Гребенщиков Г.Д.

Гонец Достигающий

[Друг, брат, учитель]

Гребенщиков Георгий Дмитриевич (1883-1964) – русский писатель, критик, журналист, общественный деятель. Друг и сотрудник Н.К. Рериха.

Публикуется по: Гребенщиков Г. Д. Гонец Достигающий / Гонец. Письма с Помперага. Нью-Йорк, 1928.

Гонец Достигающий

Вот человек, дни и годы жизни которого мне представляются как отборный жемчуг. Потому и хочется говорить о нем не просто как о художнике, не просто как о счастливейшем из наших русских современников, но как о мудреце, жизнь, труд и до­стижения которого волнуют и зовут к подвигу во имя той же красоты, которой он подвижнически служит.

Кто-то мне еще недавно сказал:

– Но ведь Рерих мистик?..

Какое пыльное, паучье слово... Никогда я не чувствовал такой невыразительности, такой омертвленности слова, как это шелестящее «мистик». И жаль людей, чьи мысли и слова так мертвят значение сказанного. И тем более хочется сказать о встречах с Рерихом и о его деяниях.

О прошлом творчестве Рериха писалось много, и мне не нужно повторять чужих восторгов. От своих же воздержусь, чтобы не сделать дешевым драгоценное. Тем более, что лучше, чем сказал о нем Л. Андреев, едва ли можно сказать. Андреев говорит: «Гениальная фантазия Рериха достигает тех пределов, за которыми она становится уже яс­новидением. В его творениях колыбель мудрости и священных слов о Боге и Человеке». И в заключе­ние Л. Андреев творчество Рериха называет его державой.

Действительно, при всей улыбчивой мягкости, при всей лучистой чистоте деяния и характера этот человек полон несокрушимой, именно державной властности. Но его властность обаятельна. Он не только никогда и никому не скажет резкого слова, но и вообще никому и никогда не навязывает своих мыслей, но мыслям его хочется следовать. Скажу более: около него радостно работать, ему следует повиноваться, за ним радостно пойти, как за под­линным пророком нашего времени.

Как-то недавно в дружеском кругу Н.К. рас­сказывал о своем учителе Куинджи. Куинджи рабо­тал по шестнадцать часов в сутки непрерывно и всем тем ученикам, которые говорили ему о неуда­че, повторял: «Неудачу делаете сами. Неудача не может быть!». И мы знаем, как пастушонок Куинд­жи стал великим мастером.

В вышедшей в Америке книге Нины Селивано­вой о Рерихе мы читаем о трудах и жизни самого Рериха и, глядя теперь на го полную юношеских соков трудовую жизнь, должны сказать, что у этого ученика Куинджи действительно неудач не может быть.

Немудрено, что после ухода из России без гроша, когда из Лондона в Америку удалось приехать лишь на случайно полученные за одну из лучших картин деньги, Рерих с головокружительной быстротой покорил Америку.

После двадцати восьми выставок по Америке он не почил на лаврах и вместе с американцами-друзьями утвердил два очень зна­чительных культурных дела: Институт Соединенных Искусств и центр интернационального искусства «Корона Мунди», которые вскоре после скромного помещения из четырех комнат получили целых три пре­красных дома в лучшей части города на берегу Гудзона. И как только эти дела окрепли и возможности их начали расти, как многие были поражены известием о многолетнем путешествии Рериха на Восток, что не обошлось без пересудов и всяких фантастических версий со стороны, главным образом, соотечественников. Многие даже усомни­лись в дальнейшем положении дел Рериха в Америке. Но, забегая вперед, можно сказать, что эти начинания очевидны во времени, ибо они все продолжают развиваться и расти и к ним присоединяются новые дела. Так уже в отсутствие Н.К. Рериха 24 марта 1924 года был открыт музей его имени, в который вошло 315 картин и под который отведено два этажа в одном из домов. А 7 мая было образовано книгоиздательство «Алатас», начатое в начале года с дру­зьями из Сибири в Париже (слово «алатас» – сибирское и значит «белый камень»). А сейчас, как слышно, учреждаются еще некоторые новые дела, еще более расширяя и закрепляя круг прежних предприятий. Неожиданный кратковременный приезд Рериха из Индии сопряжен именно с этими новыми большими делами, о которых подробно го­ворить пока не время. «Все во времени», – как сказал мне Н.К.

И вот мы сидим сейчас в помещении «Алатаса», куда Н.К. пришел, чтобы быстро и легко разрешить трудовые вопросы в плане будущих изданий. По стенам висят оригиналы голландской школы XVI и XVIIвека, и тут же равноправным членом вошла русская северная деревянная церквушка Верещагина. «Эти гонцы русского искусства широко раз­летелись по всему миру», – говорит Н.К. между прочим, показывая на картину и обозревая светлую большую комнату с чудесным видом на Гудзон.

Воспользовавшись перерывом, я попросил Н.К. поделиться со мной его впечатлениями от поездки в Индию специально для читателей «Сегодня». И вот записываю подлинные выражения Рериха: «В самых неожиданных гаванях, – продолжал Н.К., – в самых нежданных шатрах вас догоняет неожиданный и трогающий оклик: «Русский карош! Карош русский!» Лишь бы только найти общий язык, ибо меч завоевателя пора уже сдать в архив-музей. И там, где показывается хотя бы кончик этого меча, там все душевные нити сами собой обрываются, и перед вами опять непроницаемая желтая маска. Уезжал оптимистом. Вы знаете, что этот оптимизм будущего ничто изменить во мне может. Возвращаюсь еще более оптимистом, ибо строительные материалы для строения Блага неисчисляемы. А новые пути поистинепрекрасны. И если вы качаетесь на тонких бамбуковых мостах над бездной или держите равновесие на остром леднике, то окружающее вас и зовущее вас настолько реально прекрасно, что всякий мост можно перейти. Когда ночью в палатке лама ведет рассказ о всех тех реальностях, которые по сущему не­доразумению не поняты на так называемом Западе, то вы чувствуете, что прерывать этот рассказ нельзя, ибо он имеет великое начало и построен для великого Грядущего. Когда вы окружены Берендеями и Снегурочкой, ибо я нашел в жизни все костюмы моих прошлых постановок, то вы чувствуете,что поистине где-то театр сошел со сцены в жизнь и эта жизнь полна значения. Только сумейте понять язык. Это различие языков внешнего и внутреннего является такой непоправимой гранью. Но если вам посчастливится переступить эту грань, тогда вы не только еще один раз вспомните о том, что я сейчас говорю».

«И опять еду туда, – заключил Н.К., – ибо с разных сторон нужно подходить к этой необъятной красоте, и, открывая одни врата, вы чувствуете неизбежную необходимость открыть следующие, хотя бы через все ледники. И как всюду, язык красоты и искусства является сейчас единым мостом единения и понимания».

Как бы для иллюстрации своих слов Н.К. повел меня в третий этаж музея его имени, где он как раз сам руководил размещением новых, только что прибывших с ним из Индии картин.

Этот этаж будет носить имя супруги художника Елены Рерих, оста­вшейся в Индии, и состоит из четырех серий: «Его страна», «Зарождение тайн», «Сиккимский и Тибетский путь» и «Гималаи».

Не знаю, сумею ли я передать здесь то молитвенное чувство сына горной страны, лишенного своей родины, но обретшего ее вот именно в этих непередаваемых красотах, занесенных с Гималаев в Нью-Йорк редчайшим и счастливейшим деятелем искусства... Это подлинная сказ­ка-феерия, горная краса, где живет сам Бог, вершины, до которых, кроме лучей солнца, никто не достигал, склоны и ущелья и чудесные пути, по которым ходит только чистота и святость. Это нескончаемая симфония красок, от скрипичной еле слышной ноты в облаке до ошеломляющего оркестрового грома неприступных скал. И, как венец всего творения Рериха, во всем слышна песня святости, молитвенного благоговения и радости неизъяснимой... Нет, не возьмусь пока описывать этих картин. Приведу лишь их названия по сериям.

В серии «Его страна»: «Помни», «Гонец Достигающий» (с таким названием художник готовит книгу и этим же названием я озаглавил мой очерк), «Книга мудрости», «Указующая путь», «Жемчуг исканий», «Ниже недр», «Превыше гор», «Жар-цвет», «Сокровище мира», «Сожженные тьмы», «Звезда Матери Мира», «Белый и Горный». В серии «Зарождение тайн»: «Матерь Мира», «Знаки Христа», «Зарождение тайн», «Лаотзе», «Падма Сабгава», «Цанк-ка-па».

В сиккимской, тибетской и гималайской сериях картины посвящены впечатлениям от буддийских монастырей, священным субурганам, го­рам, овеянным легендой, и профилям частей Гималайского хребта.

Смотря лишь на одну из этих картин, проникаешься оцепенением молитвы. Не слова и даже не мысли довлеют над зрителем, но им овладевает именно молчание. В особенности это молчание уносит вас с земли куда-то в синюю беспредельность, через полотно, где среди созвездия Ориона и Большой Медведицы несется пречистая и излуча­ющая тихий свет неописуемая Матерь Мира.

Кажется, что такая мысль – предел созданий человеческих. Но Рерих полон жажды к новым достижениям, и когда это письмо вы будете читать, он снова будет уже в пути на Гималаи, и мы снова будем ждать его новых откровений. Ибо поистине, как говорит Рабиндранат Тагор о картинах Рериха: «Правда жизни беспредельна».

1924

[Друг, брат, учитель]

Представлены два письма Г.Д. Гребенщикова А.А. Грызову (литературный псевдоним – Алексей Ачаир), в которых он делится воспоминаниями и размышлениями о Н.К. Рерихе.

Публикуется по: Гребенщиков Г.Д. [Друг, брат, учитель] / Держава Рериха / Сост. Д.Н. Попов. М.: Изобраз. иск-во, 1994.

Спросят: как перейти жизнь?

Отвечайте – как по струне бездну:

Красиво, бережно и стремительно.

«Листы Сада Марии»

О ПРОСТОТЕ

 Письмо к поэту N.N.

Вы спрашиваете:

– Что такое простота в нашем житейском смысле?

Однажды я спросил у моего большого друга:

– Всякая ли простота прекрасна? Является ли высшей простотою опрощение по Толстому?

Лишь после некоторого раздумья он ответил:

– Да, эта простота прекрасная, но она доступ­на людям столь же исключительным, каким был сам Толстой. Кроме того, не следует из радуж­но-прекрасного разнообразия жизни делать курную избу. Запах кислых щей или овчины не надо пред­почитать запаху роз или благовоний. Пускай пре­красная женщина украшает себя бархатом и шел­ком, ибо тот, кому идет холстина, будет и в ней прекрасен, как были прекрасны в домотканых пла­тьях наши древнерусские подвижники.

– В повседневной жизни, – заключил мой собеседник, – простоту сделали будничной и бедной, тогда как именно в жизни каждого дня все простое, все естественное можно сделать в естестве своем прекрасным. Все хорошее всегда просто.

Эта беседа происходила в библиотечной ком­нате одной из художественных школ Нью-Йорка, где по случаю обеденного перерыва, кроме нас, были только двое.

Один был юноша с взъерошенною буйной ше­велюрой мрачного философа, вторая – молодая девушка лет двадцати. С моей стороны была видна лишь часть ее профиля с лучевидными ресницами, крупным миндалевидным глазом и кончиком тонко­го, чуть взгорбленного носа. Именно по линиям ее профиля и по смуглому цвету кожи казалось, что она происходит из древних египтян или из еще более древних обитателей погибшей Атлантиды, остатки которых теперь так печально вымирают среди ин­дейцев нынешней Америки.

Молодой человек выбирал в шкафу подходя­щую книгу. Грубо перешвырявши всех бывших там композиторов, художников и философов, он, наконец, достал из своего портфеля дешевый роман с лубочной крикливою обложкой, сел за стол и трагически уронил над книгой на растопыренные руки свою голову. Так иногда запойный пьяница роняет голову над чарой горького вина.

Девушка сидела у стола, как изваяние. Лишь изредка ее ресницы колебались сверху вниз и снова замирали над выпуклым, далеко устрем­ленным через книгу глазом.

Чтобы не нарушить библиотечного порядка, мы оба замолчали. Мой друг просматривал какую-то книгу с репродукциями молодых американских художников.

Яневольно любовался изваянием девушки. Вдруг длинные ресницы ее вскинулись наверх, к тонким бровям, а ясные, темно-серые глаза робко посмотрели в лицо моего друга.

– Как хорошо, что вы и в жизни говорите так же, как пишете, – сказала она и с улыбкой показала книгу, которую читала.

Это была одна из немногих книг моего друга, переведенная на английский язык.

Я видел, как просто наклонил голову мой собеседник в ответ на слова девушки и каким светом засверкали ее глаза, когда она призналась:

– Мне даже не стыдно, что я вас подслушала. Я так много услыхала нужного в ваших словах.

Сидевший напротив нее юноша, измерив девушку свирепым взгля­дом, демонстративно заткнул уши пальцами и, не понимая нашего языка, еще ниже опустил свою мрачную голову над уголовным романом.

Мой собеседник молча улыбнулся девушке и мы с ним вышли из библиотеки.

Нужно ли объяснять этот случай? Для себя я вынес из него такой урок:

Даже когда истинная простота становится мерилом самого прекрас­ного, найдутся люди, которые будут враждебно закрывать от нее двери. И их нельзя винить, так как они, как и этот юноша, не знают музыки ее чудесных слов. Но зато какая радость, когда даже случайно оброненное зерно сразу расцветает благоухающим цветком прекрасного.

Вот почему и простоте надо учиться, как великой мудрости.

А если истинная простота в прекрасном, значит, надо искать и из­учать все прекрасное.

Но если вы спросите: «Но что же самое прекрасное?» – Ответ будет самый простой:

– Прекрасно все, что по-настоящему радует. Проверьте это на простейших случаях из вашей жизни.

ЧТО САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ?

Письмо поэту N.N.

16 сентября 1926

Дорогой мой!

В предыдущем письме я намеренно не ответил вам на один из важных ваших вопросов, это о том, что я считаю в жизни самым прекрасным? Признаться вам, я эти дни сам искал ответа на этот вопрос. Сейчас я начинаю строить здесь себе зимнюю избу, и это для меня почти так же важно, как разрешить проблему о прекрасном.

Между прочим, это очень любопытно. Для избы этой мы расчистили на нашей земле уже три места и лишь на третьем остановились. И не потому, что два первых забраковали, а потому что оба они оказались слишком хорошими, и мы боялись нашей самодеятельною постройкой испортить чудные места.

Итак, что же самое прекрасное? По моему разумению, все это зависит от того, к чему и с каким чувством мы подходим...

Ах, какое это чудесное чувство – что-нибудь строить своими ру­ками, своей волей и в то же время лететь, лететь думою в прекрасное далеко, где находится какой-то самый дорогой и чудный человек – друг, или брат, или учитель! Как раз перед ним, соединившим в себе для меня и друга, и брата, и учителя, сегодня я почувствовал огромную вину. Уже давно он посоветовал мне не обременять себя собственностью, а я вот, вместо одного ярма, надел другое. Не только увеличил свои здесь владения, но и закладываю новое и прочное жилье, как будто собираюсь в самом деле обрасти здесь мохом неподвижности.

Это ведь он мне как-то объяснял, что самое прекрасное есть все, что самое простое.

«Простота в мыслях, в слове, в действии есть самый лучший ключ ко всем вратам прекрасного. Все в мире гениальное – есть простои понятно даже детям. Все наипрекраснейшее в деяниях и творениях гениев и пророков – суть просто и радостно для всякого».

Вспоминая эти слова, я невольно вспоминаю еще более простое:

«Посмотрите на эти полевые лилии: и Соломон во всей славе своей не одевался так, как каждая из них».

И там же:

«Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будетсожжена, Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры!»

Действительно, когда глядишь на мир вот так, простыми глазами дитя природы и когда есть где-то в сердце хорошо укрытое от дурного глаза сознание цели жизни, тогда все кажется прекрасным и невыразимо дорогим.

Сегодня я заметил, как с березовых листков спускаются на землю крошечные, рожденные под листочками берез беленькие червячки – ка­кая в этом красота, и мудрость, и гармония! И каждому червячку отпущено белой паутинки ровно столько, сколько нужно до земли. А так как высота листочков от земли различная, то и длина всех паутин различная. И что же бы вы думали? Вся жизнь червячков и все их счастье, оказывается, продолжается лишь столько, сколько они спуска­ются до земли. Зато какая красота в этих бесчисленных радужных качелях! Нужен очень зоркий глаз, чтобы разглядеть все это торжествен­ное шествие, весь этот перламутрово-миниатюрный карнавал спуска червячков на землю. Воображаю, как наслаждаются они, качаясь и, кру­жась в золотых лучах солнца. И, очевидно, мудрость их качания в том, чтобы как можно дольше был этот путь до земли. Ибо на земле... О, страшно и сказать! На земле их всех ждала почти немедленная смерть. Внизу уже были готовы целые армии муравьев, у которых как раз сезон охоты на подаваемую им с неба добычу. Там, где начиналось ликование муравьев, кончалась жизнь спускающихся червячков. Какой крошечный, но и какой красноречивый символ для людей. Пока цепляемся за нити, идущие в высоту, – мы счастливы и живы. А как спустились на землю – добычи черных хищников.

Так каждое, даже мельчайшее явление жизни, несет в себе и красоту, и символ, и закон. А что если бы мы могли силою нашей мысли заглянуть за пределы этой видимой нам жизни? Ведь взгляд наш так ограничен и мысль наша так еще несовершенна. Если мы иногда способ­ны спросить: а почему и для чего это совершается, то, очевидно, есть и какой-то на это ответ и есть в ответе новая даль и новый манящий зов к бесконечному.

Скажу проще: когда мы на самих себе испытываем, что «каждое благое устремление помогает делу», то мы поймем, какой чудесный путь для человека предстоит именно в сторону его благих достижений. Толь­ко: «Дайте расти сердцу вашему и откройте глаза ваши».

Думаю, что могу сказать вам от себя – были у меня минуты, и часы, и дни, когда именно в минуты делания чего-либо хорошего, в минуты лучших устремлений и подъема мысли я чуял над собою благостное веяние чего-то невыразимо прекрасного. Думаю, что это то, о чем вы спрашиваете.

А пока: знание, любовь и радость созидания – вот что самое прекрасное, что хочется понять и утвердить нашим далеко не совершен­ным пониманием. А когда сумеем это вместить, тогда может открыться новый, неслыханно чудесный путь к грядущим достижениям Человека. Что же может быть прекраснее для ищущих и устремленных к Свету?

* 

Да, да. Мне радостно сказать, что уже во многих чистых, молодых сердцах прекрасной музыкой звучат строки мудрой восточной поэзии: «Спросят: как перейти жизнь? Отвечайте – как по струне бездну: Красиво, бережно и стремительно».

1926