ruenfrde
Скрыть оглавление

1934 г.

1934 год

Светочи

Священное древо

Опасность разрушений

Цветы художества

Знаки жизни

Зовы пустыни

Самовольство

Эпика скорби

Свет неугасимый

Сверхъестественное

 

  

Светочи

 

"Батюшка завтра придет". При таком сообщении весь дом наполнялся незабываемым торжественным настроением. Значит, что придет о. Иоанн Кронштадтский, будет служить, затем останется к трапезе, и опять произойдет многое необычное, неповторимо замечательное. В зале установлялся престол. От раннего утра и домашние все и прислуга в особо радостном, повышенном настроении готовились встречать почитаемого пастыря. Какие это были истинно особые дни, когда Христово слово во всем вдохновенном речении Великого Прозорливца приносило мир дому. Это не были условные обязанности. Вместе с о. Иоанном входило великое ощущение молитвы, исповедание веры.

Мы жили тогда на Васильевском острове, как раз против Николаевского моста. Окна выходили на Неву, а с другого угла была видна набережная до самого Горного института. По этой набережной издалека замечалась заветная, жданная карета, и торопливо-заботливо проносилось по дому: "идет", "приехал". И опять входил благостно улыбающийся, как бы пронизывающий взором о. Иоанн и благословлял всех, сопровождая благословения каждому каким-то особым, нужным словом. Кому-то Он говорил: "Радуйся", кому-то "Не печалуйся", кому-то — "В болезни не отчаивайся". Все эти быстрые слова имели глубочайшее значение, открывавшееся иногда даже через продолжительное время.

Затем говорилось "помолимся". После чего следовало то поразительно возвышающее служение, которое на всю жизнь не забудет тот, кто хоть однажды слышал и приобщался ему. Поистине, потрясающе незабываема была молитва Господня в устах о. Иоанна. Невозможно было без трепета и слез слушать, как обращался этот Высокий Служитель к самому Господу с такою верою, с таким утверждением, в таком пламенном молении, что Священное Присутствие проникало все сердца.

Продолжением того же священного служения бывала и вся трапеза с о. Иоанном. Мы, гимназисты, от самых первых классов, а затем и студенты, навсегда вдохновлялись этим особо знаменательным настроением, которое продолжает жить нестираемо десятки лет — на всю жизнь. Тут же за трапезой происходили самые замечательные указания и прозрения. Часто говорилось: "Пусть ко мне придет такой-то — нужно будет". А затем, через многие недели, слушавшие понимали, зачем это было нужно. Или — "Давно не видал такого-то", и через некоторое время все понимали, почему проявлялась такая забота. Помню, как однажды о. Иоанн подозвал меня, тогда гимназиста младших классов, и, налив блюдечко старого портвейна, дал выпить из своих рук. Когда же моя матушка заметила, что "он у нас вина не пьет", то о. Иоанн сказал: "Ничего, ничего, скоро нужно будет". А через две недели у меня открылся тиф, и при выздоровлении врач предписал мне для подкрепления сил именно этот старый портвейн. Также всегда помню благословение о. Иоанна на изучение истории и художества и неоднократные заботы о болезнях моих, которым я был подвержен в школьные годы. Одно из последних моих свиданий с ним было уже в Академии Художеств, когда теснимый толпою почитаемый пастырь после литургии проходил залами академического музея. Увидев меня в толпе, Он на расстоянии благословил и тут же, через головы людей, послал один из своих последних заветов.

Мой покойный тесть, Ив. Ив. Шапошников, также пользовался трогательным благорасположением о. Иоанна. Он звал его приезжать к нему и, чувствуя его духовные устремления, часто поминал его в своих беседах. Помню также, как однажды на Невском, увидев из кареты своей ехавшую тетку жены моей, княгиню Путятину, Он остановил карету, подозвал ее и тут же дал одно очень значительное указание.

В этой молниеносной прозорливости сказывалось постоянное, неугасаемое подвижничество о человечестве. Известно множество случаев самых необычайных исцелений, совершенных им лично и заочно. А сколько было обращенных к истинной вере Христовой после одной хотя бы краткой беседы с высокочтимым пастырем. Известно, как два гвардейских офицера, по настоятельной просьбе их родственниц, в любопытстве и невежестве поехали в Кронштадт повидать о. Иоанна. При этом в пути они говорили между собою: "Ну что ж, поболтаем". Приехав в Кронштадт, они заявили о своем желании повидать Батюшку. На это келейник вынес им пустой стакан с серебряной ложечкой и сказал: "Батюшка поболтать велел". Конечно, молодые люди были глубоко потрясены, и все их легкомыслие навсегда их покинуло.

Наряду с прозорливостью о. Иоанн отличался и свойственною великим подвижникам широтою мысли. Помню, как при разговоре о том, почему дворниками в Зимнем дворце служат татары, о. Иоанн с доброй улыбкой сказал: "Татары-то иногда лучше бывают". Когда скончался о. Иоанн, то всей Руси показалось, что ушла великая сокровищница русская перед новыми для земли испытаниями. Вследствие отъезда не пришлось быть на погребении о. Иоанна. Так и остался Он как бы неушедшим, а Его светлопрозорливый взор живет навсегда во всех, кто хотя бы однажды видел Его. И в наши времена не обделена земля великими подвижниками, крепкими, светлыми воеводами земли русской.

Незабываемы также встречи и с другими Иерархами, среди которых всегда остаются живыми и встречи с митрополитом киевским Флавианом, и работа по украшению Почаевской лавры с блаженнейшим митрополитом Антонием, и посещения Им совместно с митрополитом Евлогием нашей иконописной мастерской при школе Императорского общества поощрения художеств.

Митрополит Флавиан особенно ценил строгий византийский характер фресковой живописи. В моих эскизах для церквей под Киевом Он отмечал именно это качество. Блаженнейший митрополит Антоний вообще глубоко ценил старинное иконописание, которое, как нельзя более, отвечало и всему богослужебному чину. Помню, как при обсуждении одной из мозаик для Почаевской лавры я предложил избрать сюжетом всех Святых стратилатов Православной церкви, и митрополит вполне одобрил это, подчеркивая и умственность такого образа. Помню, как владыка Антоний, смотря на мою картину "Ростов Великий", проникновенно сказал: "Молитва Земли Небу". Драгоценно и радостно было встречаться с владыкой на путях церковного художества и видеть, как глубоко Он чувствовал священное благолепие русской иконы. А ведь в те времена не так часто еще понималось высокое благолепное художество нашей старинной иконописи и стенописи. В то время покойный император еще с прискорбием замечал: "Если моя бабка могла иметь в Царском селе китайскую деревню, то могу же я иметь там новгородский храм". Глубокая скорбь о несправедливых суждениях сказывалась в этом замечании.

Помню, как мне приходилось представлять на благословение Иерархов и эскизы стенописи Святодуховской церкви в Талашкине под Смоленском, и иконостас Пермского монастыря, и мозаики для Шлиссельбурга, и роспись в Пскове. А иконы нашей иконописной мастерской, писанные как учащимися школы, так и инвалидами Великой войны, широко расходились по Руси и заграницей, внося в жизнь истовые изображения Святых Ликов. Видимо мне, что из учащихся иконописной мастерской некоторые, проникнутые религиозными основами, приняли монашеский чин и подвизаются и ныне в монастырях. Еще не так давно имели мы трогательное письмо от одной нашей бывшей ученицы, сердечно благодарившей за наставление в иконописании, которое ей как монахине особенно пригодилось для украшения ея обители.

Одним из последних благословений на храмостроительство было трогательное благословение покойного митрополита Платона нашей часовни в Нью-Йорке. Сам владыка по причине смертельной болезни уже не мог прибыть на освящение, но он прислал преосвященного Вениамина и весь клир свой, присовокупив свои трогательные благословения и пожелания. Священную хоругвь владыка освятил сам. Моя бытность в Париже одухотворялась еще близостью славного служителя Христова о. Георгия Спасского, одного из последних духовников моих.

И не могу не записать одного из удивительных рассказов его. О. Георгий рассказывал, как однажды он исповедовался одному чтимому иеромонаху Новоафонского монастыря. Продолжу рассказ в Его словах: "Бывает, что во время торжественных событий вторгается в нас посторонняя мысль; так же и тут. Иеромонах уже возложил епитрахиль на меня, а в меня проникла мысль, как же заплатить за исповедь? С одной стороны, он — монах, а я — иерей. С другой же — почему не внести обычную лепту? И вот мучила меня эта мысль, а в это время иеромонах снял епитрахиль, возложил руку мне на голову и говорит: "А за исповедь я вообще денег не беру".

Такими необычными знаками была наполнена жизнь о. Георгия. Сама кончина Его была завидно необычайная. Во время лекции своей "Единение в Духе Святом" о. Георгий как-то особенно проникновенно произнес слова "объединение и Духи" и затем медленно склонился на кафедру. Все слушатели застыли в ожидании, предполагая напряженный экстаз любимого пастыря. Когда же подошли к Нему, то оказалось, что Он уже отошел. Так необычно светло, в мысли о Духе Святом, отошел светлый пастырь. Необыкновенно вдохновительно вспоминать о пастырях светлых, которые среди тьмы невзгод силою духа своего приносили твердость и мужество и неутомимо направляли к труду и строению.

Как поразительно начинается акафист Преподобному Сергию: "Избранный от Царя Сил Господа Иисуса, данный России Воеводо...".

Воеводы духа, строители жизни, истинные оплоты просвещения всегда живы.

 

1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: «Наша Заря», 13 декабря 1934 г.

 

   

Священное древо

 

Где только не зажглись светлыми огоньками елочки в священную Ночь Сочельника. Где только не было произнесено имя Христа Господа, и какие новые знаки почитания не воздались от путников, к кострам сошедшихся.

Сколько раз уже засветилась елочка в далеких Гималаях. То внутри жилья, а чаще среди горных просторов сияло Священное Древо. Приходили к нему нежданные гости, и даже самые дальние путники почтительно поклонялись, видя и зная глубокую сущность обряда. Часто эти незнаемые путники спрашивали: "А можно ли засветить огонек и можно ли принести плоды или печенье к празднику?"

Так же светилось деревцо и в Тибете. А сколько раз оно зажигалось уже и в Америке, и во Франции, и в Швеции, и в ледяной Карелии.

Не потребовались ли Миру еще огни, еще Священные Укрепления? Как же так случилось, что воссияли Священные Огни в местах совершенно новых? Знаю, как и в пустынях африканских, и в зарослях тропических рек Южной Америки, и на всяких далеких островах зажигались эти дотоле небывалые Огни.

Итак, среди смущений и ужасов, среди разрушений и недоумений каким-то несказуемым великим путем растет что-то такое необычайное, к чему ухо людское даже не умеет прислушаться. А око человеческое даже не верит себе и наверное сочтет Священные Огни в далеких горах лишь маревом или призраком. Хотелось бы на каком-то незримом воздушном корабле в Великую Ночь облететь все заокеанские пространства, где рассыпались и воссияли Огни в "рассеянии сущих". Как сияющая сеть, вспыхнут эти свечки и лампады, и какие священные слова сложатся из этих искр сердечных.

Если бы только все эти в "рассеянии сущие" могли вспомнить, какое их множество. Если бы каждый засвеченный огонек не показался затерянным, но был бы понят как часть Великого Священного Узора земного?! Одно сознание такого беспредельного единения уже утрет много слез и уничтожит горькие зерна. Одна из главнейших причин горечи, подозрения и клеветы заключается в неосознании светлых возможностей и действенных знаков добра. Если бы в одну ночь, в эту Светлую, прекрасную ночь, Великие Прозрения сошли бы всем, кто возжигает свечу светлую! Как проник бы этот животворный огонь в сердца человеческие. Эти сердца поняли бы, что не отвлеченное, не призрачно далекое, но самое нужное, неотложное и действенное сходит и укрепляет их сознание в дружелюбии. Это чувство повело бы к той общей радости, без которой немыслимо созидание.

Где же и когда заповедано, чтобы люди зверино рычали и грызлись, измышляя оскорбления? Даже самые ограниченные в глубине души своей понимают, что путь раздражения, отделения и человеконенавистничества не есть путь, заповеданный Заветами.

Каждая засиявшая в Христову память елочка пусть будет тем светлым путевым знаком, который сияет сейчас по всему миру. Тогда, когда многие по неразумию мыслят об утеснении, именно тогда вспыхивают знаки Добра на таких горных высотах, куда ранее они еще не достигали.

Да сияет во всех странах мира Священное Древо Господне.

Полетит в священном дозоре Ангел Божий и, увидя новые огни, скажет: "Господи, вместо того, чтобы увидеть наступление тьмы — узришь Огни Светлые. Показались там, где не было их ранее. Точно бы засветились целые леса по всему пространству земному. Даже в пустынях, даже на кораблях среди океанов возжжены были свечи. Да будет прославлено всею землею имя Твое, Господи!"

 

13 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

   

Опасность разрушений

 

В Пекине дошло до нас сведение о том, что и Успенскому Собору, этой одной из величайших исторических святынь, угрожает опасность разрушения. Еще не так давно такое сведение было бы просто невообразимым. Просто сочлось бы недопустимым кощунством, невозможным для газетного листа. Но сейчас все делается возможным. Каждый день газетные листы пестрят самыми постыдными для человечества сообщениями.

В то же время какие-то невежды продолжают шептать: "Если и Красный Крест был неуважаем во время минувшей войны, то и Знамя охранения Священных Сокровищ Культуры тоже не будет почитаемо". Какое глубокое и косное невежество может изрекать эти вредные слова. Все равно, что если бы кто-то сказал: "Если существуют убийства, то к чему все заповеди и законы против этого преступления".

Лишь темный сатанинский ум может прельщать людское мышление, чтобы оно перестало заботиться о всем том, чем жив дух человеческий. Существуют такие бездны тьмы, откуда проистекают все темно-прелестнические шепоты о том, что все облагораживающее, вдохновляющее и возвышающее человеческое сознание не нужно, несвоевременно, неуместно. Точно бы человечество готовилось вернуться к каким-то звериным временам.

Такие злошептатели и разлагатели, конечно, прежде всего сами являются участниками кощунственных, невежественных разрушений. Тот, кто сомневается в действенности доброго порыва и добротворчества, тот уже сам становится содеятелем этих темных сил. Каждый сеятель сомнения уже есть сотворец зла. Сколько злобных и невежественных попустительств сотрудничало в уже совершенных и непоправимых злодеяниях. Не только те, кто фактически разрушал бесценные мировые сокровища, но и те, кто мысленно тому попустительствовал, все они сотрудничали в том же позорном деле.

Когда кто-то шепчет, что несвоевременно думать о защите Культурных Ценностей, тогда тот или слеп или злонамерен.

Где же Симонов монастырь, где же собор в Овьедо, где же Шанхайская библиотека, где же старый Реймс, где же то множество незаменимых наслоений священной древности, которое было сметено на наших глазах среди так называемого культурного века? Почему же в Лувре на "Анжелюсе" Милле навсегда остались позорные дикие порезы? Ведь не полчищами Атиллы они нанесены? Ведь не вандалы и геростраты выразили в них свою звериную свирепость!

Почему-то эта невежественная свирепость должна проявляться на всем лучшем?

А многие современники того будут лицемерно уверять, что вообще неуместно и тщетно даже мыслить о сохранении истинных сокровищ человечества. Конечно, такие злошептатели, они и не творили сами, и не собирали, и никак не охраняли духовные ценности. Мало того, что они не собирали, они, конечно, и не изучали даже историю искусства и культуры. В самодовольном невежестве они пытаются вовлечь и общественное мнение в свою темную бездну. Они корчатся в злобных судорогах, когда слышат, что где-то и что-то сохраняется и изучается. Вместо того, чтобы радоваться и сочувствовать осуществлению Пакта по охранению мировых сокровищ Культуры, дикие невежды пытаются хоть чем-нибудь затруднить и это, казалось бы, всем понятное и простое в приложении стремление.

Но как бы ни пытались невежды затруднять пути Культуры, все же лучшие элементы человечества останутся на страже всего Священного, Прекрасного и Познавательного. Они перенесут через все потемки Светильник Добра непотушенным. Силою духа своего они воспротивятся всем кощунственным и невежественным разрушителям.

Если кто-то из друзей Добра призовет и укажет, что где-либо Величественная Святыня находится в опасности, то во всех просвещенных местах мира отзовутся лучшие голоса и все благородное содрогнется от возможности нового злодеяния над святынями человечества.

Знамя-охранитель культурных ценностей будет путевым знаком в охранении священных человечеству памятников. Если, к прискорбию, с одной стороны, злоба и невежество создаст опасности разрушений, то не забудем, что именно теперь спешно происходит и ратификация Пакта по охранению священных и неповторимых памятников.

Не забудем, что признание Красного Креста потребовало более 17 лет; будем уверены, что недалеко то время, когда Знамя и закон-охранитель культурных ценностей будет всемирным.

 

16 декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: «Новая Заря». Сан-Франциско, 9 февраля 1935 г.

 

  

Цветы художества

 

Императорское Общество Поощрения Художеств* являлось во все время своего столетнего существования совершенно особенным учреждением. От первых дней оно привлекло в состав свой многих замечательных людей, а затем сделалось неразрывно близким с Императорским Домом. Д. В. Григорович, пользуясь влиянием своим, укрепил в уставе Общества необыкновенную прерогативу, а именно, особую привилегию состоять под непосредственным покровительством Их Императорских Величеств. Это особое обстоятельство давало Обществу нашему право непосредственных, личных, высочайших докладов поверх всех министерств. Таким образом, во многих случаях наше Общество было поставлено в лучшие условия, нежели сама Академия Художеств. В архивах Общества оставались многие знаменательные высочайшие резолюции, показывавшие, насколько в нескольких поколениях Общество пользовалось исключительным вниманием Императорского Дома.

Среди деятелей Общества во все времена появлялись люди весьма значительные. Великая княгиня Мария Николаевна, а затем принцесса Евгения Максимилиановна долгие годы в качестве председателей Общества лично вносили свое благотворное влияние, принимая участие во всех благообразных делах Общества. Графы Строгановы, граф Паскевич, Островский, Балашов, Григорович, Верещагин, барон Фредерике, Куинджи, герцог Лейхтенбергский, Рейтерн, Колзаков, Тевяшов, Мякинин, Стасов, граф Голенищев-Кутузов, Гнедич, Нечаев-Мальцев, Бенуа, князь Путятин и множество других известных деятелей и собирателей художества разновременно вносили труды свои на пользу учреждения.

В свое время секретарь Общества Собко разбирал многолетнюю переписку в наших архивах, связанную с именем Гоголя, Иванова, Брюллова, Айвазовского, Антокольского, Рубинштейна и многих других художников на разных поприщах искусства.

В истории развития Общества поучительно было наблюдать, как из сравнительно небольшого кружка любителей художеств со времен Александра I Общество постепенно выросло в мощное учреждение, имевшее несколько домов, включавшее в себя наиболее многолюдную в Империи школу (более 2000 ежегодных учащихся), интереснейший музей, ряд изданий и устройство всем известных крупных выставок — все это входило в многообразную деятельность, объединенную стимулом — поощрение художеств.

Д. В. Григорович, незадолго до смерти своей, призвал меня в качестве помощника директора музея, в котором он значился директором. Это было очень интересное переходное время, когда в делах Общества еще принимали участие и старый граф Паскевич, и Балашов, и Колзаков, и Рейтерн, и сам столько потрудившийся для учреждения маститый и много видавший Дмитрий Васильевич Григорович. На многих выступлениях Общества еще отмечались старинные традиции. Еще недавно Император Александр III приезжал один в ранний час на передвижную выставку и отбирал знаменитые теперь картины для будущего Русского Музея. В биографиях Императора не вполне отмечалась эта благостная, характерная черта его личного участия в процветании национального искусства. Еще были живы в памяти Общества ценные дары музею, полученные через великую княгиню Марию Николаевну. Еще жив был старый сторож Максим, весь увешанный медалями, который был как бы неисчерпаемым сказителем былин о всяких достопримечательных былых днях Общества. Как сейчас еще вижу его серебристо-белую голову в значительных рассуждениях о разных знаменательных посещениях.

Неиссякаемы были и повествования такого большого художника, как Дмитрий Васильевич Григорович. Жаль, что огромное большинство этих неповторяемых бытовых ценностей осталось незаписанным и невосстановимым. С неподражаемым юмором, а иногда с высоким вдохновением Дмитрий Васильевич не скупился набросать живые картины минувшего быта. Тут проходили и трагический облик Александра Иванова, и блестящая характеристика Брюллова, и воспоминания о римской жизни Гоголя, и жизнь Тургенева, и многих других, каждая подробность о которых теперь приобретает такое исключительное значение. Среди римских впечатлений восставали образы братьев Боткиных, последний из которых, Михаил Петрович, являлся преемником Григоровича по музею Общества.

Не буду таить, что Михаил Петрович Боткин в свое время доставил мне немало забот и хлопот. Шестнадцать лет потребовалось прежде, чем мы вполне сжились в работе, но и его вспоминаю всегда очень сердечно. В нем оставались черты воспоминаний Иванова и Гоголя. Сам он напоминал нам чем-то Ивана Грозного, а его страсть к собирательству примиряла с другими чертами характера. Во всяком случае, в конце концов, мы расстались с ним большими друзьями. Если Куинджи учил одним сторонам жизненной борьбы, то и М. П. Боткин, со своей стороны, вольно и невольно закалял волю и осмотрительность.

Среди этих деятелей старых традиций получалась своеобразная и тоже неповторимая связь с новейшими течениями до Дягилева включительно. Как ни странно, но именно многие из самых старых деятелей находили живой контакт с новыми течениями, в которых незабываем был и национальный историзм.

Ведь "Мир Искусства" оценил по существу и достоинству русскую иконопись и славный русский портрет, незабываемая выставка которого была устроена именно "Миром Искусства" в Таврическом Дворце. Изучение русских миниатюр, как бы забытых иллюстраций, и открытие вновь старо-русского помещичьего обихода всегда останется среди заслуг "Мира Искусства". А в этих устремлениях такие живые памятники прошлого, как Григорович или Боткины, или Паскевич, являлись живыми звеньями, связующими с жизнью прежних лет. Теперь особенно ценно обернуться на то обстоятельство, что нигилистические заблуждения конца девятнадцатого века не вошли в строй Общества Поощрения Художеств, который от ивановских, брюлловских, гоголевских традиций как бы шагнул к новейшим течениям.

Правда, передвижные выставки всегда были в стенах Общества, и знаменитая кучка через Стасова и Собко всегда оставалась оцененной. Но нельзя же ни Мусоргского в музыке, ни Сурикова в живописи относить к течениям конца девятнадцатого века. Такие гиганты творчества, они являются национальными устоями вневременных школ.

Хочется лишь подчеркнуть, что хотя Общество Поощрения Художеств естественно отражало в себе все русские художественные течения, но в существе своем оно как-то особенно легко связало старинные традиции с новейшими течениями. Может быть, сама атмосфера старинного уклада в его лучших чертах помогала усвоению новых толкований национальных сокровищ.

В то же время школа Общества Поощрения Художеств всегда оставалась истинно народною школой. Она была вполне доступна и по дешевизне обучения, а кроме того, у нас бывало до 600 бесплатных учащихся. Кроме того, никакие ни сословные, ни расовые отличия не служили препятствиями. Без преувеличения можно сказать, что в буквальном смысле рядом с великим князем трудился рабочий какого-нибудь завода. И программа школы никого не стесняла, ибо каждый совершенно свободно мог избирать и совершенствоваться в тех предметах, которые ему были ближе и нужней.

В свое время через школу Общества Поощрения Художеств как ученики прошли и Репин, и Верещагин, и Билибин, и Лансере, и многие, многие, которые останутся на почетных страницах истории русского искусства. Среди профессоров школы такие имена, как Ционглинский, Щусев, Самокиш, Щуко, Рылов, Бобровский, лишь показывают, что в школе не было предвзятости, но, наоборот, каждый выдающийся деятель искусства был доброжелательно призываем потрудиться.

За последние годы с Обществом Поощрения Художеств было дружески связано и издательство Евгениевской Общины*. Это издательство художественных открыток оставило в течении русского искусства свою прекраснейшую страницу. Оно широко распространяло как русские, так и иностранные художественные произведения. Распространяло сведения об исторических памятниках России и всегда привлекало к ближайшему участию наиболее свежие и широко мыслящие силы. Сколько новых и подчас очень молодых собирателей было создано этими изданиями Евгениевской Общины. Сколько новых сведений о сокровищах русских общедоступно вливалось в широкие народные массы.

Прекрасное, благородное дело; уже теперь многие эти издания являются библиографической редкостью. А сколько этих изданий сейчас разлетелось по зарубежью! Нет такого удаленного острова, где бы не нашлась хотя бы одна Евгениевская открытка.

Точно так же мне приходилось с радостью убеждаться, как широко сейчас разбросаны бывшие учащиеся нашей школы Поощрения Художеств. Из каких только дебрей тропических, нагорных или арктических не приходится получать знаки от наших бывших учащихся. В больших трудах многие из них; всем нелегко, но доброжелательство и добрая память звучит в их письмах и отголосках. А если в итоге и в основе внедрилось доброжелательство и не сломлено оно никакими невзгодами, это уже будет очень добрым знаком.

Да живут добрые знаки!

 

17 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: Газета "Сегодня". Рига, 25 августа 1937 г.

 

   

Знаки жизни

 

Вблизи нашего поместья* была мыза, еще во времена Екатерины Великой принадлежавшая какому-то индусскому радже. Ни имени его, ни обстоятельств его приезда и жизни история не донесла. Но еще в недавнее время оставались следы особого парка в характере могульских** садов, и местная память упоминала об этом необычном иностранном госте. Может быть, в таком соседстве кроется и причина самого странного названия нашего поместья — Ишвара или, как его произносили — Исвара. Первый, обративший внимание на это такое характерное индусское слово, был Рабиндранат Тагор, с изумлением спросивший меня об этом в Лондоне в 1920 году. Сколько незапамятных и, может быть, многозначительных исторических подробностей заключило в себе время Екатерины со всеми необыкновенными иноземными гостями, стекавшимися к ее двору.

Помню, как в приладожских местностях, среди непроходимых летом болот, один наш приятель архитектор нашел признаки давно покинутой, екатерининских времен, усадьбы с еще обозначавшимся огромным парком и заросшими угодьями. Среди соседних сел сохранилось лишь смутное предание о том, что здесь жила одна из фрейлин Екатерины, приезжавшая в отрезанную усадьбу еще по зимнему пути и остававшаяся безвыездно до осенних заморозков. В самом построении такой необычайной, трудно досягаемой усадьбы уже заключалось что-то необыкновенное. Но даже на таком, сравнительно коротком протяжении времени, народная память уже ничего не сохранила.

Как же мы должны не сетовать на приблизительность суждений о давних исторических событиях, когда в течение столетия уже совершенно изглаживаются, может быть, очень замечательные подробности быта.

Помню, как однажды на Неве, в местности так называемой Островки, было случайно открыто петровских времен кладбище. Среди могил оказалась гробница какого-то сановника первого класса, судя по вышитым на остатках камзола регалиям. Значит, место должно было быть довольно известным и само лицо первого класса — историческим. Но никто не помнил ни об этом сановнике, ни даже о самом случайно открытом кладбище.

Также помню, как однажды в Александро-Невской Лавре, под храмом, пропала именитая могила Разумовского. На его месте почему-то поместился совсем другой генерал, и только на старинном плане могил собора еще значился первый насельник этого исторического места успокоения. Значит, ни знатность, ни внимание потомков все же не уберегли исторический памятник.

Вспоминаю это к тому, что, по пушкинскому выражению, люди так часто бывают "ленивы и нелюбопытны". Мало того, они часто любят глумиться над археологией, генеалогией, геральдикой и вообще над историческими науками, обзывая все это ненужным хламом и пережитками.

Среди такого невежественно-презрительного отношения ко всему бывшему не замечается никакой светлой устремленности к будущему. Если бы кто-то сказал, что ему некогда думать о прошлом, ибо все его сознание устремлено лишь в будущее, тогда можно бы пожалеть о его ограниченности, но все же понять эту своеобразную устремленность. Но когда люди по лености и нелюбопытству даже о ближайшем прошлом забывают, а в то же время по убожеству и косности не позволяют себе даже помыслить о будущем, тогда получается какое-то неживое состояние организма, ибо организм лишь пищеварительных функций не может быть существом человеческим.

Вы можете с прискорбием наблюдать, как люди упорно отказывают себе в познавании, до сих пор считая, что многое прочтенное ими или совратило бы или отвратило бы их от чего-то. Даже теперь приходилось видеть якобы образованных людей, которые, не стыдясь, уверяли, что грамота приносит лишь несчастье народу, и некоторые присутствующие втайне сочувствовали такому убожеству. В таком случае действительно знание обращалось в суеверие, и предрассудки замещали разумные познавания. Не будем думать, что эти мысли относятся лишь к прошедшим временам. Мы видим и сейчас во множестве случаев потрясающую умственную неподвижность и затхлость. И посейчас можно, казалось бы, в просвещенных городах Европы узнавать о людях, никогда в течение жизни своей не выходивших за пределы своего родного города и с гордостью признававшихся в такой неподвижности. Мало того, бывали случаи, когда люди во всю жизнь не переходили моста в своем городе и считали это как бы семейной традицией. И в то же время из далеких пустынь Азии выходили многозначительные вести о том, как путешествие признавалось необходимой частью образования. Казалось бы, все хорошие традиции должны были бы лишь эволюционно развиваться, но на деле часто выходит иначе, и какие-то темные ограниченности продолжают торчать, как изъеденные кочки среди светлого потока.

Все как в великом, так и в малом. Кто пренебрегает наблюдательностью за окружающим, тот не взвесит и волн исторической последовательности.

Когда говорится о том, что от самых первых школьных дней в учащихся должна быть развиваема и глубокая наблюдательность, и внимательная заботливость, и бережность, это не будет педагогическою скукою, но наоборот — лишь естественным и живым подготовлением к бодрой, настоящей жизни.

Так же и в домостроительстве, в чистоте, в культурности всех взаимоотношений основою будет не условие благосостояния или богатство, но именно утонченность сознания, которая породит чистоту, привлекательность и созидательное доброжелательство.

Нельзя безнаказанно уничтожать. В естественной эволюции одни формы перерастают предыдущие. Но такое улучшение форм не имеет ничего общего с тлением разрушения. Когда мы твердим о внесении в жизнь взаимоуважения, познавания, охранения всего прекрасного — это не касается только прошлого как такового. В каждой бережности к творческому сокровищу уже заключается преддверие к будущему. Потому всякое живое изучение процессов жизни и творчества никогда не будет отвлеченным, но именно будет жить во всей своей способности нового творчества и созидания.

В изучении созидательства заключено и понимание реальности. Инстинктивно люди восстают против отвлеченного, абстрактного, противополагая его всему живому и существенно нужному. В конце концов, всякая абстрактность есть только символ нежизненности. Великая реальность всего сущего во всех своих многообразнейших проявлениях противополагает себя так называемой отвлеченности. Всякое живое изучение уже есть привлеченность, а не отвлеченность. Живой молодой ум не увлечется чем-либо абстрактным, предпочитая ему жизненное. В этом будет совершенно естественная потребность в устремлении ко всему прекрасно жизненному.

Потому, когда зовем изучать прошлое, будем это делать лишь ради будущего. Потому-то, когда указываем беречь культурное сокровище, будем это делать не ради старости, но ради молодости. Когда упоминаю о взаимоуважении, о бережности и об осмотрительности, будем иметь в виду именно качество истинного строителя. Среди этих качеств строитель запасет и трудолюбие, и дружелюбие, и мужество.

 

18 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: "Новая Заря". Париж, 17 ноября 1937 г.

 

* В Царскосельском уезде (Прим. автора).

 

    

Зовы пустыни

Стих Иосафа-Царевича о пустыне

 

О, прекрасная пустыня.

Приими, мя в свою пустыню,

Яко мати свое чадо,

Научи мя на все благо.

В тихость свою безмолвную,

В палату лесовольную,

Любимая моя мати,

Потщися мя восприяти.

Всем сердцем желаю тя.

На царские си палаты златы

Не хощу взирати;

Покоев светлых чертоги,

Славы и чести премноги

Бегаю, яко от змия.

Пустыня моя, приими мя,

Суетного, прелестного,

Века сего маловременного;

Своя младые лета

Отвращу от всего света.

О, прекрасная пустыня,

В любви своей приими мя,

Не устращи мя своим страхом.

Да не в радость буду врагом.

Пойду я в твои лузи зрети

Различные твоя цветы.

О, дивен твой прекрасен сад,

И жити в тебе всегда рад.

Древа ветки кудрявые

И листвие зеленое

Зыблются малыми ветры,

Пребуду аде своя лета,

Оставлю мир прелестный,

И буду аки зверь дикий,

Ин во пустыне бегати,

День и нощь работати.

Сего света прелести

Душу хотят в ад свести,

Вринути в пропасти темны,

В огненны муки вечны;

Всегда мя враг прельщает,

Своя сети поставляет.

И како начну плакати,

Умильно звати и рыдати:

Милостивый Мой Боже,

Уповаю на тебе аз,

Скитаюся в сей пустыни,

В дальней и дальней пустыне,

Но аз к тебе прибегаю

И жити в тебе желаю.

Мене грешного соблюди,

От вечные муки мя избави.

О, Христе всех, мой Царю,

Всегда тя благодарю,

Мене грешного соблюди,

От мук вечных изми же

Небесного царствия,

Радости и веселья

Со святыми причти, мя

Во вся веки веков, Аминь.

 

 

Стих об Иосафе-Царевиче

 

Из пустыни старец

В царский дом приходит.

Он принес с собою,

Он принес с собою

Прекрасный камень драгий.

 

Иосаф-царевич

Просит Варлаама.

Покажи сей камень,

Покажи сей камень,

Я увижу и познаю цену его.

 

Царевич дивился

Одежде пустынной,

Варлаам сказует,

Варлаам сказует,

Что в пустыне не без скуки жить всегда.

 

Остался царевич

После Варлаама.

Завсегда стал плакать,

Завсегда стал плакать,

Не хощу я пребывати без старца.

 

Удобь же ты можешь

Солнце взять рукою,

А сего не можешь,

А сего не можешь

Оценити во вся веки без конца.

 

О, купец премудрый!

Скажи мне всю тайну,

Как на свет явился,

Как на свет явился

И где ныне пребывает камень той?

 

Пречистая Дева

Родила сей камень,

Положен во яслях,

Положен во яслях

И прежде всех явился пастухам.

 

Он ныне пребывает

Выше звезд небесных;

Солнце со звездами,

А земля с морями

Непрестанно славит Бога завсегда.

 

Оставлю я царство

И иду в пустыню.

Взыщу Варлаама,

Взыщу Варлаама,

И я буду светозарен от него.

 

Пустыня любезна,

Доведи до старца,

И я ему буду,

И я ему буду

Служить верно, как отцу.

 

Молю тебя, Боже,

Пресладкий Исусе,

Даждь мне получити,

С Варлаамом жити

Во вся веки без конца.

 

Сказала пустыня

Отроку младому:

Горько во мне жити,

Горько во мне жити,

Всегда быть в молитве и посте.

 

Около имени Святого Иосафа-Царевича Индийского собралось много трогательных стихир с зовами о пустыне. В далекой тайге, в лесах непроходных, на берегах светлых озер сложились многие сердечные зовы. Недалек от них и град Китеж, и все белые грады. Для вдохновенных сочинителей стихир пели свои небесные напевы и птицы Сирины и Алконосты. Где-то далеко стояли обители Синайской пустыни и звучали трогательные заветы Исаака Сирина о пламени вещей.

В священных напевах об Иосафе-Царевиче звучит не только утверждение, но именно и трогательность. Нам приходилось слышать эти напевы в Алтайских нагорьях. В устах пастухов звучали они как-то особенно убедительно. На цветущих пригорках сидели одинокие пастыри, и никто бы не мог сказать, сколько веков уже воспринимала пустыня те же самые благовестия о драгоценном камне, о прекрасной пустыне и о Старце премудром. Пелись эти стихиры именно на цветущих лугах, и певцы знали эту пустыню прекрасною. Ради ее несказанно вечной красоты и само уединение становилось прежде всего прекрасным. Правда, покидались чертоги, но покидались они ради пустыни прекрасной.

Много зависит от того, в каких именно условиях первый раз услышать какую-то весть. Может быть, если бы услышать стих о Царевиче Иосафе в шуме и звоне городском, он не уложился бы так просто убедительно, как среди пустынных и цветущих нагорий. Ему не мешало залегшее стадо, ему были близки цветики, нарванные пастушонком. Сама ивовая, с нарезанной корой, палочка — этот легкий пастушеский посох не был оружием, но был легким и приятным другом путника-пастуха. И среди ночи, когда загорался маленький пастушечий огонечек, пустыня не становилась ужасной, ибо знали пастухи о том, что она прекрасна.

В скрынях народной мудрости сохранено и посейчас так много убедительно прекрасного. Конечно, это прекрасное нуждается и в убедительных напевах, требует и той величественной обстановки, где оно зародилось. Где слушали эту песню не только стада, но и цветы, и камни. Может быть, как в старой балладе, камни заключали слова проповедника своим мощным "Аминь". Всегда, когда противополагается красота природы очарованию города, то не вспомнится ли уход Царевича Иосафа от чертогов в пустыню прекрасную.

 

24 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: "Рериховский вестник". СПб, 1992, № 4.

 

    

Самовольство

 

Уже много раз и в разных странах приходилось неожиданно узнавать о самовольном включении моего имени в какие-то союзы и общества. Первый раз в 1900 году, в бытность мою в Париже, я к удивлению моему узнал, что заочно и самовольно был избран членом некоего союза в России, в котором я и не предполагал принимать участие. Выйти оттуда оказалось гораздо сложнее, нежели можно было предполагать. Прошло несколько лет, пока нашлась подходящая формула, чтобы изъять свое имя.

Затем в 1906 году я совместно с целой группой художников оказались внесенными в списки какой-то сомнительной партии под громким названием "Правовой порядок". Хотя мы все и заявили о том, что ничего общего с такой партией не имеем, но немало хлопот и недоразумений произошло около этого эпизода. Затем мое имя попало в списки некоей консерватории, вероятно, с какой-то для кого-то утилитарной целью. К сожалению, не так легко бывает изъять что-то попадающее в печатные списки или заголовки.

С тех пор много раз к несказанному изумлению приходилось встречать свое имя в самых непредвиденных комбинациях. Целые страны и океаны иногда на значительное время скрадывали такие фантастические открытия. И опять приходилось писать, заявлять. И кто мог поручиться, что где-то, кто-то и как-то не был вводим в заблуждение? Конечно, такой заблуждающийся всегда был в значительной степени виноват сам, ведь он не желал справиться в официальных источниках наших учреждений или не трудился даже развернуть справочные книги Америки или Англии, или Индии. Так или иначе, всякое самовольство является характерной чертой нашей современности.

Безнаказанно можно включать кого бы то ни было в любые комбинации, надеясь, что время и пространство явятся достаточными прикрытиями. Когда же вы помещаете список организаций, где принимается участие, при этом тоже найдутся люди, которые спросят вас: "Зачем вы это делаете?". Милые друзья, хотя бы для некоторой самозащиты от всяких неожиданностей и даже неприятностей. Во всяком случае, можно признавать те списки, которые деланы с ведома самого упомянутого лица.

Изымать из каких-то неведомых оповещений имя совсем не так легко, как кажется. Так, например, как-то некий генерал привез из Берлина в Париж сведения, якобы совершенно достоверные, о некоторых сотрудничествах с одной из Южно-Американских республик. Сведение не содержало в себе ни одной доли правды или даже правдоподобия. И тем не менее в собраниях учреждений оно обсуждалось как совершенно несомненное. Само официальное разъяснение этой республики было, конечно, заслушано, но кто знает, было ли оно принято с доверием.

Еще хуже выходит иногда с опровержениями в прессе. Помню, как однажды известный американский писатель поместил большую статью о нашей экспедиции, в которой сообщались совершенно фантастические сведения, неизвестно откуда почерпнутые. Затем от друзей своих писатель узнал, в какую бездну лжи он был кем-то вовлечен, и стремясь к справедливости, пожелал исправить свои ошибки. Но и тут он не обратился к первоисточникам и излил свое симпатичное настроение опять в таких своеобразных формах, что осталось большой задачей решить, была ли лучше его первая статья или так называемые поправки. Помню и другой любопытный случай, когда один враждебный писатель в Париже посвятил длиннейший фельетон, состоявший из какой-то сплошной ерунды. Но другой, тоже не менее враждебный автор, не вынес этих отрицательных гиперболоид и вступил в борьбу с первым писателем. По этому поводу было замечено: "Редкое зрелище: борьба скорпиона с тарантулом".

Иногда самые, казалось бы, простые обстоятельства никак не могут естественно разрешиться, если они хотя бы немного выходят за пределы обычных условий. Неоднократно в печати мне приходилось высказываться против выставочных призов и медалей как самых нежелательных условностей, к тому же очень часто и вообще несправедливых. Естественно, что в силу этих моих утверждений сам я уклонялся от подобных присуждении, о чем и заявлял, давая картины на выставки. Конечно, такое условие могло показаться кому-то неубедительным. После международной выставки в Милане мне было сообщено о присуждении золотой медали. Я указал на мое первоначальное условие. Комиссар выставки сообщил мне с некоторым удивлением, что "это очень хорошая награда". Потребовалась длительная переписка, чтобы выяснить принципиальное отношение. Конечно, и комиссариат, и жюри остались в некоторой обиде. На выставке в Брюсселе с такой же медалью получилось еще хуже, ибо медаль как правительственная была выслана по дипломатическому каналу, и потребовались очень деликатные объяснения, чтобы избежать нежелательных осложнений.

Таким порядком даже на малых примерах можно видеть, как трудно бывает установить истину и принципиальное основание, если хотя бы отчасти это выходит за пределы рутины. Кроме избраний с какой-то для кого-то утилитарной целью, могут быть случаи, когда непрошенные избиратели совершенно искренне думают, что их избрание должно считаться даже почетным. Подите и убедите людей в противном. К этому помню, как однажды Леонид Андреев и Сергей Глаголь — оба друзья мои, приехали с настойчивым и внешне блестящим предложением вступить с ними в одно издательство. Как я ни пытался разъяснить им всю невозможность такого обстоятельства, они ни за что этому не поверили и обиженно качали головами, повторяя: "Значит, с нами-то не хотите". Конечно, через год они могли увериться в моей правоте, но наверное, весь этот срок в них оставалась известная горечь.

Не обходится и без комических эпизодов с заочными избраниями. Так, одно французское общество с громким титулом известило меня о состоявшемся избрании в число покровителей этого общества. Обстоятельство это забылось совершенно, и лишь через несколько лет, будучи во Франции, в разговоре в Министерстве Иностранных Дел упомянулся какой-то похожий титул. Я спросил об этом обществе, но несмотря на все, казалось бы, связи его с академией, никто из присутствующих не знал, существует ли оно еще. Оказалось, что общество все же существует и старинная традиция его несомненна, но узнать его ближайшую деятельность было довольно трудно. Впрочем, в таком центре, где тысячи всяких обществ и часто весьма старинных, никто этому и не удивляется. Но в маленьких местечках с ограниченной психологией и погрязших в предрассудках все кажется очень просто и несомненно решимым. До такой степени масштабы оказываются неприложимыми. И в этих соображениях невольно вспомнишь о пользе путешествий и широких ознакомлений. Они помогут освободиться от предрассудков невежества и не допустят до редикюльности. Можете ли вы, сидя, скажем, в Пекине, знать происходящее в Африке или судить о сегодняшнем дне Крита или Бразилии?

 

26 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

     

Эпика скорби

 

"Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского" (Матф. 12. 24).

"А фарисеи говорили: Он изгоняет бесов силою князя бесовского" (Матф. 9. 10).

"А книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили, что Он имеет в себе веельзевула и что изгоняет бесов силою князя бесовского" (Марк 3. 22).

"И призвав их, говорил им притчами: как может сатана изгонять сатану?" (Марк 3. 23).

"Но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек, но подлежит он вечному осуждению" (Марк 3. 29).

"Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух" (Марк 3. 30).

"Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое" (Матф. 12. 35).

"Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда. Ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься" (Матф. 12. 36—37).

"Тогда Иисус сказал: не десять ли очистились? Где же девять?" (Лука 17. 17).

"Порождения ехиднины! Как вы можете говорить доброе, будучи злы?" (Матф. 12. 34).

"Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо" (Лука 6. 26).

Только подумать, что несказуемое кощунство, выраженное в первых речениях, относилось к самому Господу. И в то же время вы чувствуете, что оба Евангелиста запечатлели это не случайно, но именно как одно из самых ярких противоположений Света. Какие-то темные сущности, прикрываясь ложною вывескою книжности, остались в такой темной дикости, что могли допустить такую непозволительную хулу. И какою скорбью звучат слова самого Господа, о которых Евангелист многозначительно добавляет: "Сие сказал Он, потому что говорили: в Нем нечистый дух". В самой неподдельной эпической скорбности этого замечания сказывается жизненная подробность того времени. Ведь так говорили и книжники, и члены синедриона; так же говорили, вероятно, торговки на рынке и все изгнанные торгующие во храме. Наверное, какие-то сотники или мытари, или самаряне возражали им, чистосердечно восхваляя чудесные деяния. А затем следует один из самых скорбных вопросов: "Тогда Иисус сказал: Не десять ли очистились? Где же девять?" Какая жизнь, и жизнь повседневная в этих простых словах, которые пройдут все века и все же не заставят о них достаточно помыслить.

Признательность всегда отмечалась как высокая утонченность, как признак возвышенного мышления. Скажем, как признак чистой сердечности. Грозно предостережение вопроса — "где же девять?" Ведь только один отдал отчет себе, что с ним произошло, и в этом сознании возвысил и очистил сущность свою. Когда вы читаете евангельские строки о многих тысячах исцеленных, о несчетных тысячах, видевших самые чудесные деяния, о тысячах накормленных, разве не встает вопрос уже не о девяти, а о несчетном числе? И в то же время Великий Светильник Апостол Павел чудес, кроме своего чудного прозрения, не видел. Велика была Его преуготованность! Из нее проистекла и неистощимость Его проповедей, хождений и пламенность воззваний.

 

Совсем другое.

Какие-то члены академии назвали фонограф Эдисона шарлатанством. Какие-то ученые смеялись над действием пара и поносили значение железных дорог и прочих, сейчас неотъемлемых от жизни открытий. Совсем в другом смысле, но тот же эпический вопрос о девяти и одном звучит при каждом приближении к истине. Эти девять, может быть, даже и не ушли, может быть, и не молчат. Не их ли гоготанье слышится иногда? И не изобретают ли они наиболее яркие поношения? Ведь существует не только отсутствие признательности, существует и восстание против истины. "Подчеловеки", или проще сказать — двуногие, в некоторой стадии своей истины не выносят. Кроту не нужен свет. Один намек на сияние уже обращает в бегство подземных тварей.

 

26 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

    

Свет неугасимый

 

"Дано Преподобному Сергию трижды спасти землю русскую. Первое при князе Дмитрии; второе — при Минине; третье — теперь".

Так знает русский народ вместе с молитвами Христу Спасу, устремивший упование свое к Великому Предстателю и молитвеннику русскому, Преподобному Сергию Радонежскому. Акафист Преподобного начинается с многозначительного обращения: "Данный России Воевода". Во славословии Преподобному Он называется Воином Христовым. Таковы прозорливые определения, сложенные Высокими Иерархами Церкви Православной.

Высокий Воспитатель русского народного духа, Истинный Подвижник Православия, Воевода за правду и строительство Преподобный Сергий Радонежский является крепким прибежищем русского народа во все трудные годины земли русской. Жизнеописания Преподобного Сергия говорят о многих знаменательных чудесах Преподобного, и чудеса эти просияли не только при жизни Подвижника, но и после отхода Его в течение всех веков и до сего дня.

Знак Преподобного является тем Воеводским стягом, к которому сходятся все, в ком бьется русское сердце, в ком не закоснела горячая любовь к Родине.

Радостно узнать, что предполагавшееся общество имени Преподобного Сергия уже состоялось. Значит, среди множества храмов-светильников Преподобного зажглась еще одна сердечная лампада и состоялся еще один священный очаг, к которому сойдутся дозоры, взыскующие правды. Перед этим светильником пусть забудут люди все распри и разъединения. Невместно и неприлично русским людям дозволять силам темным разлагать и разъединять. Невместно перед Святым Ликом клеветать и лжесвидетельствовать. Невместно исполняться страхом и сомнением там, где горит правда Христова, вознесенная Священным Воеводою земли русской Преподобным Сергием.

Пусть Его Святое имя объединит всех взыскующих Родины. Да поможет Великий Предстатель перед Христом Господом. Да пошлет Великий строитель Свято-Троицких Лавр сердечную крепость на преодоление сил тьмы, злых безбожников и разрушителей добра.

Радостно слышать, что в нашей часовне Преподобного Сергия уже совершаются Богослужения, объединяющие русские силы. Верю, что всякие колебания и стыдные сомнения отпадут перед Ликом Христовым, перед иконою Преподобного Сергия, заповедующей великий пример неустанного, несломимого строительства. Да просветит Преподобный Воевода земли русской сердца народа, чтобы бодро и радостно, несмотря на все трудности, сошлись бы те, в ком горит сердечная лампада Света Неугасимого.

Шлю мой искренний поклон всем сходящимся в часовне Преподобного Сергия и знаю, что это великое Богоданное Имя соединит сердца верных сынов отчизны.

"Преподобный Сергий, Светлый Воевода земли русской, моли Бога о нас. Аминь".

Так недавно было приветствовано новое общество при музее в Нью-Йорке, которое будет собираться в часовне имени Преподобного. Не успело это приветствие дойти до Нью-Йорка, как получились сведения о вновь образовавшемся Духовном Содружестве имени Святого Сергия Радонежского в Шанхае.

Приведем газетную заметку ко дню основания этого содружества. В ней приводится прекрасное напутствие, сказанное настоятелем молитвенного дома о. С. Бородиным.

"В четверг 15 ноября в Воскресенском молитвенном доме состоялся молебен Св. Сергию Радонежскому, устроенный инициативной группой по сооружению киота иконы Преподобному.

Настоятель молитвенного дома о. С. Бородин после окончания молебна обратился к инициаторам с пламенным словом, в котором сказал:

"Пусть растет в числе содружество ваше, преданных сынов Православной нашей веры и Родины. Ваша вера и убежденность, ваша твердость, ваша борьба за правду в конце концов победит злобу и ложь, заставит раскрыть глаза многих, и Господь по молитвам Святого Преподобного Сергия низведет нам свет и правду, и силу страдалицы Родины. Как свет полудня, придет пред Лицом Божиим молитва наша, и могуществом мощи своей Он сохранит и соберет нас. Пусть же для нас в этот час моления не закроется источник надежды и бодрости, пусть далеко отойдет дух расслабляющего уныния, пусть не поколеблется в нас уверенность и наша верность Богу, Церкви и страждущей Родине. Смелее и смелее будем мы возглашать наше исповедание. Глубже и глубже будем мы проникаться верою и правдою наших убеждений, освященных Церковью, преданиями родной старины и кровью пострадавших за нее отцов и братьев, бесчисленных героев долга!

Да будет честь и слава стоящим на страже долга борцам за святое [святых] нашей Родины.

Всегда памятуйте и знайте, что там, где не слушают Христа и основанной им Церкви, там воцаряется дьявол; там, где искореняют пшеницу, вырастают плевела. Итак, с Богом, за работу. Аминь!"

После молебна инициаторы содружества имени Св. Сергия просили о. С. Бородина исходатайствовать благословение епископа на организацию духовного кружка имени Св. Сергия Радонежского при Бродвейской Церкви, который во главу своей духовной деятельности ставит себе задачу разъяснений и пропаганду среди русских людей духа деятельности и значения для России Преподобного, не раз выводившего нашу Родину из неминуемой гибели.

Кроме того, содружество ставит себе задачей помощь Православным Церквям в Шанхае, сооружение икон Преподобного Сергия и принимать участие в постройке собора.

Также приведем из радиопередачи "Вождь Духа" следующие отрывки:

"Но нельзя зажечь пламени Знания без внутреннего чувства Бога; нельзя, не приобщившись к сокровенным истокам тайноведения, создавать новые духовные ценности. Поэтому, чтобы оказаться достойным принять участие в строительной работе возрождения нашей Родины, сначала нужно внутренне подготовить себя к ней — преобразить душу, убрать обитель сердца. Твердо идти за мерцающим светильником Истины, упорно работать над своим духовным развитием. Последнее мы считаем особенно важным, ибо оно и является в наших глазах высшей ступенью Знания...

Совершалось чудесное национальное обновление и великий духовный подъем. Если мы пойдем к источнику этой благодати, то всегда найдем его в тенистых рощах Радонежа, в келье векового духовного вождя русского народа Святого и Преподобного Сергия Радонежского.

Историк Ключевский, человек, озаренный зорким духовным зрением в судьбу нашего народа, писал: "Русская государственность не погибнет до тех пор, пока у Раки Преподобного будет гореть лампада".

Мы уже упомянули, как в самые страшные моменты русской истории чудесное заступничество Преподобного спасало наш народ. Вспомним историю борьбы Дмитрия Донского, на котором было благословение Преподобного Сергия и который был осиян его творческим и дерзновенным духом. Вспомним времена смутного времени, когда настойчивые и повторные видения Преподобного к простым русским людям и посадскому мещанину Минину вывели их на великое служение своей стране. Все великие акты русской истории совершались под Знаменем Преподобного. Не видеть этого — значит иметь закрытые глаза.

Так и теперь, в эпоху разгула темных сил, первым этапом служения под знаменем Преподобного будет ясное осознание в наших сердцах Его как Водителя и Заступника перед Престолом Всевышнего. Уже сейчас начинают создаваться в разных местах нашего рассеяния часовни и алтари во имя Преподобного Сергия, и это радостное явление нужно расширить, нужно везде и всюду, где позволят обстоятельства, водружать его Образ и возжигать лампаду Света.

На протяжении истории русский народ всегда уповал на Преподобного и полагал на него свою волю и говаривал: "Преподобный знает, Преподобный сделает". От нас же самих нужен лишь духовный молитвенный подвиг, напряженность жертвенного горения и дерзаний к победе, и чтобы наши молитвы были услышаны им, очистить свои умы от грязных и злых мыслей, дабы мы воистину могли представлять из себя в его руках искусное оружие, могущее разить врага и на расстоянии.

Уже есть указания на то, что Преподобный Сергий начал новое служение своему народу. Уже идет по Москве и всем весям нашей Родины народная молва о все чаще и чаще повторяющихся явлениях Преподобного Сергия разным русским лицам. Эта молва уже гудит по России; ее отзвуки появляются в виде сообщений в русских газетах за рубежом. Мы иногда их сами читаем, а прочитавши наряду с очередным отчетом о состоявшемся бале или футбольном состязании — забываем и в худшем случае — не верим. О, если бы мы могли все поверить этой радостной вести, мы знали бы, что час восхода Солнца земли нашей — близок".

Можно бы привести и многое другое прекрасное из этой речи, которое прозвучало далеко по миру и наверно достигло многих слушателей прилежных. Светло звучали близкие всем нам заключительные слова: "Отче Сергий, дивний, с Тобой идем, с Тобой и победим".

Сама по себе идея такой радиопередачи, поистине, и прекрасна, и как нельзя более своевременна. Газеты, книги, речи достигнут одних, но в радиопередаче всегда заключается возможность, что где-то за пределами этих газет и речей кто-то совсем неожиданный услышит светлый сердечный зов. Где-то совсем новое сердце затрепещет от прикосновения слова истины.

Не скрываем от себя, что именно сейчас темные силы особенно ополчаются против Священного русского Имени Святого Сергия. И прямыми нападениями, и в очень хитросплетенных косвенных шептаниях темные силы пытаются воспрепятствовать несомненно нарастающему почитанию Имени Святого Сергия. В самых неожиданных концах мира Имя духовного Вождя русского вспыхивает мощно. Ведь не только соображениями, но ведением сердца знает народ, чему приходят сроки.

Никакой холод, никакие отрицания, никакая затхлость не могут преградить путь высокого Света.

Содружества имени Преподобного Сергия растут многообразно. Иногда они многочисленны по составу, иногда же они представляют из себя малые, но сплоченные добром ячейки. Если люди хотят собраться во имя добра, почитая Имя Великого Светильника земли русской, то даже самое заскорузлое шерстяное сердце и то не может препятствовать этому несению блага. Иногда слышались упреки в том, что хотя многие и много говорят о вере, но не так часто исповедуют ее делами, внесением в жизнь.

И вот происходит еще одно такое действенное исповедание. Казалось бы, тому можно лишь радоваться. Можно лишь приветствовать устои, противоборствующие всякому разложению и разрушению. Только темные изуверы могут жить отрицанием, изгнанием и поруганием.

Помню, как слезно благословил изображение Преподобного Сергия покойный митрополит Платон и, окропляя, залил у него на столе лежавшие бумаги. "Подумают, что и это слезы", — сказал Владыко. Уже близкий к кончине, он особенно сердечно трепетал на все молитвенное и строительное. Он же заповедал: "Рассылайте, широко рассылайте изображения Преподобного Сергия". О том же изображении из Югославии благословлял и митрополит Антоний. О том же благословлял и митрополит Евлогий. Столпы веры знают Устремления. Они будут рады слышать о нарастании содружеств Преподобного Сергия.

Издалека приходят вести о многих явлениях Преподобного. Народ их не только знает, не только почитает их, но и понимает всю срочность происходящего.

Итак, пошлем всем содружествам мысли о преуспевании и еще раз порадуемся, что само пространство, насыщаемое радиоволнами, звенит во благо Имени Преподобного Сергия.

 

30 Декабря 1934 г.

Пекин

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

        

Сверхъестественное

 

Безобидная картошка была обозвана "чертово яблоко". Сколько бунтов, убийств и ссылок произошло около этого "яблочка". Прививка оспы была названа "антихристовою печатью". Сколько врачей окончили жизнь свою мученически, и опять — убийства, мятежи и ссылки. Противочумная и противохолерная дезинфекция считалась дьявольским наваждением, и опять — те же убийства, мятежи и ссылки. Да что говорить о картошке и прививках, когда фонограф Эдисона получил во французской академии почетную кличку "уловки шарлатана". Можно приводить бесконечно мрачнейшие факты разгула невежества. Всякое благодетельное достижение где-то непременно называлось антихристовою печатью, чертовскими хитростями и, в лучшем случае, шарлатанством.

Просвещение требовалось повсюду. И теперь не только в Тибете, но и в некоторых местностях Америки земля считается плоскою, в виде тарелки. Когда же вы начинаете объяснять шарообразность и приводите пример кругосветных путешествий, то вам с усмешкою скажут: "С востока на запад еще можно кругосветно объехать, но с севера на юг это уже невозможно". Так люди и живут — с одной стороны, великолепные стратосферные взлеты и приготовления ракет на луну, а с другой стороны, земля — тарелка, которую держит на рогах бык; когда же он устает и перебрасывает землю с одного рога на другой, то происходят землетрясения. Все ясно и бесповоротно.

Немногим лучше обстоит дело и с такими чисто научными достижениями, как передача мыслей на расстояние. Бехтерева, который уже работал над этим вопросом, пытались назвать безумцем, да и теперь, когда целые десятки университетских профессоров заняты удачнейшими опытами в области передачи мысли на расстояние, то найдутся такие невежды, которые или назовут это утопией или сопричислят к какому-то темнейшему спиритизму. При этом даже не постесняются. Какой же может быть спиритизм по самому значению этого слова, когда сношения происходят между живыми людьми. Удачные опыты профессора Рейна в Дьюкском Университете, хотя и приветствуются небольшою просвещенною частью общества, но множество игнорамусов пытаются и тут набросить хоть какую-нибудь тень. Недаром писались целые книги о мученичестве ученых и художников.

Когда же, наконец, люди поймут, что сверхъестественного вообще не существует, а есть лишь изведанное и еще не изведанное. Казалось бы, все блестящие открытия последних лет должны привести человечество в разум.

 

<1934 г.>

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

Начало страницы