр. А. А. Бобринского «Резной  камень в России».

В издании показаны храмы Владимира, Суздаля, Спас на Нерли и собор Юрьева-Польского. По счастью, зрители в этих городах не были.  Их глаза ещё не засорились всем тем, от чего отвернуться надо.

Резной камень привёл молодёжь в глубокий восторг.

Из всей группы владимиро-суздальских храмов самое высокое изумление вызвал, конечно, собор Юрьева-Польского. Истинная сказка заложена в этих приземистых стенах, затканных белокаменною резьбою. Бесконечно разнообразною, сочно нагромождённою, брошенною от богатства, от творчества неиссякаемого. Последыш самого красивого периода древней Руси, напитанной романскою волною.

В канонические формы невольно влились бытовые подробности.  Романские здания получили русский смысл.

Знаю, что резной камень (так же, как и прежние выпуски дерева) обратит серьёзное внимание наших западных друзей. Никогда не встречал я гр. Бобринского, но хочется сказать ему спасибо за прекрасную мысль давать в большом формате листы. Не убивая чрезмерным текстом возможности показать красоту в полном обличье и в частях, интересно  ограниченных.

Такие изображения надо широко разбросать и в школах, и в толпе.  Каково недоумение, смущённость! Каков восторг и радость!

Два лика. Один ошарпанный, искажённый нашей безобразной дей­ствительностью. Лик избитый, не узнаваемый часто.

Но за пострадавшим ликом скрыт лик другой. Неумелому глазу  не доступный.

Ведь в издании о резном камне запечатлено много хуже, чем на самом деле, но эти листы вынесены из жизни. В них отразилась частица истинного лика. Эта часть уже так прекрасна, что даже неумелый глаз понимает великую ценность изображения. В поездках по Руси особенно поражает враждебная противоположность двух ликов. Хотя враждебна лишь чудовищная сторона. Истинный лик и величав, и спокоен.

Указывая на различие случайного впечатления собора среди жизни и малого, но настоящего отражения в издании, хочется предостеречь молодёжь и нынче ищущую красоту Руси. Чтобы не пугались, не отчаивались, если широко раскрытым, доверчивым глазам покажется безобразная личина. Это легко может случиться.

Но пусть помнят, что чудесною верою можно вызвать великий лик. Можно переступить за пределы глумления и глупости. Надо суметь. В поисках твёрдых из-за безобразной личины прояснится лик чудесный и светлый.

Биржевые ведомости. 1916. 28 октября / 10 ноября. Утренний выпуск. № 15889. Пятница. С. 6.

 


 

1  Мы очень изысканны (фр.). — Ред.

2  Н. Рерих. Собрание сочинений, т. I.

3  Статья впервые появилась фельетоном в «Бирж. вед.», а затем вошла в I том собрания сочинений Н. К. Рериха.

 

Начало страницы