ruenfrde
Скрыть оглавление

1912-1913 гг.

1912 год

С Новым Годом! Анкета «Раннего утра»

Выставка «Сто лет французской живописи»

Красота в современной жизни. Анкета журнала «Чёрное и белое»

Церковь Ильи Пророка в Ярославле

Spectator. Художники о письме И.Е. Репина. Что лучше: премии или покупка картин?

Опомнитесь! (Письмо в редакцию) А. Лядов, Н. Рерих, С. Городецкий

Хорив. На летние работы… Академик Н.К. Рерих

Хорив. Итоги сезона. Академик Н.К. Рерих

Защита старины

Академик Н.К. Рерих о своих постановках

Spectator. Что такое «кубисты»?

Рерих о «Пер Гюнте». (Беседа с Н.К. Рерихом)

Миф Атлантиды

Spectator. Протест молодых художников. Достаточно обладать талантом, а образовательный ценз — роскошь!

Клады

 

1913 год

Ваш тост на Новый Год? Чего пожелать Петербургу и России на Новый Год. Академик Н.К. Рерих

Ваш новогодний тост? Анкета журнала «Огонёк». Академик Н.К. Рерих

Spectator. Нашествие художников на театр. Художники взяли себе режиссёрские функции. Академик Н.К. Рерих

Порча картины И.Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Мнения художников. Академик Н.К. Рерих

Мнения представителей художественного мира. Н.К. Рерих

Р. Школа художников. Беседа с юбиляром Рерихом

Рерих о Стравинском

Города пустынные

Дедушка

Граница царства

Индийский путь

Присуждения

Глаз добрый

Страхи

Spectator. Художники об уничтожении декораций (Беседа с Н.К. Рерихом)

П.Е. Живописцы и театр. Академик Н.К. Рерих

Spectator. Фабрика художников. Беседа с академиком Н.К. Рерихом

М. Райский. В Париже скончался русский художник от голода (Беседа с академиком Н.К. Рерихом)

Знамения

Грядущий 1914 год. (Новогодняя анкета Ив. Южанина) Н. К. Рерих

 

1912 год

 

С Новым Годом!

Анкета «Раннего утра»

...Н. Рерих

(Художник)

Старину изучайте, о новом думайте.

Н. Рерих [факсимиле]...

Раннее утро (Москва). 1912. 1 января. № 1. Воскресенье. С. 3–4.

 

Выставка «Сто лет французской живописи»

Сейчас открылась выставка «100 лет французской живописи» в доме кн. Юсуповых на Литейном.

Давно уже хотелось увидать действительно хорошую выставку. Выставку первоклассных вещей. Выставку в отличном помещении, не в ободранных квартирах, как это приходится делать в последнее время. Выставку, на которую хотелось бы придти вне всякой нашей партийности, где никто предвзято не злобствует, а только любуется прекрасными картинами. И поучается.

Прошлая историческая выставка портретов, сделанная Дягилевым, показала, что такую выставку и у нас сделать можно. Только случайно не открытая для публики выставка «Старых годов» и историческая выставка, устроенная Обществом архитекторов-художников в прошлом году, опять напомнили о возможностях видеть серьёзные, красивые выставки.

И тем большую признательность теперь нужно высказать редакции «Аполлона», блестяще решившей трудную задачу французской выставки.

Выхлопотать и несмотря на все трудности привезти из Франции музейные картины, добиться разрешения подчас слишком строгих частных коллекционеров, найти чудесное подходящее помещение дома кн. Юсуповых, сделать отличный каталог, положить массу труда и средств — всё это составляет настоящий подвиг, который, по справедливости, радует. С удовольствием можно сказать, что выставка составит настоящее явление нашей художественной жизни и что она прекрасно решена С. Маковским и бар. Н. Врангелем.

Надо сказать спасибо и М. К. Ушкову, помогшему этому культурному, красивому делу.

Посмотреть столетний подбор искусства, разобраться в нём и поучиться — как будет полезно и художественной молодёжи, и публике!

Некоторые залы подошли по своему убранству выставке; не подходящие же по стилю помещения переделаны так удачно, что, право, жаль будет вернуть комнатам их первоначальный вид.

Наконец-то Петербург увидал целые ансамбли отличных Мане, Моне, Ренуара (23 вещи), Милле, Руссо, Жерико; целые комнаты Курбе (23 вещи), Коро (22 вещи); много вещей Давида, Делакруа.

Часто только понаслышке молодёжь толковала даже о Бенаре, Бланше, Родене, Ла Туш[е], Фаллотоне, М. Дени и мн. др.

В Москву ездили петербуржцы, когда хотели увидать прекрасных Гогена и Сезанна, а здесь им отведена целая комната, и Гоген впервые показался в Петербурге 22-­мя произведениями.

Вся выставка настолько серьёзна, что в двух словах можно высказать ей только общее приветствие. Собрать 929 отличных произведений, по­вторяю, — большой подвиг, и на выставке можно от души полюбоваться.

Можно пригласить со спокойной душою.

Приезжайте, москвичи, посмотрите.

Русское слово (Москва). 1912. 17/30 января. № 13. Вторник. С. 6.

 

 

Красота в современной жизни

Анкета журнала «Чёрное и белое»

Н. К. Рерих

Художник

Вопрос о красоте в жизни настолько затемнён и забыт в настоящее время, что высказаться по этому поводу не только необходимо, но даже должно.

Наша состарившаяся эпоха кажется уже близка к полному своему разложению.

Наступило время той беспочвенности, по сравнению с которой даже Средневековье, в смысле двигательной силы хранилищ красоты, кажется более лучшим и благоприятным.

Нет почвы, нет того искреннего, непосредственного стремления. Безличие и индеферентизм стали общим доминирующим явлением в нашей жизни.

Н. Рерих [факсимиле]...

Чёрное и белое. 1912. Февраль. № 1. С. 8–9.

 

 

Церковь Ильи Пророка в Ярославле

Любящий и знающий искусство человек только что пишет мне:

— Нужно написать что­-либо по поводу опасности разрушения, грозящего церкви Ильи Пророка в Ярославле. Неужели и этот памятник погибнет?

Новых сведений о несчастиях церкви Ильи Пророка у меня нет, но то состояние, в каком я видел храм два года назад, вызвало серьёзные опасения. Если же за это время трещины в сводах не остановились, то недолго и до серьёзного разрушения.

В недавнее время сильно пострадали две выдающиеся церкви Ярославля — Николы Мокрого и Ивана Предтечи. У Николы выкрасили жёлтой масляной краской чудесную белую с зелёными изразцами колокольню. Неслыханное безобразие! Церковь Ивана Предтечи внутри промыли; чи­стили так свирепо, что снесли все нежные налёты красок. Навсегда пропал чудный лазоревый фон и матово-­золотистая охра.

Не верю, чтобы после двух обидных недосмотров (выражаясь мягко) и третьему замечательному памятнику Ярославля грозила бы беда разрушения или смывки.

Деньги на поддержание церкви Ильи Пророка должны найтись в изобилии: ведь не оскудел ещё Ярославль богатыми людьми. Самое исполнение работ должно быть безотлагательно поручено знающим и понимающим красоту старины людям. Не жестоким старателям и не холодным чиновникам. Теперь с каждым годом всё пристальнее следят за памятниками старины тысячи любящих глаз.

Церковь Ильи Пророка не должна погибнуть. Прекрасные стены в тёплых радостных красках, затканные чудесною живописью, должны стоять. Мы должны знать, что глупое тёмное время, когда расхищались, разрушались народные сокровища, ушло навсегда.

Ярославцы не осрамятся, не забудут про Илью Пророка.

Русское слово (Москва). 1912. 19 февраля / 3 марта. № 41. Воскресенье. С. 7.

 

 

Spectator

Художники о письме И. Е. Репина

Что лучше: премии или покупка картин?

Как и следовало ожидать, И. Е. Репин отказался от премии, присуждённой ему в виде «мирной демонстрации» Обществом имени А. И. Куинджи.

В своём письме, помещённом во вчерашнем номере нашей газеты, маститый художник мотивирует свой отказ тем, что как бы ни была премия раззолочена, всё же невозможно скрыть её принижающее влияние на искусство.

Премии большей частью остаются висеть в мастерских художников, удручают их и рискуют каждый день быть прорванными, или свёрнутыми, или совсем уничтоженными.

Практика, по словам И. Е. Репина, показывает, что лучшая поддержка искусству и её производителям достигается покупкою произведений.

Художник счастлив реальным успехам своего труда, который хорошо помещён, освещён и делается доступным всему образованному миру.

Так ли это на самом деле?

Если премии представляют такой огромный вред, то почему они испокон веку существуют во всех странах и никому, кроме И. Е. Репина, и в голову не приходит требовать их упразднения?

Согласны ли художники с взглядами И. Е. Репина, что лучше: покупка, чем премирование?

<…>

 

Академик Н. К. Рерих

— Вполне схожусь во взглядах с Репиным. Я всегда указывал и даже поместил недавно статью по поводу того, что премии вредны и излишни.

Есть другие способы помогать искусству, как, например, путём приобретения картины. Вообще письмо Репина написано с большим достоинством.

— Интересно, почему вы отказались уступить вашу вещь, приобретённую Обществом имени Куинджи на выставке «Мир искусства»?

— Причин не хотел бы выяснять…

Петербургская газета. 1912. 20 марта. № 78. Вторник. С. 3.

 

 

Опомнитесь!

(Письмо в редакцию)

Недавно станция Боровёнка Николаевской жел. дороги была переименована.

Это несчастье не должно пройти незамеченным. Необходимо теперь же громко защитить мудрую красоту русского языка, живущую в названиях городов, сёл и урочищ.

Неужели вандализм и нерадивость, от которых повсеместно гибнут памятники русской старины, нашли себе ещё новое поле действия?

Горько и страшно становится всякому русскому сердцу от мысли, что имена селений, из которых многие и многие имеют смысл исторический, из которых многие являются единственными источниками исторических исследований, стали доступны произволу забывающих родину и родное.

Анатолий Лядов

Николай Рерих

Сергей Городецкий

Петроград.

Цветень, 28.

Биржевые ведомости. 1912. 7/20 мая. Вечерний выпуск. № 12924. Понедельник. С. 7.

 

 

Хорив

На летние работы…

Начался разъезд художников. Намечены у многих подготовительные работы к тем большим вещам, которые они покажут на ежегодных выставках, иные едут просто отдохнуть, не задаваясь никакими планами и только с осени рассчитывая засесть за работу. Несколько наиболее интересных и талантливых наших художников поделились с нами своими летними планами.

 

Академик Н. К. Рерих

— Почти всё лето придётся провести под Смоленском в имении княгини Тенишевой «Талашкино», где мною расписывается новый храм: он будет покрыт росписью не только внутри, но и снаружи монументальной мозаикой по моим эскизам. Меня очень увлекает эта работа, и я всецело отдамся ей. Кроме того, придётся наезжать в Москву — следить за исполнением декораций к «Пер Гюнту», написанных мною для Художественного театра. …

Вечернее время. 1912. 18/31 мая. № 147. Пятница. С. 3–4.

 

 

Хорив

Итоги сезона

Сезон закончился выставкой работ школы Общества поощрения художеств. Выставок было очень много, и если бы не недостаток помещения, то состоялись бы ещё выставки произведений английских художников, произведений скульптуры и выставка «отвергнутых» приёмным комитетом «Весенней» выставки. Художественный уровень всех выставок был, в общем довольно ровный, если не считать выставки «Молодёжи», представлявшей крайнее левое течение нашей живописи. Несколько крупных художников высказались о минувшем художественном сезоне следующим образом: <…>

 

Академик Н. К. Рерих

— За последнее время на наших выставках замечается хорошее явление: опять подумали о творчестве серьёзном, о больших картинах. Мне особенно приятно это отметить, потому что вот пошёл уже пятнадцатый год, как я и в живописных своих произведениях, и в статьях проповедую такой поворот в искусстве. Так и должно было случиться. Самое серьёзное внимание должно быть обращено на последнее предложение И. Е. Репина — возродить монументальную живопись на темы русских былин.

Суммируя впечатления от выставок только что закончившегося сезона, хочется подчеркнуть стремление перейти от малых по размерам вещам к более значительным работам. И точно, выставляемое должно быть интересно, цельно, детально разработано. Наскучили легковесные случайные наброски, которых так много было на выставках. Что касается молодых художников, то, много вращаясь в их среде и внимательно к ним присматриваясь, я уверен, что молодёжь скоро ярко проявит себя в настоящем искусстве. …

Вечернее время. 1912. 22 мая / 4 июня. № 150. Вторник. С. 3.

 

 

Защита старины

С удовольствием читал я в «Русском слове» статью о необходимости охраны прекрасных мечетей Туркестана.

В одном только автор статьи был неправ. Он как бы сетовал на молодое Общество защиты и сохранения памятников старины и искусства за то, что оно не обратило внимание на печальное состояние мечетей. Общество защиты старины можно менее всего винить в небрежности.

Внимание было на них обращено, и мне известно, как стремилось Общество найти средства, чтобы сделать что-нибудь действительно суще­ственное.

Конечно, по величине памятника нужны и средства, и одних «казённых» средств мало, а частный почин в этом деле слаб, когда речь доходит до денежных знаков.

Кучка любителей искусства и старины, собравшаяся в указанном Обществе, уже позаботилась и о других памятниках. Попечениями Общества поддерживается Ферапонтов монастырь, Общество хлопотало о судьбе Ильи Пророка в Ярославле и о Василии Блаженном.

Дело о Василии Блаженном стало на ноги, так как уже Высочайше назначена комиссия по реставрации этого замечательного памятника. Чем окончилось дело об Илье Пророке, — мне сейчас неизвестно, но хочу думать, что ярославцы не оставят погибать один из самых лучших своих храмов.

За средствами везде стоит дело. Внимания к старине чувствуется много, даже чересчур, когда защита старины становится просто модным разговором и граничит с легкомысленным любительством.

Понятие о значении искусства и старины расходится даже в низших слоях. С одной стороны, это хорошо. После бессилия восьмидесятых годов значение искусства нужно восстановить хотя бы путём популярности. Но хочется, чтобы искусство, разойдясь среди толп, получило не ущерб, а новые возможности роста и укрепления.

Вера без дел мертва. Толпе, возлюбившей что-нибудь, легче всего единым духом поставить всенародное дело на твёрдое, обеспеченное основание. И если уже имеются опытные и любящие люди, то должны быть найдены и средства, которыми будут поддержаны наши прекрасные старики­-памятники.

До сих пор мне кажется, что где­-то кто-то не знает, какое лучшее применение дать своим крупным средствам. Истинно, красиво подумает он, вспомнив об искусстве, о старине. Разве не прекрасные задачи перед этим неизвестным, но непременно существующим лицом?

Василий Блаженный, Илья Пророк, Ферапонтов монастырь, мечети Туркестана — как всё это внушительно и заманчиво!

Но кем-то всё ещё не услышаны наши голоса. Или не поняты. И теперь, летом, среди прекрасной природы, ещё раз вспомните о памятниках красивой старины.

Вы скажете, что я писал уже это. Правда ваша, писал и ещё напишу. И если жизни хватит — даст Бог, доживу, когда голоса наши дойдут по назначению.

Полюбите искусство и старину. Сохраните её. Из древних чудесных камней сложите ступени грядущего.

Русское слово (Москва). 1912. 25 июля / 7 августа. № 171. Среда. С. 4.

 

 

Академик Н. К. Рерих о своих постановках

По поводу постановки «Снегурочки» академик Н. К. Рерих, на днях возвратившийся в Петербург (после работ по росписи храма в имении кн. Тенишевой), говорит:

— В постановке «Снегурочки» я совершенно не участвовал, мною были даны только эскизы.

Но я много работал над «Пер Гюнтом» для Московского Художест­венного театра, который пойдёт 2-го октября, для чего мне придётся несколько раз ещё побывать в Москве. «Пер Гюнт» в объёме, задуманном сейчас, пойдёт в 14 картинах. Мне и моим помощникам: Замирайло, Яремичу, барону Клод[т]у, Наумову, Петрову, Земляницыной — пришлось много поработать. Сам я с большим интересом ожидаю первого представления, так как в России идёт «Пер Гюнт» впервые, и мне никогда не пришлось слышать во всём объёме музыку Грига. Ставит пьесу Мард­жанов. В его работе столько красивых исканий, столько задумчивых глубин. Приятно работать. Впрочем, художественники не любят, когда говорят раньше времени.

Всё лето я работал по росписи храма в имении кн. Тенишевой. В этом году я работу ещё не кончил, но надеюсь закончить будущим летом. Работаю я темперой.

Биржевые ведомости. 1912. 17/30 сентября. Вечерний выпуск. № 13147. Понедельник. С. 7.

 

 

Spectator

Что такое «кубисты»?

Ни в какой области декадентство не проявляет себя в таких уродливых формах и не доходит до таких крайностей, как в области живописи.

Здесь происходит какая-то вакханалия.

Под видом «исканий» художники додумываются до таких абсурдов, что кажется, будто они просто смеются над публикой. <…>

Мы собрали мнения некоторых известных художников и знатоков искусства о «кубистах».

Вот они:

 

Граф И. И. Толстой

— Не знаю их и мало ими интересуюсь.

 

Александр Бенуа

— Недоумеваю и жду.

 

Академик Н. К. Рерих

— Если художественное произведение для меня не убедительно, то какими бы схемами оно ни прикрывалось — я ему не верю.

Что касается «кубистов», то если кому-­нибудь эти основания в будущем помогут сделать прекрасное произведение — то тем лучше…

 

Академик Р. А. Берггольц

— Какая это живопись, от которой надо отойти за три версты, чтобы понять!

В природе я вижу только гармонию, а здесь — одну дисгармонию.

 

Академик И. Е. Крачковский

— Если это больные люди, то их надо лечить, а если здоровые — то это просто нахалы!

 

Петербургская газета. 1912. 2 октября. № 271. Вторник. С. 2.

 

 

Рерих о «Пер Гюнте»

…Большая, красивая гостиная. С зеленовато-­серых стен на меня смо­трят ряды хороших старых голландцев и фламандцев: Брейгель, Де­ Блез и многие другие. Их золочёные рамы как­-то странно гармонируют со стильною мебелью empire, и всё это сливается в один красивый, ласкающий глаз аккорд. И вдруг, в кабинете вы сразу в ином мире, в другой атмосфере, в лаборатории и мастерской, в которой под кистью пытливого живописца родились все лучшие его произведения последних лет. Тоже серо­-зелёные стены, но на них только три вещи. Вот рисунок Серова: интересная шатенка с резко очерченными бровями и небольшим орлиным носом. Есть в лице что-то, заставляющее вспомнить кутузовские портреты, которых так много теперь всюду в витринах магазинов. Это портрет жены художника и в самом деле внучки светлейшего смоленского князя. На другой стене — офорт Галлена из иллюстраций к Калевале (Проклятие Куленго). Дальше — мягкая, полная нежной грусти элегия Нестерова «Два лада». У стен громоздятся ящики с кремнями, орудиями каменного века, холсты картин на подрамках и, загораживая их, на мольбертах несколько новых картин, находящихся ещё в работе.

Но погас рефлектор, бросавший сноп электрического света на картины, вся мастерская потонула в зеленоватом сумраке, и огненный ангел стал зловещим и тёмным. Мягким светом заливает дубовый стол электрическая лампа под зелёным колпаком, и так странно видеть на этом столе ворох разбросанныхных бумаг, дорогие книги, кисти, баночки и пузырьки с какими­-то таинственными составами; тут же древний каменный топор, выкопанный из кургана, где он пролежал тысячи лет и тут же рядом с ним в рутинной синей обложке «Дело об обмундировании служителей»!..

Через несколько минут мы: я и хозяин дома — уже сидим у стола. На столе дымится чай в красивых хрустальных стаканах. Я смотрю на художника, на его оживлённое лицо моложавого бодрого варяга и жадно вслушиваюсь в его живую речь.

— Вы хотите знать о моём взгляде на «Пер Гюнта», знать о том, чего я хотел достигнуть в моих эскизах постановки и насколько это удалось сделать театру? Извольте. Я с удовольствием буду говорить об этом. Для художника работать в театре — большая радость, а работать с Художественным театром даже сугубая радость. Театр давно сознал необходимость обращаться к художникам для того, чтобы они руководили постановкой. Ведь всякое представление — ряд непрерывно сменяющих друг друга картин, а раз это так, то ясно, что эти картины должны быть созданы художником. Об этом так давно говорится и так давно стало это для нас, художников, трюизмом, что пора, наконец, осуществлять это на самом деле всюду и всегда. Вот почему нельзя не приветствовать участие художников во всякой постановке. А для художника это тоже большая радость, потому что в театре он чувствует себя творцом совершенно нового увлекающего искусства…

Деление живописи на специально декоративную, станковую и стенопись давно пора отбросить. Если каждая отрасль имеет свою технику, то с нею легко справится каждый, кто захочет, и действительность уже подтвердила это. Стоит только вспомнить, какими декораторами оказались К. Коровин, Головин, Бакст и др.

Не думайте, однако, чтобы художник считал свою задачу выполненною, если он хорошо написал заказанные ему декорации. Ведь эти декорации не более как фон. Картины создадутся из них только тогда, когда на их фоне появятся и будут действовать люди. И это интересует художника нисколько не меньше того, как осветят или как повесят его декорации. Ведь всё, что будет происходить на сцене, может совершенно идти вразрез с тем, что представлял себе художник на фоне написанных им декораций. Таким образом, совершенно естественно, что наряду с декорацией тот же художник должен создать и костюм каждого действующего лица, всю бутафорию, вообще всё, что глаз зрителя увидит на сцене.

Но раз всё это будет задумано и создано по одному намеченному плану художником, то как же может он остаться в стороне, когда всё это, созданное его руками, будет приведено в действие и оживёт? Ведь для него далеко не безразлично, где встанет то или иное действующее лицо, будет ли толпа стоять густой массою справа или же будет разбросана отдельными фигурами по всей сцене. Таким образом, художник так же участвует в постановке всего спектакля, как и режиссёр и все артисты, по крайней мере, во всём, что имеет отношение к зрительным впечатлениям от происходящего на сцене.

Тут Художественный театр снова идёт, далеко опережая все другие, и вот почему так особенно радостно с ним работать. Я писал декорации и рисовал костюмы для «Старинного театра», я делал то же для оперы Дягилева в Париже, делал и для других театров, но, выполнив свой заказ, я всегда до сих пор должен был, скрепя сердцем, отходить и оставаться в стороне. В результате на фоне моих декораций и в сочинённых мною ко­стюмах на сцене нередко происходило вовсе не то, что я себе рисовал в воображении, и, сознаюсь, видеть это или узнавать об этом всегда больно.

Это так же больно, как больно было бы увидеть, что на фоне написанного мною пейзажа кто-то приписал совсем чуждую его фигуру.

В Художественном театре не то. Во всяком случае, здесь чувствуешь на каждом шагу, что ты так же необходим режиссёру и актёру, как и они тебе. Здесь чувствуешь радость совместной работы, чувствуешь, что ты здесь не только не чужой, а свой, родной, близкий и желанный. Чувст­вуешь, что у всех здесь одно желание — сделать как можно лучше, чувст­вуешь, что здесь в самом деле живёт Искусство, то же Искусство, которое так близко и дорого самому тебе.

А ведь отдаваться делу и энергично работать только и можно, [когда] чувствуешь всё это. Таким отношением к делу театр даёт возможность грезить и о наступлении того золотого века для искусства, когда снова сделается возможною работа художественного коллектива, когда художник той или иной отрасли перестанет чувствовать свою оторванность, и произведения искусства будут созидаться одновременно множеством рук и будут выражением не индивидуальных, а общенародных настроений…

В Художественном театре мне ещё не пришлось работать со Станиславским, который увлечён и занят другою постановкой. Я же давно влюблён в гений этого удивительного художника сцены. Довольно хоть раз заглянуть в молодые глаза этого седого человека, чтобы мысль о работе с ним сделалась заманчивою. Но, закончив мою работу с Марджановым, я скажу, что жалеть мне теперь не пришлось. В этом режиссёре я скоро почувствовал подлинного художника, который работает вне влияния всяких случайных впечатлений, умеет черпать своё вдохновение в самом произведении и во всём исходить только из него. Чрезвычайно интересно было мне встретиться и с работою другого большого художника сцены В. И. Немировича, обладающего к тому же недюжинным и тонким критическим чутьём…

Однако я чувствую, что уклоняюсь в сторону и говорю уже [о] Художественном театре, а не о «Пер Гюнте». Поэтому вернёмся к нему.

Что такое для меня «Пер Гюнт»? Ответить на это двумя словами мне трудно. Скажу только, что если бы в этом создании Ибсена передо мною не развёртывалась дивная сказка, то я не стал бы работать. Но раз это сказка, то прежде всего ни определённого времени, ни этнографии и географии. Сказка всегда вне времени и пространства. Правда, неизбежен известный couleur locale1, но ведь он бывает и в сказке. Он даже придаёт ей какую-то особую интимность и прелесть, но если зритель угадает в постановке век или отнесёт её к какому-нибудь десятилетию, я буду считать постановку неудавшеюся… О чём же рассказывает сказка Пер Гюнта? Может быть, я понимаю её очень субъективно, но мне кажется, что эта сказка — песня о красоте и радости священного очага. Я уверен, что многие увидят в Пер Гюнте не то, но истинное художественное произведение тем и дорого, что в нём каждый, как и в самой жизни, увидит своё, наиболее ему дорогое, наиболее его интересующее, а Пер Гюнт так многогранен, что различное освещение всего, в нём обрисованного, возможно более, чем где-либо.

Итак, это сказка о роли в жизни священного очага. Не понимайте только этого узко. Для меня очаг — это тот священный, неугасимый огонь, который с доисторических времён собирал вокруг себя человеческий коллектив. Был ли это огонь домашнего очага, т. е. очага семьи, был ли это очаг племени, целого народа, очаг храма или какого-нибудь божества, но всегда только он собирал вокруг себя людей и только около него они становились самими собою, т. е. тем, чем предназначал им быть «Хозяин». Только здесь находил человек всегда своё счастье. И, разумеется, первою ступенью в создании себе очага для современного человека является очаг семьи. К нему приводит человека даже и инстинкт рода. Пер Гюнт, как носитель ярко выраженного индивидуального начала, является разрушителем этого очага, и, как разрушитель, он бежит от Сольвейг, не смея переступить того порога дома, куда она вошла, чтобы зажечь пламя священного огня, но когда умирает старая Озе и Гюнт охвачен жаждою скрасить её последние минуты, он волей-­неволей возвращается к этому очагу, ибо только около него возможно всё доброе, только около него человек раскрывает самого себя. К тому же очагу возвращается Гюнт и в конце своей жизни, ибо только около него, у ног его жрицы Сольвейг может он найти своё счастье.

Вы спрашиваете, что такое вся остальная жизнь Гюнта, но вся она не что иное, как длившийся долгие годы совершенно случайный её эпизод, который понадобился Гюнту для того, чтобы вернуть его к истинному пути и привести к тому же очагу. Жизнь Гюнта, настоящая его жизнь, длится очень недолго, и её можно выразить в нескольких строках. Он отверг очаг, нарушил его святость, и долго изгнанником жил на земле, и только в конце жизни понял, что сам разбил свою жизнь, что всё богат­ство своего творчества он должен был принести на создание во всей красоте своего очага. Но если очаг его благодаря этому остался лишь тлеющим огоньком, то всё же только его тепло согревает ему последние его минуты. Все попытки построить жизнь вне какого-нибудь очага, т. е. вне других людей, приводят Гюнта только к полному банкрот­ству. Все эти попытки проходят для Гюнта, как один длившийся годами сон, полный самых ярких видений, и это я хотел оттенить в постановке. Всё происходящее с Гюнтом, с момента его ухода в горы и до момента возвращенья к Сольвейг, должно пройти перед глазами зрителя как нечто случайное и побочное истинной жизни Гюнта. Мне кажется, что это удалось, но удалось ли это сделать для зрительного зала, этого я не знаю. Возможно, что кое в чём и не удалось. Слишком уж завлекательно своею живописностью многое из этих случайных эпизодов. Как, например, не увлечься было картинами встречи Гюнта с миром троллей. Для меня это такая определённая смена красочных аккордов, что, быть может, я невольно ею увлёкся больше, чем следовало в общей архитектонике спектакля. Переход от красных гор с их вакхическими пастушками и через лиловые горы с зелёной женщиной к чёрно-зелёной пещере Доврского деда и заключающая их чёрная бархатная тьма картины борьбы Гюнта с Кривою — для меня такой музыкальный аккорд, что я не мог им не увлечься, хотя и сознаюсь искренно, что эта последняя сцена, да и многое в «Пер Гюнте» — нечто надуманное и, в сущности, совершенно чуждое мое­му пониманию Гюнта. Ибсен слишком ярко реагировал на окружавшую его жизнь, слишком был человеком этой жизни и потому многое добавил к своей сказке, совсем ей чуждое. Некоторые сцены, как, например, сцена с представителями различных наций, так надуманны, так чужды духу всего остального, что их мыслимо было поставить только в духе гротеска, и вне такой постановки они неизбежно коробили бы меня.

Вы хотите знать о моём впечатлении от первого спектакля. Само собою разумеется, что многое в моём воображении представлялось мне ярче и лучше. Такова участь художника, на каком бы поприще он ни работал, но всё же скажу, что на фоне того, что было сделано мною, театр развернул такое дивное зрелище, которого я долго не забуду. Особенно удачными мне кажутся сцены: явление пастушек в Красных горах, сцена у избушки зимою, смерть Озе, каюта и финал…

Кое-что не удалось. Например, сцена в пустыне. Когда Гюнт остаётся один и бродит среди развешанных опустевших гамаков своих бежавших спутников, то не получается впечатления того одиночества, которое чув­ствуешь, читая пьесу, но что же было сделать режиссёру для избежания этого? Не вешать гамаков? Но тогда исчезала бы картина с господами туристами, глупо висящими в гамаках подошвами к зрителям, исчезала бы картина, сразу дающая сцене характер гротеска. Неужели же этим надо было пожертвовать? Заставить туристов, убегая, захватить с собою гамаки? Но этого нельзя успеть сделать. И вот волею-неволею пришлось пожертвовать впечатлением одиночества Гюнта в пустыне. Вообще кое-что не удалось даже в чисто декоративном смысле, но надо самому хоть раз поработать в театре, чтобы знать, как многого трудно достигнуть здесь из того, что легко достигается в картине.

Маски. 1912. № 1. С. 41–46. Помещены 2 ч/б иллюстрации рисунков Н. К. Рериха: на с. 41 — «Очаг Гюнта», под ним факсимиле «7.X.912. Н. Рерих»; с. 47 — «Избушка Гюнта».

 

 

Миф Атлантиды

Атлантида — зеркало солнца. Не знали прекрасней страны. Вавилон и Египет дивились богатству атлантов. В городах Атлантиды, крепких зелёным нефритом и чёрным базальтом, светились, как жар, палаты и храмы. Владыки, жрецы и мужи в золототканых одеждах сверкали в драгоценных камнях. Светлые ткани, браслеты, и кольца, и серьги, и ожерелья жён украшали, но лучше камней были лица открытые.

Чужестранцы плыли к атлантам. Мудрость их охотно все славили. Преклонялись перед владыкой страны.

Но случилось предсказание оракула. Священный корабль атлантам привёз великое вещее слово:

— Встанут волны горою. Море покроет страну Атлантиду. За отвергнутую любовь море отмстит.

С того дня не отвергали любовь в Атлантиде. С любовью и лаской встречали плывущих. Радостно улыбались друг другу атланты. И улыбка владыки отражалась в драгоценных, блестящих стенах дворцовых палат. И рука тянулась навстречу с приветом, и слёзы в народе сменялись тихой улыбкой. И забывал народ власть ненавидеть. И власть забывала кованый меч и доспех.

Но мальчик, сын владыки, особенно всех удивлял. Само солнце, сами боги моря, казалось, послали его на спасенье великой страны.

Вот он был добр! И приветлив! И заботлив о всех! Были братья ему великий и малый. Для каждого жило в нём доброе слово. Про каждого по­мнил он его лучший поступок. Ни одной ошибки он точно не помнил. Гнев и грубость увидеть он точно не мог. И перед ним укрывалось всё злое, и недавним злодеям хотелось стать навсегда добрыми, так же, как он.

За ним шёл толпою народ. Взгляд его всюду встречал лишь лица, полные радости, ждущие улыбку его и доброе, мудрое слово. Вот уж был мальчик! И когда почил в этой жизни владыка-­отец, и отрок, туманный тихою грустью, вышел к народу, все, как безумцы, забыли про смерть и гимн хвалебный запели владыке желанному. И ярче цвела Атлантида. А египтяне назвали её страною любви.

Долгие тихие годы правил светлый владыка. И лучи его счастья светили народу. Вместо храма народ стремился к владыке. Пел: «Он нас любит. Без него мы — ничто. Он — наш луч, наше солнце, наше тепло, наши глаза, наша улыбка. Слава тебе, наш любимый!» В трепете восторга народа дошёл владыка до последнего дня. И начался день последний, и бессильный лежал владыка, и закрылись глаза его.

Как один человек встали атланты, и морем сплошным залили толпы ступени палат. Отнесли врачей и постельничих. К смертному ложу приникли и, плача, вопили: «Владыко, взгляни! Подари нам хоть взгляд твой. Мы пришли тебя отстоять. Пусть наше, атлантов, желанье тебя укрепит. Посмотри — вся Атлан[ти]да собралась к дворцу твоему. Тесной стеной мы стали от дворца и до моря, от дворца до утёсов. Мы, желанный, пришли тебя удержать. Мы не дадим тебя увести, всех нас покинуть. Мы здесь все, вся страна, все мужи и все жёны и дети. Владыко, взгляни!»

Рукой поманил владыка жреца, и хотел сказать последнюю волю, и всех просил выйти, хоть на короткое время.

Но атланты остались. Сплотились, в ступени постели вросли. Застыли, и немы, и глухи. Не ушли.

Тогда приподнялся на ложе владыка и, обратя к народу свой взгляд, просил оставить его одного и позволить ему сказать жрецу последнюю волю. Владыка просил. И ещё раз напрасно владыка просил. И ещё раз они были глухи. Они не ушли. И вот случилось тогда. Поднялся владыка на ложе и рукою хотел всех отодвинуть. Но молчала толпа и ловила взгляд любимый владыки.

Тогда владыка сказал:

— Вы не ушли? Вы не хотите уйти? Вы ещё здесь? Сейчас я узнал. Ну, я скажу. Скажу одно слово моё. Я вас ненавижу. Отвергаю вашу любовь. Вы отняли всё от меня. Вы взяли смех детства. Вы ликовали, когда ради вас остался я одиноким. Тишину зрелых лет вы наполнили шумом и криком. Вы презрели смертное ложе…

Ваше счастье и вашу боль только я знал. Лишь ваши речи ветер мне доносил. Вы отняли солнце моё! Солнца я не видал; только тени ваши я видел. Дали, синие дали! К ним вы меня не пустили… Мне не вернуться к священной зелени леса… По травам душистым уже не ходить… На горный хребет мне уже не подняться… Излучины рек и зелёных лугов уже мне не видеть… По волнам уже не носиться… Глазом уже не лететь за кречетом быстрым… В звёзды уже не глядеться… Вы победили… Голоса ночные слышать я больше не мог… Веления Бога стали мне уже недоступны… А я ведь мог их узнать… Я мог почуять свет, солнце и волю… Вы победили… Вы всё от меня заслонили… Вы отняли всё от меня… Я вас ненавижу… Вашу любовь я отверг…

Упал владыка на ложе. И встало море высокой стеной и скрыло страну Атлантиду.

Русское слово (Москва). 1912. 21 ноября / 4 декабря. № 269. Среда. С. 5.

 

 

Spectator

Протест молодых художников

Достаточно обладать талантом, а образовательный ценз — роскошь!

Нужно или не нужно художнику быть образованным?

Казалось бы, двух мнений здесь не может быть, а между тем, на днях в Академии художеств было собрание вольнослушателей, на котором они протестовали против обязательного образовательного ценза для учеников. <...>

Мы собрали мнения трёх авторитетных лиц о том, — нужно или не нужно художнику знать грамоту? <...>

 

Директор школы Общества поощрения художеств,

академик Н. К. Рерих

— У нас в школе Общества поощрения художеств образовательный ценз не представляет для поступающих никаких препятствий.

Наша школа не даёт никаких прав и, вместе с тем, ничего не требует при поступлении.

За всю мою педагогическую практику я убедился, что художественный ценз и общеобразовательный нельзя смешивать в одно понятие.

Образование для талантливого человека необходимо, но пути достижения его так разнообразны, что ставить его искусство в зависимость от общего образования, пожалуй, не следовало бы…

Петербургская газета. 1912. 28 ноября. № 328. Среда. С.3. Помещено ч/б фото Н. К. Рериха.

 

 

Клады

— От Красной Пожни пойдёшь на зимний восход, будет тебе могилка-­бугор. От бугра на левую руку иди до Ржавого ручья, а по ручью до серого камня. На камне конский след стёсан. Как камень минуешь, так и иди до малой мшаги, а туда пять стволов золота Литвою опущено.

В Лосином бору, на просеке, сосна рогатая не рублена. Оставлена неспроста. На сосне зарубки. От зарубок ступай прямиком через моховое болото. За болотом будет каменистое место, а два камня будут больше других. Стань промеж них в середину и отсчитай на весенний закат сорок шагов. Там золота бочонок схоронен ещё при Грозном царе.

Или ещё лучше. На Пересне от Княжого Броду иди тоже на весенний закат. А пройдя три сотни шагов, оберни в полгруди да иди тридцать шагов вправо. А будет тут ров старый, а за рвом пнёвое дерево, и тут клад положен большой. Золотые крестовики и всякий золотой снаряд, и положен клад в татарское разорение.

Тоже хороший клад. На Городище церковь, за нею старое кладбище. Середи могил курганчик. Под ним, говорят, старый ход под землёю, и ведёт ход в пещерку, а в ней богатства большие. И на этот клад запись в Софийском соборе положена, и владыка новгородский раз в год даёт читать её пришлым людям.

Самое трудное скажу. Этот клад хоронен со смертным зароком. Коли сумеешь обойти, коли противу страхов пойдёшь — твоё счастье.

За Великою Гривой в Червонный ключ опущено разбойными людьми много золота; плитою закрыто, и вода спущена. Коли сумеешь воду от земли отвести, да успеешь плиту откопать — твоё счастье большое.

Много кладов везде захоронено. Говорю — не болтаю. Дедами ещё положены верные записи.

Намедни чинился у меня важный человек. Он говорил, а я услыхал:

— В подземной Руси, — сказал, — много добра схоронено. Русь берегите.

Сановитый был человек.

Про всякого человека клад захоронен. Только надо уметь клады брать. Неверному человеку клад не дастся. Пьяному клад не взять. Со скоромными мыслями к кладу не приступай. Клад себе цену знает. Не подумай испортить клад. Клады жалеть надо. Хоронили клады не с глупым словом, а с молитвою, либо с заклятием.

А пойдёшь клад брать, иди смирно. Зря не болтай. На людях не гуляй. Свою думу думай. Будут тебе страхи, а ты страхов не бойся. Покажется что, а ты не заглядывайся. Криков не слушай. Иди себе бережно, не оступайся, потому брать клад — великое дело.

Над кладом работай быстро. Не оглядывайся, а пуще всего не отдыхай. Коли захочешь голос показать, пой тропарь богородичный. Никаких товарищей для кладов никогда себе не бери.

А, на счастье, возьмёшь клад — никому про него не болтай. Никак не докажи клад людям сразу. Глаз людской тяжёлый, клад от людей отвык — иначе опять в землю уйдёт. И самому тебе не достанется, и другому его уж труднее взять. Много кладов сами люди попортили, по своему безобразию.

— А где же твой клад, кузнец? Отчего ты свой клад не взял?

— И про меня клад схоронен. Сам знаю, когда за кладом пойду.

Больше о кладах ничего не сказал чёрный кузнец.

Русское слово (Москва). 1912. 25 декабря / 1913. 7 января. № 297. Вторник. С. 4.

 

 

1913 год

 

Ваш тост на Новый Год?

Чего пожелать Петербургу и России на Новый Год

…Академик Н. К. Рерих

— После забот о войне, после забот о хлебе всё-таки пусть вспомнит народ об искусстве, о том искусстве, которое украшало всю жизнь, которое прогоняло скуку и ненависть, которое умело целые народы делать великими и славными. …

Петербургская газета. 1913. 1 января. № 1. Вторник. С. 14. Помещено ч/б фото Н. К. Рериха.

 

 

Ваш новогодний тост?

Анкета журнала «Огонёк»

...Художники

<...> Академик Н. К. Рерих

Пусть искусство цветёт на Руси. Пусть утолённый хлебом народ красоту возжаждет.

Пусть наполнит Русь все дела свои великими формами и красками прекрасными.

Вместо злобы и неверия, пусть увидим надежду и стремление силы!

Н. Рерих [факсимиле]

Огонёк. 1913. 6/19 января. № 1. Воскресенье. С. [17].

 

 

Spectator

Нашествие художников на театр

Художники взяли себе режиссёрские функции

Все, кто посещает художественные выставки, вероятно, обратили внимание на то, что теперь огромное количество художников посвятило себя исключительно театру…

Чем объясняют господа художники своё, если можно так выразиться, «массовое» увлечение театром?

 

Академик Н. К. Рерих

Г[-н] Рерих с исключительным усердием работал в нынешнем году для театра.

Вот почему его мнение представляет особенный интерес.

— Отчего художники увлекаются театром? Я думал над этим вопросом, и мне кажется, ответ один: в этом сказывается отсутствие у нас монументальных задач, отсутствие задач фресковой живописи.

Как это ни грустно, но приходится сознаваться, что для государственной жизни живопись у нас почти не нужна.

Если мы вспомним последние 25 лет, то мы не найдём ответа на вопрос: какие государственные учреждения украшались живописью?

Отсутствие живописи для страны — это страшно больной вопрос русского искусства.

— А разве за границей не то же самое?

— Не совсем. Возьмите Францию. Всё-таки Сорбонна, ратуши и некоторые другие общественные учреждения были расписаны руками известных живописцев. Я уж не говорю про Пантеон, давший возможность выразиться такому мастеру фресковой живописи, как Пюви де Шаванн.

Кроме сказанного нужно сознаться, что художника не может удовлетворить одна станковая живопись, что его привлекает общественное выявление искусства.

Затем, несомненно, что в самом театре есть нечто привлекательное для живописца, начиная с освещения.

В свою очередь, и театр, несомненно, почувствовал потребность в художниках.

Я считаю это известной реакцией.

Возможно, что одно время эта сторона очень измельчала и, как реакция, явилось желание усилить её…

Петербургская газета. 1913. 11 января. № 10. Пятница. С. 6.

 

 

Порча картины И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван»

Вчера в Третьяковской галерее, вскоре после её открытия, в начале одиннадцатого часа утра, один из посетителей тремя ударами ножа изуродовал знаменитую картину И. Е. Репина «Иван Грозный и сын его Иван — 16-го ноября 1582 года», известную среди широкой публики под названием: «Царь Иоанн убивает своего сына». <...>

 

Мнения художников

Петербург

(По телефону от нашего корреспондента)

Академик Н. К. Рерих

— Известие о варварском поступке над картиной И. Е. Репина потрясло меня глубоко. Даже не верится, что такая могучая картина, как «Иван Грозный», могла пострадать. С первых посещений собрания П. М. Третья­кова эта картина Репина врезывалась глубоко и ярко. Около картины циркулировали рассказы о позировании Гаршина для фигуры царевича, о жесточайших полемиках и спорах. Характерное выражение реализма, бесконечно сильного для размаха И. Е., — именно эта картина жила в памяти особенно сильно.

Краткая телеграмма не позволяет судить о том, насколько сильно испорчена картина, и хочется думать, что, может быть, порезы миновали лица и могут быть заделаны, так как реставрация теперь производится очень хорошо. Такое же дикое нападение пришлось выдержать не так давно одной из картин Рембрандта в Амстердаме, и, слава Богу, картина могла быть зачинена вполне удовлетворительно. Не знаю, по каким статьям уложения может быть судим такой преступник, но если только это не умалишённый, то к таким Иродам нужно применять какие-то меры, особенно суровые. Национальное достояние, произведения искусства не оцениваются денежными суммами. Ими гордится народ, и нападение на них — кощунство, достойное величайшего народного осуждения. Неужели жестокость, дважды проявленная в Лувре и Амстердаме, переносится в Россию.

Не зная размеров порезов произведения И. Е., можно лишь возмущаться до глубины души и надеяться, что варвару не удалось серьёзно повредить картину. ...

Русское слово (Москва). 1913. 17/30 января. № 14. Четверг. С. 2.

 

 

Мнения представителей художественного мира

…Петербургские представители художественного мира так отозвались на несчастие в Третьяковской галерее: <…>

 

Н. К. Рерих

— Нет слов выразить своего возмущения и своей скорби. Можно быть разных взглядов на искусство, но нельзя не признавать всего того выдающегося значения, которое имела картина для времени, в которое она появилась. В ней мастерство Репина выявилось едва ли не самым сильным образом. …

Утро России (Москва). 1913. 17 января. № 14. Четверг. С. 2.

 

 

Р.

Школа художников

Беседа с юбиляром Рерихом

На днях ученики и ученицы школы Общества поощрения художеств чествовали своего директора, Н. К. Рериха, по случаю исполнившегося 15-летия его службы в Обществе.

Н. К. Рерих начал службу в Императорском Обществе поощрения художеств должностью помощника секретаря, потом он был помощником директора музея, потом секретарём и наконец в 1906 г. был назначен на должность директора школы.

За семь лет пребывания г. Рериха в школе он поднялся на значительную художественную высоту.

Лучшим доказательством этого являются ежегодные ученические выставки этой школы.

— Какие преобразования вы ввели в ней? — спросили мы г. Рериха.

— При мне введён целый ряд новых классов, как то: чеканная мастерская, иконописная, рукодельная, ткацкая, класс медальерный, класс графики, класс рисования животных и т. д.

Введено также чтение анатомии, чтение лекций по древнерусскому искусству, увеличены классы фарфоровый и керамический.

Наконец, введены заново классы натурно-фигурный и головно-живописный.

Что касается наших выставок, то печать неоднократно дарила меня лестными отзывами, находя, что выставки школы Общества поощрения художеств не уступают даже академическим.

Несомненно, что школьные выставки за моё пребывание сильно разрослись.

Достаточно сказать, что они уж не помещаются, как прежде, в школе, а требуют более обширного помещения и устраиваются в большом выставочном зале Императорского Общества поощрения художеств…

— Сколько человек обучается в школе Общества поощрения художеств?

— Общее количество обучающихся в школе и в отделениях колеблется от 1500 до 1600 человек.

— Это считается много?

— Очень. Наша школа самая многочисленная из имеющихся в России.

— Куда преимущественно поступают окончившие курс?

— Смотря по избранной специальности.

Часть ежегодно поступает в Академию художеств, часть идёт в преподаватели разных учебных заведений, наконец, часть на фабрики по соответствующим производствам…

— Кого из новых преподавателей вы пригласили?

— Многих. Щуко, Билибина, Линдеман, Щусева, Наумова, Варфоломеева, Цейдлера, Плотникова и т. д.

В будущем году исполнится 75-летие существования нашей школы.

Это единственная в России школа, существующая 74 года без всяких прав…

Петербургская газета. 1913. 25 апреля. № 111. Четверг. С. 3. Помещён ч/б фотопортрет Н. К. Рериха.

 

 

Рерих о Стравинском

По словам Н. К. Рериха, соавтор «Священной весны» И. Ф. Стравин­ский пишет теперь оперу на сюжет сказки Андерсена.

Опера будет называться «Соловей».

— Это должна быть китайщина, вроде комической оперы. Первое дей­ствие уже готово, а остальные два будут написаны летом, — сказал нам г. Рерих. — Г[-н] Стравинский просил меня сделать декорации для этой оперы. Между прочим, очень хорошо звучат хоры, оркестрованные им для «Хованщины». Стравинского я знаю очень давно, со времён Университета, и уже тогда мне казалось, что его дарование должно дать что-то особенное. Теперь, по тому вниманию, которое ему уделяется в Европе, видно, что уже многое им завоёвано.

Петербургская газета. 1913. 28 мая. № 144. Вторник. С. 5.

 

 

Города пустынные

Мир пишется, как ветхий муж.

Повинны человеки устремлением.

Устремлением возрастают помыслы.

Помысел породил желание. Желание подвигло веление.

Здание человеческое устремлениями сотрясается. Не бойся, древ­­­­­ний муж!

Радость и печаль — как река. Волны преходят омывающие.

Возвеселился царь:

— Моя земля велика. Мои леса крепки. Мои реки полны. Мои горы ценны. Мой народ весел. Красива жена моя.

Возвеселилась царица:

— Много у нас лесов и полей. Много у нас певчих птиц. Много у нас цветочных трав.

Вошёл в палату ветхий муж. Пришлый человек. Царю и царице поклон дал. Сел в утомлении.

Царь спросил:

— Чего устал, ветхий? Видно, долго шёл в странствии?

Воспечалился ветхий муж:

— Земля твоя велика. Крепки леса твои. Полны реки твои. Горы твои непроходимы. В странствии едва не погиб. И не мог дойти до града, где нашёл бы покой. Мало, царь, у тебя городов. Нам, ветхим, любо градское строение. Любы стены надёжные. Любы башни зрящие и врата, велению послушные. Мало, царь, у тебя городов. Крепче окружились стенами владыки соседних стран.

Воспечалился царь:

— Мало у меня городов. Мало у меня надежды стенной. Мало башен имею. Мало врат, чтобы вместить весь народ.

Восплакал царь:

— Муж ветхий! Летами мудрый! Научи зарастить городами всю мою землю великую. Как вместить в стены весь народ?

Возвеселился ветхий муж:

— Будут, царь, у тебя города. Вместишь в стены весь народ. За две земли от тебя живёт великанский царь. Дай ему плату великую. Принесут тебе великаны от царя индийского городов видимо-невидимо. Принесут со стенами, с вратами и с башнями. Не жалей наградить царя великанского. Дай ему плату великую. Хотя бы просил царицу, жену твою.

Встал и ушёл ветхий. Точно его, прохожего, и не было.

Послал царь в землю великанскую просьбу, докуку великую. Засмеялся смехом великанский мохнатый царь. Послал народ свой к царю индийскому своровать города со стенами, вратами и башнями. Взял плату великанский мохнатый царь немалую. Взял гору ценную. Взял реку полную. Взял целый крепкий лес. Взял в придачу царицу, жену царя. Всё ему было обещано. Всё ему было отписано.

Воспечалилась царица:

— Ой, возьмёт меня мохнатый царь! Ой, в угоду странному мужу, ветхому! Ой, закроют весь народ вратами крепкими. Ой, потопчут городами все мои травы цветочные. А закроют башнями весь надзвёздный мир. Помогите, мои травы цветочные, — ведомы вам тайны подземные. Ой, несут великаны города индийские, со стенами, вратами и башнями.

Жалобу травы услышали. Закивали цветными ма­кушками. Подняли думу подземную. Пошла под землёю дума великая. Думою море воспенилось. Думою леса закачалися. Думою горы нарушились, мелким камнем осыпались. Думою земля наморщилась. Пошло небо морщинкой.

Добежала дума до пустынных песков. Возмутила дума пески свободные. Встали пески валами, перевалами. Встали пески против народа великанского.

Своровали великаны города индийские, со стенами, вратами и башнями. Повытряхивали из закуток индийский народ. Поклали города на плечи. Шибко назад пошли. Пошли заслужить плату великую своему мохнатому царю.

Подошли великаны к пустынным пескам. Сгрудились пустынные пески. Поднялись пески тёмными вихрями. Закрыли пески солнце красное. Залегли пески по поднебесью. Как напали пески на великанский народ.

Налезли пески в пасти широкие. Засыпали пески уши мохнатые. Залили пески глаза великановы. Одолели пески великанский народ. Покидали великаны города в пустынные пески. Еле сами ушли без глаз, без ушей.

Схоронили пески пустынные города индийские. Схоронили со стенами, вратами и башнями. Видят люди города и до наших дней. А кто принёс города в пустынные пески, то простому люду не ведомо.

Распустились травы цветочные пуще прежнего.

Поняла царица от цветочных трав, что пропали города индийские. И запела царица песню такую весёлую. Честным людям на услышание, Спасу на прославление.

Услыхал песню царь, возрадовался ликованием. И смеялся царь несчастью великанскому. И смеялся царь городам индийским, скрытым теперь в пустынных песках. Перестал царь жалеть о чужих городах.

Осталась у царя река полная. Осталась гора ценная. Остался у царя весь крепкий лес. Остались у царя травы цветочные да птицы певчие. Остался у царя весь народ. Осталась царица красивая. Осталась песня весёлая.

Возвеселился царь.

Ветхий муж к ним не скоро дойдёт.

Русское слово (Москва). 1913. 11/24 июня. № 133. Вторник. С. 2.

 

 

Дедушка

«Пойдём к дедушке».

Бежит весёлая детвора вниз по лестнице. Минуем диванную и угловую. Пробегаем библиотекой по тонко скрипучему полу.

Старый Фёдор впускает в высокую тёмную дверь дедушкина кабинета.

Всё у дедушки особенное.

Нравятся нам кресла с драконами. Вот бы нам такие в детскую! Хороши у дедушки часы с длинной музыкой. В шкапах с разноцветными стёклами книги с золотыми корешками. Висят чёрные картины. Одна, кажется нам, давно висит вверх ногами, но дедушка не любит, чтобы у него что-либо трогали.

Много приятных вещей у дедушки. Красный стол можно вывернуть на десять фигур. Можно перебрать цветные чубуки в высокой стойке. Можно потрогать масонские знаки (не даёт надевать) и ширмы со смешными силуэтами.

А когда дедушка бывает добрый и нога у него не болит, он откроет правый ящик стола.

Тут уж без конца всяких занятных вещей.

А сам-то дедушка какой миленький! Беленький, беленький! В «гусарском» халатике.

Полюбили мы бегать к дедушке после всяких занятий.

Рады мы дедушке.

Другое.

«Дедушка к себе велят идти».

Сердитый дедушка. Высокий, серый такой, колючий. Не угадать по нему сделать. Всё-то он лучше всех знает. Всё, что было при нём, лучше всего. Всё должно быть так, а не иначе. Ругает и всё что-то требует.

«Иван, скажи дедушке, что мы гулять ушли».

Вернёмся — там и обедать пора. Лучше завтра к нему сходим.

Всё равно ругать будет.

Всё хорошо, пока люб нам дедов кабинет. Пока дед для нас — милый и белый.

Но когда серый, жёсткий дед заслонит нашу живую жизнь, крепкую только будущим, — тогда плохо. Тогда пропал дедов кабинет. Как бы его потихоньку и не нарушили опять.

О почитании старины я говорил больше других, но и боюсь за него.

Когда окружится старина всеобщим признанием. Когда укрепится старина всякими строгими запретами. Когда из милой, даже гонимой, старина возвеличится и властно потребует покорности, — тогда неугомонное, бурливое будущее может дать сильный отпор. После спасения старины и умиления ею как бы не почувствовалось утомление и, чего Бог упаси, не усомнились бы в будущем современного творчества.

Покуда дед — не запрет и отрицание, а благоуханная минута милой, мудрой старины, до тех пор мы бежим к нему. Но как только около дедова кабинета раздадутся запрещения, отрицания, угрозы, — тогда как бы молодое не ушло гулять. Скажут: нам будущее дороже. Ещё недавно мы могли кричать: «Грех, смертный грех прикоснуться к дедову кабинету. Грех переставить там по своему неразумению. Грех не стремиться в милый кабинет белого, мудрого деда».

И правда, теперь около старины, во славу её, жизнь наполняется запретами и угрозами. Так в новых законах о сохранении старины преду­смотрены всякие кары за нарушение старины, но нет никакой награды за заботу о ней.

Конечно, и грозить иногда приходится, но строить какую-либо жизнь на запретах и грозе нельзя, и я чувствую, что, смотря на будущее, пора сказать: «Пусть дедов кабинет останется самым милым, самым любимым местом в доме. Пусть дед не стесняет молодую жизнь. Пусть в лучшие минуты мы стремимся к деду. Пусть дедовы законы лягут в основу, но лишь в основу строения будущего».

Летом лишний раз о мудрой старине подумайте.

Русское слово (Москва). 1913. 27 июня / 10 июля. № 147. Четверг. С. 2.

 

 

Граница царства

В Индии было.

Родился у царя сын. Все сильные волшебницы, как знаете, принесли царевичу свои лучшие дары.

Самая добрая волшебница сказала заклятие:

«Не увидит царевич границ своего царства».

Все думали, что предсказано царство, границами безмерное.

Но вырос царевич славным и мудрым, а царство его не увели­чилось.

Стал царствовать царевич, но не водил войско отодвинуть соседей.

Когда же хотел он осмотреть границу владений, всякий раз туман по­крывал граничные горы. В волнах облачных устилались новые дали. Клубились облака высокими градами.

Всякий раз тогда возвращался царь силою полный, в земных делах мудрый решением.

Вот три ненавистника старые зашептали:

«Мы устрашаемся. Наш царь полон странною силою. У царя нечеловеческий разум. Может быть, течению земных сил этот разум противен. Не должен быть человек выше человеческого.

Мы премудростью отличённые, мы знаем пределы. Мы знаем очарования.

Прекратим волшебные чары. Пусть увидит царь границу свою. Пусть поникнет разум его. И ограничится мудрость его в хороших пределах. Пусть будет он с нами».

Три ненавистника, три старые повели царя на высокую гору. Только перед вечером достигли вершины, и там все трое сказали заклятие. Заклятие о том, как прекратить силу:

«Бог пределов человеческих!

Ты измеряешь ум. Ты наполняешь реку разума земным течением.

На черепахе, драконе, змее поплыву. Своё узнаю.

На единороге, барсе, слоне поплыву. Своё узнаю.

На листе дерева, на листе травы, на цветке лотоса поплыву. Своё узнаю.

Ты откроешь мой берег! Ты укажешь ограничение!

Каждый знает, и ты знаешь! Никто больше. Ты больше. Чары сними».

Как сказали заклятие ненавистники, так сразу алою цепью загорелись вершины граничных гор.

Отвратили лицо ненавистники. Поклонились.

«Вот, царь, граница твоя».

Но летела уже от богини доброго земного странствия лучшая из волшебниц.

Не успел царь взглянуть, как над вершинами воздвигся нежданный пурпуровый град, за ним устлалась туманом ещё не виданная земля.

Полетело над градом огневое воинство. Заиграли знаки самые премудрые.

«Не вижу границы моей», — сказал царь.

Возвратился царь, духом возвеличенный. Он наполнил землю свою решениями самыми мудрыми.

Русское слово (Москва). 1913. 3/16 июля. № 152. Среда. С. 2.

 

 

Индийский путь

В Париже весною для меня была радость.

В музее Чернусского открыта выставка предметов восточного искус­ства из частных собраний. Сама по себе выставка очень интересна. Вещи выбраны со вкусом и знанием. Превосходны разные живописные и лепные священные изображения Индии, Цейлона, Сиама, Японии, Индокитая.

Не пройти равнодушно мимо эпических красок, мимо чернолаковой бронзы, мимо цветистой и великолепной космогонии.

Но на выставке было и другое, для нас, русских, уже особо значительное. За эту радость я очень благодарен моему другу В. В. Голубеву.

Уже давно мечтали мы об основах индийского искусства. Невольно напрашивалась преемственность нашего древнего быта и искусства от Индии. В интимных беседах часто устремлялись к колыбели народной, а нашего славянства в частности.

Конечно, могли говорить нам: мечты неосновательны, предположения голословны, догадки полны личных настроений. Нужны были факты.

И вот теперь В. В. Голубев (живущий почти всегда в Париже), наконец, начал большое дело. Начал это дело так умело, так прочно, что можно, по моему убеждению, ждать крупных достижений.

Если дело пойдёт так, как начато, то Голубев создаст себе возможность первому от русской жизни пройти по новому направлению к истокам индийского искусства и жизни.

В. В. Голубев снарядил экспедицию в Индию. Были всякие трудности. Несколько участников погибло от жары и лихорадки, но зато были привезены снимки и предметы, и, главное, наблюдения, которым должен радоваться каждый русский.

На выставке музея Чернусского ожидал меня Голубев, и то, что он показал и рассказал мне, было так близко, так нам нужно и так сулило новый путь в работе, что оба мы загорелись радостью.

Теперь все догадки получали основу, все сказки становились былью.

Обычаи, погребальные «холмы» с оградами, орудия быта, строительство, подробности головных уборов и одежды, все памятники стенописи, наконец, корни речи — всё это было так близко нашим истокам. Во всём чувствовалось единство начального пути.

Ясно, если нам углубляться в наши основы, то действительное изучение Индии даст единственный материал. И мы должны спешить изучать эти народные со­кровища, иначе недалеко время, когда английская культура сотрёт многое, что нам так близко.

Обычаи вымирают, быт заполняется усовершенствованиями, гробницы и храмы оседают и разрушаются.

Голубев, чуткий к искусству, взял в этом изучении верный путь. Не путь отшельника-учёного, летописца для будущих веков, а путь повествователя на пользу и сведение всем, кому дороги искусство и скованная им жизнь.

Мы поняли значение византийских эмалей. Мы поняли, наконец, и ценность наших прекрасных икон. Теперь иконы уже вошли в толпу и значение их укреплено. Через Византию грезилась нам Индия; вот к ней мы и направляемся.

Не надо пророчествовать, чтобы так же, как об иконах, сказать, что изучение Индии, её искусства, науки, быта будет ближайшим устремлением.

Нет сомнения, что эти поиски дадут отличные последствия. Но, повторяю, надо спешить. Надо не упустить многие последние возможности.

Вот почему считаю, что дело, начатое В. В. Голубевым, должно нас радовать чрезвычайно.

Надо знать, что за первою экспедицией решена и вторая. В будущем у Голубева растут планы, о которых я ещё не могу говорить.

Пусть Голубев сам подробно ознакомит нас со своими выводами и планами. Жаль, если французы с их верным чутьём скорее нас поймут значение работы Голубева.

Желаю нашей Академии наук вовремя ещё серьёзнее обратить внимание на эти работы.

Желаю В. В. Голубеву всякой удачи и жду от него бесконечно многозначительного и радостного.

К чёрным озёрам ночью сходятся индийские женщины. Со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Гадают.

Живёт в Индии красота.

Заманчив великий Индийский путь.

Русское слово (Москва). 1913. 7/20 июля. № 156. Воскресенье. С. 2–3.

 

 

Присуждения

Боюсь конкурсов. Столько неудачных решений прошло перед глазами, даже сомневаешься, как поставить дело прочно.

Случайный состав комиссий, неожиданность решений, боязнь нарушить подсчёт закрытых записок, формальность результата — всё это пугает.

Конечно, в заказах, в творческих задачах отставить конкурс легко. Распорядительный ум всегда найдёт лучшее единоличное решение, нежели безличие закрытых записок. Гораздо труднее с оценкой уже готовых трудов.

Из кого должна состоять обсуждающая коллегия?

Кажется, в Москве предстоит теперь трудный и ответственный конкурс по присуждению почётных отзывов за лучшие постройки, вновь возведённые.

Для города всякий дальнейший рост его — вопрос высокой важности. Помимо личных вкусов, помимо местных и временных стремлений, высока ответственность за будущий вид древней столицы.

Не только суждения о каждом доме в отдельности, но и смысл нового здания в ряду прежних, утверждение наиболее желательного типа построек для данного города — всё это имеет значение.

Первые постановления комиссии имеют решительный смысл как указующий перст для значительной доли будущего местного строительства.

Кто же обсудит новые здания? Силы управы? Городские зодчие? Или особо составленная комиссия?

Из кого эта комиссия составится? И кто её составит?

Отличить новые здания — очень похвально со стороны городского управления. Можно поздравить Москву с возрастающим темпом культурных начинаний.

Не из недоверия, а из лучшего доброжелательства хотелось бы знать, как именно предполагает город устроить отличия новых зданий.

Москва растёт. В ней работают столько выдающихся дарований. И люди, и средства имеются. Доброе желание, конечно, имеется тоже.

Русское слово (Москва). 1913. 10/23 августа. № 184. Суббота. С. 4.

 

 

Глаз добрый

Добрый глаз редок. Дурной глаз в каждом доме найдётся.

Мне говорили, что Станиславский заставляет своих учеников: «Умейте в каждой вещи найти не худшее, но лучшее».

Чуткий художник видит, что огромное большинство из нас с наслаждением служит культу худшего, не умея подойти ко всему, что радость приносит.

С великим рвением мы готовы произносить хулу перед тем, что нам не любо. Какое долгое время мы готовы проводить около того, что нам показалось отвратительным.

Встреча с нелюбимым порождает яркие слова, блестящие сравнения. И быстры тогда наши речи, и сильны движения. И горят глаза наши.

Но зато как медленно скучны бывают слова ласки и одобрения. Как страшимся мы найти и признать. Самый запас добрых слов становится бедным и обычным. И потухают глаза.

Удалось испытать одного любителя живописи. За ним ходил с часами и незаметно замечал время, проводимое им около картин. Оказалось, около картин осуждённых было проведено времени с лишком вдвое больше, нежели около вещей одобренных.

Не было потребности смотреть на то, что, казалось, доставило радость; нужно было потратить время на осуждение.

«Теперь знаю, чем вас удержать. — Надо окружить вас вещами ненавистными».

Мы, славяне, особенно повинны во многоглаголании худшего. В Европе уже приходят к замалчиванию худого, конечно, кроме личных выступлений.

Если что показалось плохим, — значит, оно не достойно обсуждения. Жизнь слишком красива, слишком велика, чтобы загрязнять себя зрелищем недостойным. Слишком много радостного, много заслуживающего отметки внимания. Но надо знать бодрость и радость.

Надо знать, что нашему «я» ничто не может вредить. Останавливаясь перед плохим, мы у себя отнимаем минуту радости. Удерживаем себя вместо шага вперёд.

Учиться радости, учиться видеть лишь бодрое и красивое! Если мы загрязнили глаза и слова наши, то надо учиться их очистить. Строго себя удержать от общения с тем, что не полюбилось.

И у нас жизнь разрастётся. И нам недосуг станет всматриваться в ненавистное. Отойдёт ликование злобы.

И у нас откроется глаз добрый.

Русское слово (Москва). 1913. 20 августа / 2 сентября. № 191. Вторник. С. 3.

 

Страхи

Стояли дубы. Краснели рудовые сосны. Под ними, в заросших буграх, тлели старые кости. Желтели, блестели цветы. В овраге зеленела, пышнела трава. Закатилось солнце.

На поляну вышел журавль и прогорланил:

— Берегись, берегись! — И ушёл за опушку.

Наверху зашумел ворон:

— Конец, конец!

Дрозд на осине орал:

— Страшно, страшно!

А иволга просвистела:

— Бедный, бедный.

Высунулся с вершинки скворец. Пожалел:

— Пропал хороший, пропал хороший!

И дятел подтвердил:

— Пусть, пусть.

Сорока трещала:

— А пойти рассказать, пойти рассказать.

Даже снегирь пропищал:

— Плохо, плохо.

И всё это было. С земли, с деревьев и с неба свистели, трещали, шипели злые слова.

А у Дивьего Камня, за Медвежьим оврагом, неведомый старик поселился. Сидел старик и ловил птиц ловушками хитрыми. И учил птиц большими трудами каждую одному слову.

Посылал неведомый старик птиц по лесу, каждую со своим словом. И бледнели путники, и робели, услыхав страшные птичьи слова. А старик улыбался. И шёл старик лесом, ходил к реке; ходил на травяные полянки, на ягодники, на моховые болота. Слушал старик птиц и не боялся злых слов.

Только он один знал, что они ничего другого не знают и сказать не умеют.

Русское слово (Москва). 1913. 24 августа / 6 сентября. № 195. Суббота. С. 2.

 

 

Spectator

Художники об уничтожении декораций

(Беседа с Н. К. Рерихом)

В последнее время дирекция Императорских театров почему-то усердно принялась за уничтожение старых декораций.

Одни предназначаются к «размывке», другие — просто уничтожаются, или, как деликатно выражаются театральные чиновники, «исключаются из описных книг». Между уничтоженными, старыми декорациями есть произведения таких выдающихся в своё время мастеров, как Бочаров, Шишк[ов], Левот и т. д.

Декорация, написанная хорошим художником, представляет такую же ценность, как картина, а между тем, картины древних мастеров не только не уничтожаются, но с годами приобретают всё большую и большую ценность.

Каждого, кто вздумал бы уничтожить картину, назвали бы варваром или сумасшедшим.

Почему же можно уничтожать декорации?

Положение художников, посвятивших себя декоративному искусству, в этом отношении ужасно.

Самый гениальный декоратор не оставляет после себя никаких следов, если не считать эскизов, которые далеко не всегда дают представление о таланте художника. Вещь, написанная на большой площади, производит совсем другой эффект, чем эскиз, сделанный на клочке бумаги.

Но как поступить со старыми, пришедшими в негодность декорациями?

Художники сами не знают, что ответить на этот вопрос.

— Многие декорации ужасно портятся, — сказал нам талантливый Н. К. Рерих, работающий теперь для Московского Художественного теат­ра.

После пятидесяти представлений декоративная живопись настолько разбивается, что приходится совсем заново писать декорацию.

Я считаю, что в лучшем случае декорация может выдержать не более ста представлений.

Недавно я смотрел «Валькирию» в Мариинском театре, и был поражён страшным упадком, в который пришли декорации.

Очевидно, придётся к будущему сезону делать новые.

— Правда, что одни декорации сохраняются дольше, а другие — меньше?

От чего это зависит?

— О того, как они написаны.

Если на декорацию пошло много белил и, вообще, она густо написана, то такая декорация скорее подвергается порче.

Наоборот, там, где много пустого холста и мало красок, там больше прочности.

— Неужели после декоратора не остаётся никаких следов?

— Сами декорации гибнут, но остаются эскизы, остаётся смысл творчества.

Конечно, они не дают понятие о декораторе как о живописце.

— Разве нельзя изобрести краски, не подвергающиеся быстрой порче?

— До сих пор они не изобретены, да и едва ли это поможет делу.

Если краски не потрескаются, то холст может разорваться…

Петербургская газета. 1913. 27 октября. № 295. Воскресенье. С. 12.

 

 

П. Е.

Живописцы и театр

Последние выставки работ наших художников отражают всё больше и больше их увлечение театром. На недавно открывшейся выставке «Мир искусства» большинство крупных художников выступило с работами, связанными со сценой. Среди художников и художественных деятелей такое влечение к театру вызывает горячие споры за и против. Желая осветить этот вопрос, мы обратились к ряду маститых художников. (…)

 

Академик Н. К. Рерих

— Увлечение художников в последние годы театром (декорационным искусством) я объясняю сильным развитием театра в сфере художе­ственного совершенства. Работу художников в театральном деле можно лишь тогда назвать служебной, когда она не представляет самодовлеющей цели, и в таком случае эта работа и не может заслуживать внимания. Но если эскизы, написанные для театра, представляют сами по себе художественную ценность, то их театральное применение ни капельки не умаляет их достоинств. Не заглядывая в будущее, я сейчас могу приветствовать прекрасное единение театра и живописи, которое, не уменьшая художественного значения каждого фактора, вносит в искусство новый прекрасный штрих.

Вечернее время. 1913. 2/15 декабря. № 626. Понедельник. С. 3.

 

 

Spectator

Фабрика художников

Беседа с академиком Н. К. Рерихом

В школе Общества поощрения художеств состоялся полугодовой ученический экзамен.

Директор школы Н. К. Рерих любезно сообщил нам некоторые сведения, касающиеся вверенного ему учреждения.

— Интереснее всего работы посылаемых ежегодно в поездку по России и за границу.

В этом году они особенно удачны и совет решил приобрести их в учреждаемый музей ученических работ.

Два ученика, а именно г-жа Земляницына и г. Плевако, были посланы по России.

Они были в Ярославле, Суздале и привезли оттуда ряд фресок.

За границу ездил ученик Покровский и ученицы Воронец, Бринк и Сабанцева.

Они сделали интересные копии с итальянских фресок.

Воронец и Сабанцева копировали плафоны в Мантуе, Бринк — сделала копию фресок Андреа Мантенья, Покровский — копировал в Вене картину Сано ди Пьетро.

Таким образом, лишний раз подтверждается, что стремление к изучению настоящих корней искусства в школе прививается.

— Какую сумму получают ученики, посылаемые в командировку?..

— Сумма маленькая… Едущие по России получают около 400 руб., за границу — 600 руб.

— Как велик процент поступающих из вашей школы в Академию художеств?

— В нынешнем году из 23 человек, принятых в Академию, 11 кончило нашу школу.

Невзирая на это, Академия художеств почему-то урезала нам субсидию на 1000 рублей.

— Чем вы объясняете это?..

— Прямо не понимаю!..

Раз Академия принимает 50 процентов учеников нашей школы, значит, она считает её целесообразной.

А на деле нам уменьшают субсидии.

Следует заметить, что в нынешнем году у нас необычайное переполнение школы.

Такой массы учеников ещё никогда не было.

Петербургская газета. 1913. 19 декабря. № 348. Четверг. С. 13. Помещено ч/б фото: Совет профессоров и преподавателей перед работами учеников. [Среди присутствующих директор школы Н. К. Рерих.]

 

 

М. Райский

В Париже скончался русский художник от голода

(Беседа с академиком Н. К. Рерихом)

Из Парижа получено сообщение о смерти русского художника Пельчинского, умершего в столице Франции от голода и холода.

О положении русских художников вообще за границей мы беседовали с академиком Н. К. Рерихом.

— Это ужасно… — сказал Н. К.,— ещё десять лет тому назад мною была напечатана под заглавием «Мёртвая петля» статья, посвящённая почти аналогичному случаю: покончила самоубийством — также в Париже — одна русская художница, долгое время голодавшая и изнемогшая, в конце концов под бременем нужды.

За истекшие десять лет случаи смерти за границею русских художников от голода успели повториться.

Следует заметить, что в Париже подобные случаи встречаются чаще, нежели где бы то ни было.

Объясняется это тем, что в Париже не более, не менее, как 50 000 художников.

Цифра, как видите, колоссальная; в результате много художников терпят сильную нужду, доходящую иногда до крайности.

Одних русских художников в Париже свыше 1000 человек.

Надо отдать справедливость, русские художники пользуются большим успехом, русское искусство стоит там на высоте, но всё же большинство художников находится в очень плохом положении.

Верно, в Париже имеется и клуб русских художников и несколько обществ художников, но весьма возможно, что иные русские художники не знают ничего об этих обществах, так же, как последние не знают ничего об этих художниках.

Я думаю, что общества делают всё возможное для нуждающихся художников, но ведь надо считаться и с тем, что имеются и такие, которые тщательно скрывают свою нужду.

Чаще всего даже бывает так, что именно действительно нуждающийся и молчит о своей нужде, предпочитая умереть с голода, нежели попросить помощи.

Насколько мне известно, иные русские общества художников устраивают даже концерты в пользу своих нуждающихся коллег, словом, всячески интересуются ими, но ведь русских художников, как я уже указывал, в Париже много, трудно за всеми уследить и придти им в нужный момент на помощь.

Петербургская газета. 1913. 20 декабря. № 349. Пятница. С. 4.

 

 

Знамения

Из тёмной кладовки вышел чёрный человек и прошёл на дворовую лестницу. Шёл быстро, точно скрывался. Шёл какими-то неслышными шагами.

Как он зашёл в кладовку? Зачем там был? Куда ушёл? Почему шёл неслышно?

Не узнать. Не придумать.

В людской зазвонил комнатный звонок. Звонил долго и сильно. А никто не звонил; никто никого не звал.

Почему звонок сам зазвонил?

Никак не узнать.

В комнате тётушки Анны Ивановны завертелась дверная ручка. Завертелась сильно. Несколько раз перевернулась. А никто до неё не дотронулся.

Зачем ручка крутилась? Что это значит?

Странно и непонятно.

В столовой в один день прошли семь мышей.

Никогда такого не бывало, а тут семь сразу.

Откуда пришли? Зачем вылезли?

Непонятно, но неспроста.

Кухарка вечером вернулась домой в большом страхе. Туман стоял. Шла она по Длинному переулку, а навстречу ей идёт белая лошадь. Идёт из тумана одна, без человека. Идёт, тихо ступает. Шума никакого не слышно. Так и прошла. Ушла в туман.

Откуда — неведомо. Куда — неизвестно.

Страшно вспомнить.

Поздно вечером случилось самое страшное: лопнула картина на доске. Висела, висела себе тихо и вдруг с большим треском лопнула прямо через лицо святого Иеронима.

Почему именно вечером лопнула?

Это уже совсем плохо.

Весь канун сочельника наполнился непонятными и странными делами. Не только нам, но и прислуге и всем большим стало ясно, что случится страшное что-то. Даже тётушка Анна Ивановна сказала:

— Не к добру!

В буфетной горничная Даша шептала Анисье Петровне, экономке:

— Дурной шалит! Дай-ка позову доброго — тот мигом всё утишит.

Но Анисья Петровна предупредила:

— Не зови! Не поминай! Позвать-то легко, а поди потом убери его. Так-то, бывало, позовёшь, придёт легко, по первому голосу, а уйти не уходит. На уход надо знать тоже крепкое слово.

Кто он, дурной? Кто он, добрый? Почему кто-то пришедший не уйдёт?

Всё это было особенно; всё было чудесно.

Говорили мы тихо. Шептали всё новые догадки. Новые причины придумывали. Одна другой несбыточней, одна другой красивей.

Все ужасающие возможности были сказаны. Новый звонок, стук или голос наполняли нас трепетом жутким и небывалым.

Садились мы близко-близко друг к другу. Верили, любили и трепетали.

А в постелях, пока не уснули, стало и совсем страшно. И двери в тёмную комнату стали как-то приотворяться. И пол скрипел под невидимым шагом. И прохладным вихрем тянуло откуда-то. У порога стояло настоящее.

Утром всё побледнело. А дядя Миша пришёл и стёр огневое вечернее слово.

Всё объяснилось.

Чёрный человек оказался новым слесарем и ходил неслышно в калошах. Оказалось, кот улёгся на кнопку звонка. В дверной ручке испортилась старая пружина. Белая лошадь ушла с каретного двора, и её скоро поймали. А мыши пришли снизу после отъезда кондитера.

За трещину на картине дядя Миша очень сердился и говорил, что уже три года просил «на паркет переложить» картину, иначе она должна была расколоться. За небрежность к картине дядя Миша даже нашумел.

От страхов ничего не осталось. Не пришли ни дурной, ни добрый. Всё стало обычным, и мирным, и скучным.

После того у нас никогда ничего не бывало. Даже сны прекратились. Знаков особенных нет ни на чём.

Знамений ждём! Знамений просим!

Русское слово (Москва). 1913. 25 декабря / 1914. 7 января. № 297. Среда. С. 5.

 

 

Грядущий 1914 год

(Новогодняя анкета Ив. Южанина)

…Н. К. Рерих

Я желаю, чтобы в 1914 году — Россия, познав свои красоты и богатства, научилась бы их ценить, изучать, разрабатывать своим умом, своими руками — без помощи всего чужеземного. …

Воскресная вечерняя газета. 1913. 29 декабря. № 98. Воскресенье. С. 3.

 

 _________________

1 Местный колорит (фр.). — Ред.

 

 

Начало страницы