Письма Н.К. Рериха к А.Н. Бенуа (1917, 1936-1939)
Рерих Н.К. Об Александре Бенуа, его славной семье, картинах, постановках и истории искусства (1937)
Письма Н.К. Рериха к П.А. Северному (1937)
Письма Н.К. Рериха к И.В. Северянину (1938)
Нечаев В.П. Николай Рерих. Неизвестные письма
Письма Н.К. Рериха к П.Ф. Беликову (1936-1939)
Переписка В.Ф. Булгакова и Н.К. Рериха (1936-1947)
Булгаков В.Ф. Н.К. Рерих в письмах из Индии
Переписка Н.К. Рериха и В.Ф. Булгакова
Письма Н.К. Рериха к И.Э. Грабарю (1938-1947)
Письма Н.К. Рериха к М.В. Бабенчикову (1946-1947)
Письма Н.К. Рериха к А.Н. Бенуа
(1917, 1936-1939)
Текст воспроизводится по изданию:
Рерих Н. К. Письма к А. Н. Бенуа. СПб.: Музей-усадьба Н. К. Рериха в Изваре, ГТГ, Институт истории естествознания и техники РАН, 1993.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемое издание знакомит читателей с письмами Н.К. Рериха к А.Н. Бенуа, хранящимися в собраниях Русского Музея, Музея семьи Бенуа и в Центральном государственном Музее литературы и искусства.
Александр Николаевич Бенуа (1870-1960) — одна из центральных фигур в русской художественной культуре начала XX века: известный художник, критик, идеолог общества «Мир искусства», председателем которого в 1910 году стал Рерих. Жизненные пути художников часто скрещивались. Оба учились в знаменитой гимназии К. Мая, оба закончили юридический факультет Петербургского университета. Певец Версаля, эстет, «западник» Бенуа и певец Руси, мыслитель, славянофил Рерих олицетворяли собой два полюса русской культуры. «Монтекки и Капулетти» — так позднее говорил Рерих о себе и о Бенуа.
Двух больших художников объединяла огромная любовь к искусству, забота о памятниках культуры, тревога за судьбы сокровищ человечества. В марте 1917 года Рерих и Бенуа стали помощниками М. Горького, возглавившего созданную им Комиссию по делам искусств. Охрана культурных ценностей — задача, всегда волновавшая Рериха. По его инициативе был создан «Красный Крест Культуры», положивший начало Пакту об охране памятников культуры. Желая привлечь к этому благословенному начинанию политиков и деятелей культуры с мировым именем, он в 1936 году обращается к Александру Бенуа, который к тому времени уже десять лет жил в эмиграции, в Париже. Письма Рериха к Бенуа являются непреходящими по ценности документами нашей эпохи — взволнованные, полные беспокойства о судьбах мира и сокровищах культуры.
Н. К. Рерих
Об Александре Бенуа, его славной семье, картинах, постановках и истории искусства
Из Лондона пишут о новой волне восхищения перед балетом и театральными постановками. Русским такое письмо особенно радостно. В основе известия лежат успехи русского искусства, Бенуа, Дягилев, Шаляпин, Стравинский, Прокофьев, Павлова, Фокин, Нижинский, Мясин и многие прекраснейшие художники, каждый в своей сфере, вложили великий дар в успехи русского и мирового искусства. Их не перечесть! Ими, их творчеством, несмотря на все мировое потрясение, неустанно растет признание искусства. А ведь осознание красоты спасет мир.
Вспоминаю всю долгую славную деятельность Александра Бенуа. Редко случается, чтобы целая семья дала столько замечательных деятелей искусства, как семья Бенуа. Отец Александра Бенуа — выдающийся архитектор Николай Леонтьевич. Братья Александра Николаевича — Альберт, прекрасный художник-акварелист, и Леонтий, известнейший архитектор и ректор Академии Художеств. Но не заглохли традиции служения искусству на этом старшем поколении. Сын Александра Бенуа, Николай, уже занял выдающееся место в европейском искусстве. Кроме врожденного таланта помогла ему и высокохудожественная атмосфера дома Александра Бенуа. Необычайна вся обстановка жизни Александра. Пусть молодое поколение чутко прислушивается и оценит это культурное гнездо — настоящий рассадник прекрасных творений, писаний, собирательства и чуткой отзывчивости на все события мирового искусства.
Александр Бенуа — неповторенный мастер и в картинах, и в театральных постановках. Бенуа — редкий знаток искусства, увлекательный историк искусства — воспитавший целые поколения молодежи своими убедительными художественными письмами. Бенуа — собиратель предметов искусства. Не только знание и начитанность, но тонкий вкус и прозрение дали его собранию особую привлекательность. Наконец, Бенуа — незаменимый деятель культуры в ее широком понимании; гуманизм, этот цемент всех человеческих взаимоотношений, запечатлен во всей жизни Бенуа. Когда же такое редкое качество утверждено на почве, расцветшей истинным искусством — тогда-то получается редчайший синтез культуры. В жизни, здесь, среди земного смущения, необычайно, редко такое соединение. Когда думаешь о нем — наполняешься радостью и энтузиазмом. Без них что же возможно?
И для русских такое неповторимое сочетание особенно вдохновительно. Не так уж они богаты щедрыми синтезами. Кроме того, частенько бывали случаи жестокости и небрежения к великим дарованиям. Не о Пушкине ли, не о Лермонтове ли припомнить? Не о Врубеле ли опять пожалеть? Много примеров! Что делать! Если в прошлом со многими обошлись неприлично, то хоть в настоящем — для будущего — будем бережны ко всему прекрасному — неповторимому.
Александр Бенуа в своем щедром синтезе дал знаменитый пример для молодежи. Каждое из его дарований уже отвело бы ему почетное место в истории искусства и культуры. Но сочтите, сложите все эти дары, и какое славное служение человечеству получится.
Мастер-художник Бенуа дает много картин, слагает свой особый стиль и сочетает традиции лучших эпох с современным пониманием художества. И в технике он замечателен, выразителен и в то же время ясен. Возьмет ли он образы любимого им Версаля, или Петровской эпохи, или Кальдерона, Гольдони, Шекспира, или же образы Стравинского — он везде дома. Всюду он внесет свое понимание эпохи и примет во внимание все, что может подчеркнуть, типичность и убедительность. Таинственно зовуще это последнее качество. Лишь истинное дарование обладает возможностью гармонией частей дать новое неоспоримое целое. Словами не выразишь, в чем кроется убедительность. Или прилетит эта легкокрылая гостья, или не коснется вовсе. В творчестве Бенуа именно есть убедительность.
История искусства Бенуа дает особый тип жизнеописания художества. Только художник может так смело и суммарно пройти по бесчисленным путям творчества. Справедливость суждений своих Бенуа не раз подтверждал, возвращаясь к прежним определениям, утвержденным новымифактами. В потоке жизни Бенуа ищет правду. В молодостимысли он не стремится к осуждению, в чем повинны многие завзятые критики, но готов принять во внимание каждый новый, полезный факт. Замечательна неувядаемая познавательность Бенуа. Для него нет тупиков предрассудков. Он хочет знать, и в таком постоянном познавании он остается молодым, — качество счастливое и редкое.
Собиратель Бенуа являет пример, как нужно слагать хранилища искусства. На своем собрании он рассказывает, как нужно любить основы собирательства. Не сухая номенклатура, но свечение радуги творчества для Бенуа каждый музей и собрание. Жаль, что Бенуа так коротко был во главе Эрмитажа. Именно он мог руководить такою многообразною сокровищницей. Глава государственного музея не сановник, не чиновник. Он есть руководитель живого дела, от которого произрастает возрождение искусства целого народа. Не кладовая-Музей, но Музей — дом всех искусств, заповеданный классическою Элладою. На таком посту хочется видеть Бенуа. Пусть и такая мысленная посылка работает в пространстве.
Деятель культуры Бенуа запечатлел свои труды во многих журналах, обществах, комитетах и всевозможных просветительных учреждениях. Как опытный врач, он всегда готов подойти, выправить, посоветовать. Представим ли себе «Мир Искусства» без Бенуа? Или издательство Евгениевской Общины? Или «Старые Годы»? Или «Общество Старого Петербурга»? Или «Старинный Театр»? Или Дягилевский балет? Или портретную выставку в Таврическом Дворце? Или выставку союзного искусства? И не перечесть всего, где потрудился, боролся и побеждал во имя искусства Александр Бенуа. Были у него и враги. Но у кого из деятелей их нет?" «Скажи, кто твой враг, и я скажу, кто ты есть». Окаменелый академизм был всегда врагом Бенуа. Но ведь это одно уже является отличием. Были несправедливые наветы и злошептания, но разве эти факелы дикарей не сопровождают каждого выдающегося деятеля? Не часто понята бывает ценность. Целые Академии расписывались в позорных ошибках. Не сказать ли примеры?
Не о бывшем хочется говорить. Важно то, что Бенуа во всем своем даровании, во всем знании и опыте неустанно действует. Недавняя его выставка в Лондоне — широкий успех. Не только восхвалены вещи, но и раскуплены. Художественные письма Бенуа ждутся и читаются, на них сложилось много молодых сознании. Живет радость, что Бенуа без устали творит большое русское культурное дело. Как никогда, оно нужно.
Народ пришел к осознанию, что красота спасет. Встало задание об украшении жизни. Каждый деятель, могущий внести камень культуры, должен это сделать, как долг, как обязанность. И каждое знание, каждое дарование должно быть обережено, как ценность неповторимая.
* * *
Полвека тому назад впервые мною было почуяно дарование Александра Бенуа. В гимназии Мая праздновался юбилей ее основателя. Географу Маю было устроено шествие с дарами от разных стран. Бенуа представлял Хоанхо от Китая. Он читал приличествующие случаю стихи. Сказано было это приветствие так особенно убедительно, что до сего дня помню и золото черный китайский наряд, и глубокий, спокойный голос, уже знавший и готовый ко многим будущим трудам и достижениям. Славно, что Александр Бенуа творит и работает неустанно.
1937
1.
Сортавала, Сердоболъ,
Семинариум Реландвр, номер Рериха
25 мая 1917 года
Дорогой Александр Николаевич1,
Привет от голубых Карельских озер2, от Ладоги, такой широкой, такой богатой шхерами, что я, кажется, изменю моему Новгороду. Понимаю, отчего север Ладоги издавна привлекал новгородцев и викингов. Как-то особенно привольно здесь. Радуют и финны. Как осмысленно у них на хуторах! Отчего и малые дети уже могут работать? Отчего сын нашего дворника, оканчивая лицей, сидит на козлах, проезжает по городу, раскланивается со студентами? Есть достоинство в этом? Пусть нас долго давили, но и финнов угнетали. Отчего же у них такое достоинство и спокойствие? Земледельцы не тревожатся стачками рабочих, ибо запросы не будут чрезмерными и они знают, что сговорятся. Плохо только с нашим рублем, курс уже 185. Но отчего ему улучшиться, если Россия не может быть полезной для Финляндии. Жалуются на солдат, на матросов, говоря, что не знают, что такое «свобода». Жалуются на петербуржцев, поднимающих цены. Наехало много. Все занято. За дачи платят по 7000 марок. В гостинице тоже полно. Где ты решил провести лето? Право, уезжай из города, надо к земле прикоснуться. На расстоянии опять веришь, что все будет хорошо. Если народ темнотою, неосведомленностью затрудняет дело; если многие живут вчерашним днем; если вылезли темные и нелепые, то все же такой этап пройден и все тяготы оправдаются. Читал твои два фельетона (газеты сюда плоховато доходят)3. Дай Бог Зилоти4 твердо и сознательно осветить дело театра; пусть выдержит.
Первое лето я поехал без заданий (кроме двух эскизов) — хотелось работать этюды. Набрать свежего материала. Ведь здесь мои горы, мои леса, камни с разноцветными мхами. Напиши, куда едешь? Анне Карловне5 привет от нас.
Искренне твой
Н. Рерих
1 Письма 1-4 хранятся в отделе рукописей Русского Музея, ф. 137, д. 1468. Частично опубликованы: Сойни Е. Г. Николаи Рерих и Север. Петрозаводск, 1987.
2 Летом 1917 года Н. К. Рерих с семьей жил в имении Реландера «Юхинлахти». Реландер К. А. О — ректор Сортавальской семинарии, педагог и фольклорист.
3 Речь идет о публикациях: Бенуа А. Н. Революция в художественном мире // Новая жизнь. 1917. 14 мая; Бенуа А. Н. Желательный оборот//Новая жизнь. 1917. 21 мая.
4 Зилоти Александр Ильич (1863—1945), известный пианист, дирижер. В 1919 году эмигрировал и с 1922 года жил в США. Статья «Желательный оборот» была посвящена конфликту между коллективом Мариинского театра и А. И. Зилоти, приглашенного в театр художественным руководителем.
5 Бенуа (урожд. Кинд) Анна Карловна (1869—1952), супруга А. Н. Бенуа.
2.
Сортавала, Сердоболь,
СеминариумРеландер, номер Рериха
17 июля 1917 года
Дорогой Александр Николаевич,
Как бы часто ни писать, теперь всегда между письмами будет бездна. Каждый день приносит ужасные вести: помни, что я живу на Yhin-lahtia, а в переводе: на заливе Единения. Само слово напоминает о том, что нужно, чтобы спасти культуру, спасти сердце народа. Неужели опять вернуться к культурному безразличию. Неужели можно думать о свободной жизни без знания, без радости искусства. Спуститься ли искусству до толпы, или же властно поднять толпу до найденных пределов искусства? Скоро ли искусство нужно будет толпам? Я верю человечеству, но всегда боюсь толпы. Сколько над толпой противоречивых, злых эманации. Так много вредного нечеловеческого. Творим картины, но, может быть, надо сидеть в Комиссиях? Кто знает? Письмо твое мне многое напомнило из наших сидений1. Неужели опять будем сидеть? Чем кончилось с Академией?2
Мы очень удивились, узнав, что ты попал в наш Новгород да ещё так недалеко от моего валдайского каменного века. Сообщали нам об эксцессах в том краю. В Бологое у старика Путятина сгорел старый дом3. Часть мебели вынесли, но наслоения времени погибли. Точно так мы богаты для разрушений. Неужели прошел закон об аресте художественных произведений. Ведь нельзя же всё решительно запретить в свободной стране. Горький, выступив против твоего взгляда, опять не попал4. Почему он так часто не попадает? Ведь ему угрожает единение, как ты пишешь, с Савостиным и Фаберже. Надо сплотиться всеми силами за культуру и искусство. Какое бы отношение мы ни встретили, мы должны сказать друг другу, что поклянемся защищать наше дело, ради которого мы вообще существуем. К вражеским ударам мы уже привыкли, в этом наша судьба так сходна. За это время я сочинил эскизы для сюиты: «Героика»5. Искренне возмутился я отношением к твоим эскизам — к Соловью. По справедливости, по существу Ты должен делать эти декорации. Ведь это не в Головинском кругу. Думается, и Стравинский должен проявить настойчивость более определённую6. Как всё это пахнет старым строем. Где Яремич?7 Что он мне не пишет? Он один из немногих хороших и твёрдых людей. Привет Анне Карловне. До следующего боя осенью, до свидания. Пиши о настроениях.
Душевно твой,
Н. Рерих
1 Рерих имеет в виду так называемую «Комиссию Горького». 4 марта 1917 г. на квартире у М. Горького на Кронверкской ул. состоялось совещание художников и деятелей культуры. Присутствовало около 60 человек (председательствовал Н. К. Рерих). Обсуждались вопросы об охране памятников искусства, о дворцах и коллекциях, принадлежавших царскому дому. По итогам совещания была создана «Комиссия по делам искусств», куда вошли М. Горький (председатель), А. Н. Бенуа, Н. К. Рерих (товарищи председателя), М. В. Добужинский, И. А. Фомин, К. С. Петров-Водкин, Ф. И. Шаляпин и др. Было составлено «Воззвание о сохранении произведений искусства» (см.: Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — 1917. — 8 марта). Комиссия была узаконена Исполкомом Совета раб. и солд. депутатов как «Комиссия по вопросам искусства» и Временным правительством как «Особое совещание по делам искусств». Подробно см.: Лапшин В. П. Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году. — М., 1983; Муратова К. Д. М. Горький в борьбе за развитие советской литературы. — М., 1958.
2 Речь идет о реорганизации Академии Художеств. Этим вопросом также занималась «Комиссия Горького». А. Н. Бенуа был одним из авторов проекта нового устава Академии.
3 Путятин Павел Арсентьевич, князь (1837 — ум. после 1915, до 1921) — археолог, коллекционер, родственник Е. И. Шапошниковой — супруги Н. К. Рериха.
4 Летом 1917 г. в художественных кругах обсуждался вопрос об издании закона, запрещающего вывоз художественных ценностей за границу. Этой теме была посвящена публикация М. Горького «Американские миллионы» (Новая жизнь. 1917. 8 июня). Горький предлагал, в частности, запретить распродажу частных коллекций. Возражая Горькому, А. Н. Бенуа в статье «Закрепощение художественных сокровищ» (Новая жизнь. — 1917. — 6 июня), утверждал, что «художественное произведение не признает границ» и опасался, что владельцы обойдут закон или начнут уничтожать произведения искусства.
5 Сюита «Героика» состоит из следующих работ: «Ждущие», «Зелье Нойды», «Клад захороненный», «Конец великанов», «Победители клада», «Приказ», «Священные огни».
6 «Соловей» — опера И. Ф. Стравинского (либретто С. С. Митусова) по сказке Г.-Х. Андерсена, впервые была показана в программе «Русских сезонов» С. П. Дягилева в Париже в 1914 году. Эскизы декораций и костюмов были созданы А. Н. Бенуа, им же была осуществлена постановка. В 1917 г. руководитель бывших Императорских театров В. А. Теляковский заказал постановку «Соловья» В. Э. Мейерхольду, а декорации и костюмы — А. Я. Головину, оформившему целый ряд постановок режиссера. Стравинский, предпочитавший сотрудничество с А. Н. Бенуа, был в ту пору в Париже и не мог повлиять на ситуацию.
7 Яремич Степан Петрович (1869—1939), историк искусства, критик, график, близкий к кругам «Мира искусства». Близкий друг А. Н. Бенуа. С 1913 г. преподавал в Школе Императорского Общества поощрения художеств, директором которой был Рерих. Автор очерка о Н. К. Рерихе. Н. К. Рерих. Пг.: «Свободное искусство», 1916.
3.
Сердоболь, дом Генетц
7 октября н/с, 1917 год
Дорогой Александр Николаевич, мои лёгкие опять загнали меня в Сердоболь. Когда выпустят меня отсюда — не знаю. Может быть, буду рентгенироваться, чтобы установить, что за нелепая форма ползучего процесса. Верно где-нибудь имеется очаг, который при первой возможности осложняется. Настроение плохое. Живём в обстановке из книг Гамсуна1. Перед окнами — очень важное место, приход парохода! Покуда вне всяких городских соображений, ещё ничего. Природа хороша, хотя бы из окна. Но финская полукультура, где нет ни низкого, ни большого — всё-таки тягостна. К тому же они до того пропитаны маленькой политикой, что вопросы духа и, конечно, искусства очень далеки. Хорошо, что хоть есть уважение к искусству; По сравнению со многими нашими и то уж ладно. Bсe время идут толки о десанте. Откуда эти вести ползут, почему так упорны эти слухи — не пойму. Но ждут, и ждут «разнообразно». Смотрю на серое небо, на суровые волны — не верится в десант, пока путь ледостава. Но этот говор всё волнует.
Степан Петрович2, вероятно, передал мою записку о Школе3. Как странно, что именно в революционном правительстве — просветительство должно гибнуть и, пищать. Положение дела ещё хуже, нежели я писал, ибо мои данные были от весны, а осень принесла во всём ухудшение. Надо придумать для Школы, хотя бы и сокращённые, но такие формы, чтобы она без нищенства могла бы стоять на своих ногах. Трудно это говорить мне, строителю, но нужно что-то сделать своими средствами, нежели ждать наше правительство, которое богачу Зубову4 помогает. Мне представляется тип свободных художественных мастерских, и живописных, и прикладных. Таким путем без громоздких «классов» мы всё же сохраним идею единого искусства. Если вообще творчество и строительство будет возможно. Напиши о твоих настроениях и работах. Как дело твое с Головиным? Будут ли и где выставки «М<ира> Искусства»?5 Привет Анне Карловне. Привет товарищам художникам. От всего сердца желаю тебе все светлое.
Сердечно твой
Н. Рерих
1 Гамсун Кнут (1859—1952), норвежский писатель.
2 Имеется в виду С. П. Яремич.
3 С 1906 по 1917 гг. Н. К. Рерих состоял директором Школы Императорского Общества поощрения художеств. После Февральской революции в связи с наметившейся реорганизацией системы художественного образования Н. К. Рерих составил проект преобразования Школы в Свободную Академию. См.: Рериховский вестник. 1989. Вып. 2. — Ленинград — Извара, 1991. С. 17—23.
4 Зубов Валентин Платонович (1884—1969), основатель и директор частного Института Истории Искусств (Санкт-Петербург, Исаакиевская, 5), открытого в марте 1912 г. Воссоздан в 1991 г. как Российский институт истории искусств.
5 В 1917 г. состоялось 3 выставки объединения художников «Мир искусства»; две — в Москве (26.12.16—2.02.17; 27.12.17—2.02.18) и одна в Петрограде (19.02.17—26.03.17).
4.
5 декабря, вторник, 1917 год
Дорогой Александр Николаевич,
Не знаю, получил ли ты за осень два моих письма. Так много писем теряется, что не знаем никогда, что именно дошло... Все провалы и проскоки получаются. Здоровье моё всё ещё неладно. Все скачки температуры. Не поймешь, что это — туберкулёз или особая нервная форма. А фокус в легком точно лучше. Сегодня я послал нашему Степану Петровичу телеграмму, просил его хоть на день приехать ко мне. Вчера меня так потянуло к Школе, к Обществу. Точно что-то нужно. Точно я что-то должен сказать. Только что я послал туда мои проекты Свободной Академии — тех мастерских, о которых тебе писал. Надо его провести — этот проект. Кажется, я продумал его детально. Конечно, до осени и думать нечего начинать новое дело. Надо как-то пережить тяжелое материальное положение, а осенью и кликнуть клич. Давно я не слышал о тебе. «Новую жизнь»1 мне давно прекратили посылать. А теперь кроме «Дня» ничего не получаю. Да и то не регулярно. Хотелось бы узнать, что ты думаешь? Чем живёшь духовно? Уже столько лет мы идём, как ты писал, рядом и храним и защищаем то же искусство.
Когда проклятые боли и температура не выводят меня из строя — я работаю. Несколько вещей удалось. Кроме того, написал мистерию «Милосердие»2 — хорошо бы найти композитора, который бы приделал музыку. Увидимся — ты мне посоветуй. Зимой здесь хорошо — воздух кристальный. Закатные туманы и утренний свет — поразительны. Удалось прочесть и несколько нужных книг. Когда будешь в тишине — советую тебе их прочесть. Особенно нужно «Провозвестие Рамакришны»3, очень серьёзное, а главное — близкое человечеству учение.
Привет Анне Карловне и всем твоим. Юрик4 всё ждёт писем от Коки5.
Дружески обнимаю тебя
твой
Н. Рерих
1 «Новая жизнь» — социал-демократическая, общественно-политическая газета, в которой сотрудничал А. Н. Бенуа.
2 Опубликовано см.: Современная драматургия. 1983. № 1. С. 186—201. Также (с исправлениями): Николай Рерих. О вечном. М., 1991. С. 415—437.
3 Провозвестие Рамакришны. Спб., 1914. Бхагаван Шри Рамакришна (1836—1886) — индийский мыслитель и религиозный учитель.
4 Рерих Юрий Николаевич (1902—1960) — старший сын Н. К. Рериха, востоковед. О нем см.: Рериховский вестник. 1992. Вып. 5. — М. — Спб. — Извара, 1992.
5 Бенуа Николай Александрович (1901—1988), сын А. Н. Бенуа, театральный художник. С 1924 г. жил в Италии, с 1936 г. — заведующий художественно-постановочной частью театра «Ла Скала» в Милане.
5.
24-го июня, 1936 г.
Дорогой Александр Николаевич,
Только что прочёл в «Последних Новостях»1 Твой прекрасный фельетон, посвящённый памяти Альберта Николаевича2. Хочется мне через все океаны и горы послать Тебе и памяти Альберта Николаевича мои самые сердечные мысли. С братом Твоим исполнилось сорокалетие моего знакомства, и всё это время, несмотря даже на многие общественные неурядицы, у нас с ним оставались отношения добрые, не омрачённые ни одним недоразумением. Ещё в прошлом году с Камиллой Альбертовной3 мы вспоминали Альберта Николаевича как друга всего культурного и просветительного, сумевшего донести не расплесканным и своё прекрасное творчество, так справедливо отмеченное в Твоей статье. Большое счастье хранить память, ничем не омрачённую. Вспоминаю я часто Твои сердечные слова из статьи 1916-го года о том, что друзьями нам надо быть. И действительно, на пашне искусства и просвещения все, идущие в одном направлении, уже не враги. А чем длиннее этот общий путь, тем дружественнее должны быть сердца путников. В каждом обиходе много всяких загромождении, но именно радость об искусстве всегда является тем общим языком, который взаимно открывает сердца. Вот мы работаем в разных странах под разнообразными знаками, а в то же время путь-то этот един. Не знаю, доходили ли до Тебя мои записные листы, где мне приходилось упоминать Твоё имя. Несколько раз мне приходилось писать о. необходимости бережности к деятелям, незаменимым и драгоценным на путях, культуры. Много разных достижений, и познавании, и открытий, но культурный синтез всё же, редок. Для такого синтеза нужны уж очень многие наслоения и благожелательные впитывания. В Твоём же творчестве, в Твоих писаниях и исследованиях именно звучит настоящий синтез культуры. И вот эта подлинность действий и переживаний сейчас нужна в мире, как никогда. Среди миражей и измышлений дух человеческий тоскует о подлинности, о той культуре, которая всегда будет Светом истины. На этом объединяющем понятии мне и хочется послать Тебе и семье Твоей самое сердечное слово. Теперь мы здесь получаем «Последние Новости», а потому буду в состоянии следить за Твоими статьями. Слышу, как неустанно Ты работаешь, работаю и я. Шлю Тебе искренний привет.
Душевно с Тобою
Н. Рерих
1 «Последние новости» — общественно-политическая и художественно-литературная русская газета, издаваемая с начала 1920-х гг. в Париже — редактор П. Н. Милюков (1859—1943). Статьи А. Н. Бенуа стали появляться в газете с 1929 г., сначала 1930-х гг. Бенуа — постоянный сотрудник.
2 Бенуа Альберт Николаевич (1852—1936) — русский акварелист, один из основателей и первый председатель Общества Русских Акварелистов (1880), старший брат А. Н. Бенуа. С середины 1920-х гг. жил во Франции. Речь идет о статье: Бенуа А. Н. Альберт Бенуа // Последние новости. 1936. 23 и 30 мая.
3 Бенуа-Хорват Камилла Альбертовна (1878—1963), дочь Альберта Николаевича Бенуа, художница и писательница; с 1920-х гг. с семьей жила в Харбине, затем в Пекине.
6.
NAGGAR,
Kulu, Punjab, Brit. India
4-го августа 1936 г.
Дорогой Александр Николаевич1, Твое дружеское письмо от 7-го июля доставило и мне и всем моим большую радость. Вот Ты удивляешься, почему, проезжая Париж, я не повидался с Тобою. Я же со своей стороны удивлялся, почему в те дни никак нельзя было достичь Тебя. Наконец, мне сказали, что Тебя нет в городе. Я же, со своей стороны, искренно стремился повидаться. Те же самые чувства, которые Ты подчеркиваешь в письме своем, живут и во мне. Если, как мы оба нерушимо чувствуем, мы служим на пашне культуры, то это сознание прежде всего должно быть стимулом общей работы. В конце концов, она — эта общая работа — и происходила все время. Телесно мы могли быть в различных частях света, но по существу мы шли тем же путем, видя перед собою те же вехи пути искусства и знания. Жалею, что некоторые мои записные листы не дошли до Тебя.В «Пантеоне Русского Искусства»2 я просил оберегать наши культурные силы. Конечно, Твое имя и художника, и писателя — знатока трудной области искусства — упоминалось прежде всего. Скорбно звучат слова Твои о том, что часто приходится говорить «как в подушку». Родной мой Александр Николаевич, эти же слова могут быть повторены всюду. Не забуду, как Леонид Андреев3 писал мне: «Говорят, есть у меня где-то читатели, но ведь я-то их не вижу и не знаю». Против такой сердечной скорби может быть лишь одна панацея — единение. Ведь единение есть не только нравственное понятие, но и реальнейший двигатель;
Мне хочется, чтобы мои письма и Твой дружеский сердечный отклик являлись бы доказательством того, что никакие физические границы не могут препятствовать истинному единению и доброжелательству — попросту говоря, дружбе. Вся Твоя работа, все Твои писания, все то, что младшие поколения от Тебя получают, все это так ценно, как истинные вехи по пути правильному. Должны же люди когда-то понимать, в чем заключается истинная ценность, и научиться беречь то, что неповторяемо. При этом поразительно наблюдать, насколько сплочены полчища вандалов-разрушителей и насколько разрозненны культурные силы, которые в каких-то даже неуловимых для сознания междуусобиях обессиливают себя. Ты пишешь, что, может быть, оставаясь в России, можно бы больше сделать. Но ведь скоро мы там встретимся. И поверх всего принесем молодым поколениям все, опытом накопленное. Радовались мы Твоим поминаниям о Твоей семье. Там, где истинная культура, там и устои прочны. Привет от всех нас всем Твоим.
Ты спрашиваешь, где и как мы живем. Сейчас передо мною в облаках Тибетские горы — на север. К югу побежала долина Кулута, связанная со многими именами Махабхараты. По долине вьется бурно каменистая река Беас. Имя ее от Риши Виаса, или Беаса. Река знаменательна тем, что явилась пределом для Александра Великого. На Восток — большие горные перевалы, а за ними селение Малана, где до сих пор говорят на неизвестном языке. На запад опять горы, а за ними Лахор и пути к Афгану и Туркестану. Вот Тебе наша топография. Все мы, как всегда, работаем усиленно. Действительно, сердце Елены Ивановны4 натрудилось во время наших горных Тибетских экспедиций и теперь требует величайшей осмотрительности. Но если бы Ты видел всю ее самоотверженность, и устремленность к работе, и постоянное вдохновление всех, ее окружающих, Ты преисполнился бы радости. Это большой подвиг. Не жалея себя, Е. И. работает целыми днями, и как раз надо мной на втором этаже ее машинка пишущая стучит, не переставая. Многое написано, многое переведено. Многим доставлена радость. Юрий работает, не покладая рук, над англо-тибетским словарем, в который уже вошло до 3.000 ранее не отмеченных слов; одновременно он пишет историю Средней Азии. Сначала думал, что она уложится в один том, но тема так велика, что и в два больших тома с трудом уложить можно. Святослав5 написал много отличных картин — сильных красками и четких в форме, кроме того, он занимается медицинскими растениями, для которых Гималаи являются настоящим рассадником. Предлагали мне выставку в Лондоне, Стокгольме и других местах, но для этого нужно прежде всего самому там побывать, а это не так-то легко. Все мы твердо верим, что близки сроки, когда каждый в своей области принесет пользу в России. Нельзя заниматься лишь бывшим. Нужно помочь будущему. Посылаю Тебе мою очередную книгу «Врата в Будущее». Надеюсь, что это письмо достигнет Тебя еще в милой Швейцарии, а книгу для верности пошлю прямо на Париж.
Слышали мы — и Дризен6, и Рауш7 умерли — хорошие были люди. Также слышали, что Билибин8 едет директором в Ташкент. Если увидишь его, передай ему мой сердечный привет.
Очень интересуемся и работами Коки. Только подумать, что уже четверо внучат. Поистине, крепость семьи есть настоящая твердыня. За эти дни читал еще два Твоих фельетона о Парижских выставках. До чего нужна Твоя ясная мысль и знание фактов. Столько нагромоздилось около искусства, что лишь опытный садовник может расчищать эти заросли. А о мировом положении уже лучше и не говорить. Точно бы все человеконенавистничество задалось целью порушить планету. Откуда такая злоба. Если всем трудно, то ведь ненавистью ничего не достичь. Единение и добротворчество путь единый. Сердечный привет Анне Карловне и всем Твоим. Привет П. Н. М<илюкову>. Привет всем друзьям — Тебе виднее.
Сейчас прочел о Твоем успехе в Лондоне9 — от души радуюсь.
Сердечно, духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Письмо из архива Музея семьи Бенуа (Филиал Государственного музея-заповедника «Петергоф»).
2 Рерих Н. Твердыня пламенная. Нью-Йорк, 1933; Рига, 1991.
3 Андреев Леонид Николаевич (1871—1919), известный русский писатель, «особый друг» Н. К. Рериха. 29 марта 1919 г., в день открытия рериховской выставки в салоне Стринберга (Финляндия) в финской газете была опубликована его статья «Держава Рериха».
4 Рерих (урожд. Шапошникова) Елена Ивановна (1879—1955), супруга Н. К. Рериха, автор философско-этических книг. Перевела «Тайную Доктрину» Е. П. Блаватской.
5 Рерих Святослав Николаевич (1904—1993), младший сын Н. К. Рериха, художник, ученый-ботаник, общественный деятель. С 1934 г. жил в Индии. Подробно см.: Рериховский вестник. 1990. Вып. 3. Ленинград – Извара, 1991.
6 Дризен Николай Васильевич (1868—1935), театральный критик. Вместе с Н. Н. Евреиновым основал в Петербурге «Старинный театр» (сезоны 1907, 1911 гг.). В сезон 1911 г. Н. К. Рерих оформлял для «Старинного театра» пьесу Лопе де Вега «Фуенте Овехуна».
7 Рауш фон Траубенберг Константин Николаевич (1871—1935), скульптор. См.: А. Н. Бенуа. Памяти барона К. Рауша фон Траубенберга // Последние новости. — 1935. — 16 июня.
8 Билибин Иван Яковлевич (1876—1942), художник, член объединения «Мир искусства». В 1920—1936 гг. жил за границей. По возвращении в СССР жил и работал в Ленинграде, преподавал в Академии Художеств.
9 В 1936 г. в Лондоне в Storran Gallery состоялась выставка театрально-декорационных работ А. Н. Бенуа.
7.
6 января 1937
Дорогой Александр Николаевич,
Письмо Твоё от 11-го декабря, сейчас к нам доплывшее, и обрадовало нас, и огорчило. Огорчило оно тем, что Твоё чуткое сердце так болезненно воспринимает современность со всеми её эксцессами. Действительно, можно ли не болеть, душою, когда видишь и вандализм, и невежество, и какой-то океан злобы и клеветы. Не думай, что в наше отшельничество не долетают воздушные вести об ужасах происходящего. Так трудно бывает, что и сказать невозможно. Тебе может казаться, что у нас-то всё легко, а мы на расстоянии видим, что у Тебя всё ладно и прекрасно. Ничего не поделаешь — и в подушку приходится говорить, и выдерживать поток самой невежественной клеветы. Потрясающе всё, что Ты пишешь о трагедии Браза1. Мы уже читали и прекрасный сердечный фельетон Твой о нём, а теперь Ты дополнил его Твоими свидетельствами о его последних минутах. Опечалились мы и Твоими сведениями о кончине Гиршмана2. Если видаешь вдову его, передай ей наше самое сердечное соболезнование. Ты правильно пишешь в Твоём фельетоне, что многие уходят, и это обстоятельство ещё более обязывает остающихся держаться в единении, в традициях культуры и преданности всему прекрасному. По корреспонденции нашей из разных стран видно, каково катастрофично положение во всём мире. Страшно подумать, что человечество, обуянное яростью разрушения, выливает воду из ванны вместе с ребёнком. Ещё недавно Рабиндранат Тагор3 записал мне о том, что хотя голоса наши об охранении культурных сокровищ и теряются в бранном шуме, но мы должны неустанно твердить о сохранении всего прекрасного, ибо иначе лишь молчанием своим будем ускорять конец цивилизации. Когда мы говорим об охранении культурных ценностей, конечно, мы не надеемся на то, что враждебные ядра перестанут летать по миру, но мы хотим неустанно напоминать человечеству, от ранних школьных лет, о ценностях, которые каждый человек во имя своего достоинства должен оберегать. Должен сказать, что в этом движении мы находим много друзей в разных странах. Трогательно видеть, как люди малоимущие на последние гроши издают широко расходящиеся брошюры и тем пробуждают сознание народа. Уже двадцать одно правительство признало Пакт, а во многих других странах правительства хотя и не подписали формально, но представители их уже дружественно обсуждают возможности. Посылаю Тебе брошюры о Пакте, а также мою последнюю книгу «Нерушимое»4, в которой опять твержу о том, что нам всем нерушимо дорого. Конечно, Ты правильно пишешь, что многое приходится говорить в подушку, но не нам судить о путях, на которых воспринимается слово о Культуре и Красоте. Можно лишь сказать, что поистине неисповедимы пути эти. Никогда не знаешь кто и где загорается идеей спасения истинных ценностей. Но скажу лишь одно, что даже в этой же почте получилось несколько трогательных писем всё о том же. Так, например, группа молодежи с Дальнего Востока отправляется в кругосветное путешествие со Знаменем Мира, не убоявшись всех трудностей такого пути. В Литве и Латвии предположены конгрессы всё о том же. В Польше распространяют во многих тысячах Польскую брошюру — значит, в совершенно нежданных местах вспыхивают очаги, охраняющие священный огонь. И Ты не можешь предугадать, где Твои замечательные художественные письма пробуждают молодое сознание. А вот нам постоянно приходится слышать искреннее почитание Твоего слова. И мы рады всячески подчеркнуть, что такое авторитетное суждение, как Твоё, сейчас является исключительным маяком просвещения. Хочется, чтобы ещё теснее и дружелюбнее держались кружки, стремящиеся к тому же благому пути. Древние заветы о единении всё же живут и, главным образом, живут в молодых сердцах. Много в чём обвиняют современную молодёжь. Но поверх всякого такого брюзжания справедливо раздаются указания и о жертвенном служении, которому предана молодёжь. Имеем множество примеров, когда именно молодые подвижнически противоборствуют злобе и разрушению. Но уж больно много клеветы в мире. Приходится встречаться с таким Невежеством и с таким человеконенавистничеством, что прямо диву даёшься, каким образом, несмотря на грамотность и кажущуюся цивилизацию, люди могут безответственно бормотать всякую ложь. Не пришлось бы создавать особые общества, борющиеся с общественной ложью. Иногда даже считается дурным вкусом говорить о добротворчестве, единении и содружестве. Но видим, что нужно говорить обо всём этом, так нужно, как никогда. Перед Праздником я послал Тебе мой лист дневника, Тебе посвящённый. Если бы только люди ещё более себе уяснили, что такие неповторённые явления, как Твоя деятельность и Твоё творчество, должны быть почтены всем сердцем. Если нельзя разрушать памятники культуры, то нельзя вредить прямо или косвенно и живым явлениям Культуры. Нельзя убивать соловья, чтобы когда-то потом восхищаться былым пением. Поистине, лишь «в единении — сила». Шлём всей семье Твоей и Тебе наш общий сердечный привет. Сейчас все горы и долины засыпаны сияющим снегом. Уже вчера прекратился телеграф. В этой временной полной отрезанности помним о мысленных посылках, о передаче мыслей, так прекрасно разработанной проф. Рейном. Каждая Твоя весть приносит нам большую радость. Прими её и от нас.
Сердцем и духом с Тобою,
Н. Рерих
Сейчас прочёл отличный Твой фельетон о Рубенсе5.
1 Браз Осип (Иосиф) Эммануилович (1872—1936), живописец. С начала 1920-х гг. проживал за рубежом. См.: Бенуа А. Н. Браз // Последние новости. 1936. 28 декабря.
2 Гиршман Владимир Осипович (1867—1936), московский фабрикант, известный коллекционер. См.: Бенуа А. Н. Кончина В. О. Гиршмана // Последние новости. 1936. 13 ноября.
3 Тагор Рабиндранат (1861—1941), индийский писатель, поэт, друг Н. К. Рериха.
4 См.: Н. К. Рерих. Нерушимое. Рига: «Угунс», 1936; Рига: «Виеда», 1991.
5 См.: Бенуа А. Н. Выставка Рубенса // Последние новости. 1936. 12, 19 и 26 декабря; 1937. — 2 января.
8.
2 марта 1937
Дорогой Александр Николаевич,
Письма Твои, несмотря на Твой пессимизм, приносят нам большую радость. Наконец-то совершилось то, <что> должно было быть данным давно. Ведь и я, и Ты — мы обоюдно всегда понимали нашу общую работу, ибо работа на культурной пашне всегда будет общей. Так и теперь, несмотря на океаны и горы, мы устремляемся всё к той же культуре. Чем больше она оскорбляема, тем дружнее и сильнее все защитники её должны быть вместе. Могут быть всякие препятствия, трудности, ущербы, но тем не менее мы должны быть вместе, чтобы и младшее поколение видело, насколько сплочённо работают те, кто от юности уже прилежал к Культуре, познаванию её и её защите. Нам обоим приходится встречаться с молодым поколением. Ясно вижу, насколько ему нужно видеть и чувствовать наше несломимое. стояние за культуру. Мы не имеем права ни уставать, ни огорчаться, ибо каждый такой знак обессиливает и молодёжь, которая среди нынешних смятений ищет зова бодрости и крепости. Ты совершенно прав, видя неслыханные вандализмы и горюя о них. Какое же человеческое сердце не содрогнётся от одного рассказа о прививке бешенства, о чём Ты писал в прошлом письме. Действительно, даже не верится, чтобы люди могли доходить до такого неизреченного безумия. В то же время сама действительность постоянно подтверждает, что возможно и такое омрачение. Если человечество низринулось в такие бездны, то те, которые понимают весь ужас происходящего, обязаны сплочённо противодействовать злу невежества. Прекрасны твои художественные письма. Ведь они, как светлые маяки, напоминают мятущимся толпам о том, что нерушимо. Недавно мы видели в английских и американских журналах новые постройки Желтовского1, Щуко2 и Щусева3. Хорошие здания в традициях славного русского ампира. В рижской газете читали мы об успехе архитектора Белобородова4 в Риме, там же я радовался прочесть прекрасную статью об успехах постановок Коки. Много других знаков несломимой крепкой поросли можно находить. Вот эти знаки труда даже в самых невообразимо тяжких условиях сейчас так неизмеримо ценны. И Ты это отлично чувствуешь. Потому, когда Ты пишешь о пессимизме, я не хочу понимать это слово в его обычном значении. Ты имеешь в виду сердечное горе, видя омрачение и одичание. Но Твою светлую веру в Культуру ничто не может поколебать. Если же мы и перекинемся словом огорчения по поводу страшных знаков невежества, то это будет лишь наше внутреннее чувство, когда мы знаем, что, будем обоюдно поняты. Великое дело — уверенность в правильном душевном обоюдном понимании. Столько раз в жизненных препятствиях нам приходилось испытывать настоящее неприкрытое предательство. Столько раз самые лучшие намерения истолковывались подло и невежественно. Столько раз мы видели очевидную несправедливость и ложь, что все эти жизненные удостоверения должны научить ценить обоюдность, добрую и сердечную. Она для молодого поколения является прибежищем. Много раз мне приходилось убеждаться, насколько ценят молодые поколения каждый знак твёрдости и строительства. Как видишь, мы говорим об одном и том же. И это немудрено, ибо когда мир раскалывается по определённым сферам, тогда не может быть шатания. Нужно оборонять всё прекрасное и ценное от посягательств невежества. Когда-то, может быть, нас заподозрили бы в общих и туманных выражениях, не понимая, насколько насущна такая оборона, но сейчас уже настолько многое стало очевидным даже и недальнозоркому глазу, что не посмеют сказать о том, что оборона прекрасного это есть туманная отвлечённость. Жаль, не имею фотографии моей последней картины «Армагеддон» (1936), которая, наверное, нашла бы отклик в Твоём сердце. Жалеем о нездоровьи Анны Карловны. Когда и без того столько тягостей, а тут ещё болезнь. Вот и Елена Ивановна всё время болеет. После наших замерзаний и бедствий в Тибете на больших высотах у неё пострадало сердце. А теперь произошло, что она положительно не может спуститься к уровню океана. Даже спуск на две, три тысячи футов для неё уже болезненен и опасен. Очень я тронут Твоей оценкой Листов моего Дневника. Ведь если Ты говоришь, то это так и есть. Такая же твёрдая справедливость суждения была у Серова5. Удивительная эволюция происходит. Вот уже оценили и Репина, и Сурикова, и многих, кто был по разным причинам забыт и отставлен. Только что вышла в одном здешнем ежемесячнике моя статья о Пушкине к его «юбилею». Опять был случай напомнить, что человечество должно бы уничтожить причины к таким юбилеям и научиться оберечь, охранить, оборонить своих лучших людей. Как собаки, в своё время клеветники бросались на Пушкина, а теперь весь мир единодушно встаёт в почитании. Юбилей превращается в нечто гораздо более торжественное и величественное. В нём почитаются уже мировые понятия. Дай Бог, чтобы люди сие запоминали. Каждая Твоя весточка читается нами с сердечным трепетом. Ведь Ты скажешь то, что так редко можно услышать. Полвека тому назад прозвучало Твоё unendlichland и, действительно, эта бесконечность творчества и, подвига во имя Культуры так поразительна. Все мы шлём Тебе и Анне Карловне и всем, кто сейчас с Тобою, наш лучший привет.
Духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Желтовский Иван Владиславович (1867—1959), русский архитектор, неоклассицист.
2 Щуко Владимир Александрович (1878—1939), русский архитектор, неоклассидист.
3 Щусев Алексей Викторович (1873—1949), русский архитектор, работал в неорусском стиле, стиле неоклассицизма. Для ряда его построек Н. К. Рерих создавал мозаики и живописные панно.
4 Белобородов Андрей Яковлевич (1886—1965), архитектор, акварелист, график. С 1920 г. жил во Франции.
5 Серов Валентин Александрович (1865—1911), русский художник, портретист. В 1909 г. написал портрет Е. И. Рерих.
9.
11 марта 1937
Дорогой Александр Николаевич,
Вдогонку моего недавнего письма посылаю Тебе вырезку из рижской газеты «Сегодня» с моим листом о Тебе. Газета почему-то любит удлиннять заглавия — вероятно, с самыми добрыми намерениями. Также посылаю Тебе оттиск моей записи о Толстом и Тагоре1 для Твоей библиотеки. Сейчас как никогда нужно закреплять добрые знаки. Уж очень много самых зловредных умышлений, умалений и клеветнических выдумок. Слышал я, что моя запись о Чурлянисе2 в Литве понравилась. Радовался этому, ибо о Чурлянисе вспомнили, и конечно, как всегда, мнения разделяются.
Будем рады иметь от Тебя весточку. Надеемся, что здоровье Анны Карловны наладилось и всё у Тебя хорошо. Шлём Вам всем наши искренние приветы.
Духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Рерих Н. К. Толстой и Тагор // Октябрь. 1968. № 10; Рерих Н. К. Из литературного наследия. М., 1974. С. 107—111.
2 Рерих Н. К. Чурленис. 1936 г. Опубликовано: Н. К. Рерих. Зажигайте сердца. М., 1978. С. 104.
10.
25 мая 1937
Дорогой Александр Николаевич,
Сейчас я получил сообщение, что записной лист мой о Тебе очень хорошо перепечатан в Чикагской газете «Рассвет». Я очень рад этому, ибо газета очень хорошая. Истинно будем радоваться каждому доброму знаку. Такие знаки — как маяки — как магниты. С большим вниманием читаем Твои художественные письма. Когда же и эта серия будет напечатана? В конце концов, когда видишь уже готовый набор, то всегда является мысль: ведь эти же самые гранки могли бы послужить для доступного и широко данного издания. Так например, здешние газеты и журналы охотно дают любое количество оттисков, и таким образом получается ещё одна возможность распространения уже во вполне соответствующей области. А ведь всё, что Ты пишешь, так нужно, а в особенности для молодого поколения, которое в силу трудных обстоятельств иногда даже и не умеет вообще мыслить об искусстве. Я знаю, что многие неведомые Тебе молодые не только бы поучались из Твоих писем, но и хранили бы их, как непреложные заветы. А ведь существование газетного листа так эфемерно. Хотелось ,бы видеть Твои письма широчайшим образом распространёнными во благо.
Из газет вижу Твоё участие на Пушкинской выставке1. Замечательно, что имя Пушкина явилось таким притягательным магнитом по всему миру. Не было страны, которая бы так или иначе не отозвалась на это имя, которое вошло в мировые пределы. Все мы этому весьма радовались. Сообщи Твоё впечатление о выставке и о Русском Павильоне2. Не будет ли среди приезжих Щуко, Щусева, Желтовского или, кого-либо из нашего поколения. Все мы в постоянной работе. Шлём милой Анне Карловне и всем друзьям наши душевные приветы.
Духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Речь идет о выставке, посвященной 100-летию со дня смерти А. С. Пушкина и организованной в Париже. См.: А. Н. Бенуа. Пушкинская выставка // Последние новости. 1937. 3 апреля.
2 Речь идет о Всемирной выставке в Париже 1937 года. См.: А. Н. Бенуа. Парижская Всемирная выставка // Последние новости. 1937. 10 и 17 июня.
11.
17 июля 1937
Дорогой Александр Николаевич,
Получили мы извещение о Твоей выставке в Лондоне1 и мысленно послали Тебе пожелания всякого успеха. Конечно, этот успех и будет во всех отношениях, ибо наконец-то стало Твоё искусство и авторитет бесспорным. Если пришлёшь нам какие-либо воспроизведения или каталог, то мы — и я, и Святослав — очень порадуемся. Здесь, в наших далёких горах, собралась целая библиотека, целый архив очень интересных книг и всяких изданий. Вероятно, Ты был очень занят подготовкой к выставке, и потому мы давно не имели Твоей весточки. Между прочим, хотелось бы доверительно спросить у Тебя: что именно имеет против меня газета, в которой Ты пишешь. Мы имеем несомненные данные к тому, что в каких-то недрах нечто гнездится.В порядке осведомления было бы весьма интересно иметь Твоё слово о том, что такое сотворилось. С нашей стороны не было никаких враждебных действий или слов. Всегда интересно иметь полное осведомление о происходящем. Несколько дней тому назад из Лондона пришло извещение о моей смерти. Конечно, это уже четвертое в течении последних двадцати лет. По примеру Марка Твена приходится сказать, что «это сведение слегка преувеличено», тем более, что на здоровье вообще не могу пожаловаться. Любопытно, кто и с какою целью занимается всякими такими измышлениями. Вообще, если бы задаться целью собрать всякие не отвечающие действительности измышления, то получилась бы преинтересная летопись человеческого невежества и мерзости. Ведь всякие такие измышления обычно бывают не с доброю целью. Вообще, где осталось то Добро, о котором столько писалось во всех веках и которому посвящены такие трогательные поэмы. Где сейчас притаились все сокровища Прадо и других испанских хранилищ. При «сей верной оказии» не поживились ли торговцы?
Буду рад иметь Твою весточку. Все мы шлём и Тебе, и Анне Карловне, и всем иже с Тобою наш сердечный привет.
Духом с Тобою,
Н. Рерих
Какова Парижская Выставка и ее павильоны?
1 Речь идет о выставке работ А. Н. Бенуа в Tooth Gallery, проходившей летом 1937 года.
12.
26 августа 1937
Дорогой мой Александр Николаевич,
Спасибо Тебе за доброе письмо от 3-го августа из Австрии. Пишу Тебе по Твоему парижскому адресу, не зная, когда Ты вернёшься. Очевидно, наши письма разошлись, и Ты теперь, должно быть, получил мое от 17-го июля. В нём я спрашивал Твоё мнение, почему газета, в которой Ты пишешь, относится ко мне явно враждебно, без всяких с моей стороны поводов. А между тем, П. Н. <Милюков> произносил речь на открытии моей выставки в Лондоне в своё время и добродушно поминал в своей книге. Спрашивается, что же сейчас случилось? И Ты со своим неизменно верным прогнозом можешь разгадать эту энигму. Очень рад слышать, что выставка Твоя в Лондоне прошла с большим успехом, а также рады мы, что добрая Анна Карловна, как Ты пишешь, сейчас оправилась от докучной болезни в ноге. Читали мы Твою статью о выставке Бориса Григорьева1, которая, как чувствовалось в тоне Твоей статьи, Тебе понравилась менее его прошлых выступлений. Между прочим, он мне писал, приблизительно в таких же выражениях, как и Ты, о том, что атмосфера Парижа для искусства теперь совсем не благоприятная. Жаль, если такой славный центр искусства омертвеет именно в этом отношении,
От души сожалею, что Тебе пришлось встретиться в работе с таким чучелом, как Клодель2. У меня с ним была курьёзная переписка, и по поводу одного его письма на Кэ д'Орсэ мне говорили, что если бы я предоставил им оригинал (кстати, написанный на бумаге французского посольства), то Клоделю пришлось бы подать в отставку. Прислал он мне свою книгу «Чёрная Птица», и мы думали, что в этом названии он выразил и свою сущность, впрочем он не птица, а чучело птицы. Спасибо Тебе за Твоё доброе слово о «Половецком Стане»3. С годами привыкаешь ко всевозможным плагиатам. На днях я получил письмо от некоего плагиатора, в котором он сладко пишет, что признаёт мой приоритет, но надеется, что я не посетую за его завладение идеей. Иногда, право, не знаешь, чему изумляться. Наивности или злодейству людскому. Писал мне Булгаков4 о том, что Ты дал Твою картину для Музея в Праге — значит, там мы нашими вещами встретимся. В теперешние дни всяких разрушений особенно хочется поддержать каждое строительное начинание. Посылаю Тебе записной лист о Тагоре и Толстота, ибо там цитируется одно из последних писем Тагора. Каждое Твоё письмо нам приносит великую радость, и мы все вспоминаем Вас в самых лучших пожеланиях.
Сердцем и духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Григорьев Борис Дмитриевич (1886—1939), русский художник, с 1913 г. был членом объединения «Мир искусства». См.: Бенуа А. Н. Выставка работ Бориса Григорьева // Последние новости. 1937. 16 июня.
2 Клодель Поль-Луи-Шарль Мари (1868—1955), французский поэт, драматург, один из создателей религиозного театра, возродивший жанр средневековой мистерии.
3 «Половецкий стан» — декорация Н. К. Рериха к балетной постановке «Половецкие пляски» в программе «Русских сезонов» С. П. Дягилева в 1909 г.
4 Булгаков Валентин Федорович (1886—1966), личный секретарь Л. Н. Толстого. С 1923 г. по 1948 г. находился в эмиграции в Чехословакии. В 1934 г. организовал в Збраславе около Праги Русский культурно-исторический музей.
13.
27 октября 1937
Дорогой мой Александр Николаевич, Письмо Твоё от 30-го сентября, как всегда, не только дало нам иного радости, до ценные черты художественной жизни Парижа. Твоё суровое суждение о большой выставке1 даёт нам представление об этих официальных фанфарах. Действительно, столько сумятицы повсюду, что можно себе представить, во что обращаются такие, как Ты пишешь, «свалочные места». Ты спрашиваешь, на чём основаны мои данные о враждебности газеты. К сожалению, таких данных у меня довольно много. Так, из разных источников я знаю, что не только сведения о моих работах, но даже и само имя иногда вычёркивалось. Делалось это престранно, ибо совестно подумать, чтобы, так сказать, своя же газета старалась бы нечто русское сострогать и снижать. Откуда сие происходило, мне неведомо, и я в эти недра не погружался. Но Тебе я помянул об этом, зная, что Ты посмотришь на такие «проявления» принципиально и справедливо. Во всяком случае, с моей стороны никогда никакого выпада не было, и вообще, повсюду мне приходилось говорить о необходимости единения культурных элементов. Иначе волны невежества прямо захлёстывают. Ты справедливо как-то писал, что приходится говорить, как в подушку. Много прискорбной правды в этом заключении. Конечно, мы знаем, что говорить и писать надо, конечно, и наши живописные песни проистекают от нашей душевной надобности. Но вспоминаются мне слова Леонида Андреева, скорбно сказанные мне ещё в Финляндии: «Говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не вижу». Вот тут-то и начинается та подушка, на которой в ночное время остаются и слезы. Если я писал о желательности выяснить положение вещей, то прежде всего потому, что по природе своей я не люблю всяких неясностей. Или так, или этак, но пусть будет Свет. Вообще, не люблю я некоторых выражений, с которыми приходится встречаться, не люблю слово мистицизм, ибо оно мне напоминает английский мист. Не люблю это слово и по-немецки. Не люблю слово оккультизм, ибо вместо тайны должно быть светлое знание. Не люблю всякие абстракции, ибо существует одна великая Реальность. Эта Реальность должна подсказывать людям, что хоть некоторое взаимоуважение человеческого достоинства необходимо. Много, о чём хотелось бы писать Тебе, зная, что это будет понято в настоящем смысле. Итак, Тебе всё-таки приходится иметь дело с чучелом чёрной птицы. Я всегда не любил чучельных магазинов, — всё в них мертвенно. Рады слышать, что Анна Карловна за лето поправилась, и Ты опять в Твоей рабочей лаборатории; Не яды, но панацеи оттуда выходят. Сердечный привет от Е.<лены> И.<вановны> и всех нас. Воспоминаем Вас чаще, чем Вы думаете. Ведь у нас здесь и Твоя история искусств2, и Мутер3, и много художественных изданий. Всё это старинные преданные Друзья.
Духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Рерих имеет в виду Всемирную выставку в Париже 1937 г.
2 Скорее всего, речь идет о книге А. Н. Бенуа «История живописи всех времен и народов». Спб.: «Шиповник», 1912—1914 гг. Также перу Бенуа принадлежит: История русской живописи в XIX в. СПб., 1904.
3 Мутер Рихард (1860—1909), немецкий искусствовед, автор «Истории живописи от средних веков до наших дней».
14.
18 декабря 1937
Дорогой Александр Николаевич,
Шлю Тебе два моих записных листа: в одном из них я поминаю Твоё, всегда мне близкое, имя, а в другом говорится о сохранении культурных ценностей, и этот вопрос, конечно, чрезвычайно близок Твоему сердцу. Мне не приходилось видеть Твоих отзывов по поводу предложенного мною Пакта о сохранении культурных ценностей. Мы оба с давних времён так много трудились именно на этой трудной пашне, что все мои мысли в этом направлении, конечно, близки и Тебе. Только что мы имели сведения с Дальнего Востока о том, что за последнее время уничтожено более ста китайских университетов и других образовательных учреждений. Также слышали мы, что Храм Неба (у Камиллы Альбертовны <Бенуа-Хорват> была такая акварель) обращён в бараки завоевателями. В Тиньзине сожжена ценная библиотека — всё это лишь показывает, насколько должно человечество неотложно подумать о сохранении всего, что могут давать эпохи расцвета. В своё время идея Красного Креста подвергалась всяческому глумлению и считалась вообще неприложимой, но самое время показало, насколько общечеловечна была идея Дюнана1. Никто и ничто не может заставить нас думать, что и Красный Крест Культуры неприложим или несвоевременен. Рабиндранат Тагор сердечно ответил мне на эти зовы, также и Метерлинк, покойный король Альберт и король Александр, кардинал Пачелли, покойный сэр Джагадис Боше, маршал Лиоте, президент Думерг, Масарик и многие, многие другие. Наш Балтийский Конгресс тоже очень сердечно и звучно отозвался.
Все мы шлём Анне Карловне и Тебе наши сердечные приветы и ещё раз пожелания к Новому Году.
Искренне и душевно,
Н. Рерих
1 Дюнан Анри Жан (1828—1910), швейцарский общественный деятель, основатель международного общества «Красный Крест» (1863).
15.
24 мая 1938
Дорогой друг, Александр Николаевич,
Вчера среди писем из Европы промелькнуло одно краткое сведение, которое всех нас поразило. Пишут: «На днях умер художник А. Яковлев»1. Неужели это наш Яковлев. Не хочется верить, ибо он был в полной силе, и уходить ему ещё рано. Ещё на днях я слышал от одного лица из Средней Азии хорошие воспоминания о Яковлеве. Говорилось о его последней Ситроэновской экспедиция, о быстрых портретах, которые Яковлев щедро оставлял по пути, набросках на стенах путевых ночлегов (о том же говорит и Флеминг в своей книге). Также говорилось, что в то время, когда прочие участники экспедиции чувствовали себя усталыми и удручёнными, один Яковлев был всегда деятелен во всяких условиях. Я так радовался этим доброжелательным рассказам, ибо всякое доброе упоминание для меня большая радость. А теперь вдруг краткое упоминание в письме. Невольно думается, не относится ли это к кому-то другому. Но если бы печальная весть была о нашем Яковлеве, то приходится ещё раз подумать, как редеет наша группа. Каждый год кто-то уходит. Были какие-то слухи о смерти Яремича, но проверить их было невозможно. Ничего не слышали давно о Сомове2. Но недавно были сведения о фресках, написанных Лансере3. Итак, скоро «Мир Искусства» превратится в каких-то могикан. Напиши о Яковлеве, ведь не хочется верить, хотя и первая буква, и фамилия совпадают. Как протекают Твои работы? Повсюду теперь сгущается атмосфера, и в газете каждого дня сообщается по крайней мере за десять лет по прежнему масштабу. В наши горы, конечно, всё доходит в большом запоздании. Но Вы кипите в самом котле событий и, наверное, знаете многое, что мы услышим лишь из вторых рук. Сейчас у нас стоит неестественная жара, а в Испании снег. Пишут, что на солнце появились какие-то новые огромные пятна, может быть, такие же пятна появились и на совести человеческой. Наверное, если бы мы встретились, то могли бы обоюдно поведать много неслыханных обстоятельств. Помнится, у Тебя предполагались весенние работы в связи с пьесой «Чучела». Всё, что Ты делаешь, нас всех живо интересует. Вполне ли поправилась милая Анна Карловна? Какие новые победы у Коки? Успокой и скажи, может быть, сведения о смерти Яковлева не отвечают действительности. Меня уже хоронили три раза, и я сам читал большие подробности похорон. Помнишь, когда написали о смерти Марка Твена, он ответил, что это сведение сильно преувеличено. Итак, напиши, а мы все шлём Вам всем наши искренние приветы.
Душевно,
Н. Рерих
1 Яковлев Александр Евгеньевич (1887—1938), русский художник, член объединения «Мир искусства».
2 Сомов Константин Андреевич (1869—1939), живописец, график, член объединения «Мир искусства».
3 Лансере Евгений Евгеньевич (1875—1946), художник, график, член объединения «Мир искусства», племянник А. Н. Бенуа. В 1930 году оформлял Казанский вокзал в Москве.
16.
20 июня 1938
Дорогой Александр Николаевич,
Прошлый раз я писал Тебе, спрашивая, неужели вести о кончине Яковлева верны, но теперь пришли все газеты, и увы, более сомневаться нельзя. Посылаю Тебе мою заметку о Яковлеве1, и, если считаешь нужным поместить её во благо, — так и сделай.
Со всех сторон только и слышишь о разных уходах от земли. Недавно мы получили сведение, что один наш большой друг в Бельгии скончался. Приблизительно всё наше поколение движется к расчёту (так, кажется, говорил покойный Серов). Читал я Твоё доброе слово о Яковлеве2, а также памятку Добужинского. Тем дружнее нужно держаться могиканам «Мира Искусства».
Все мы шлём Тебе и милой Анне Карловне наши сердечные приветы — всегда рады получить Твою добрую весточку.
Духом с Тобою,
Н. Рерих
1 Рерих Н. К. Александр Яковлев // Рассвет (Чикаго). 1938. Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974. С. 125—127.
2 См.: Бенуа А. Н. Скончался Александр Яковлеву/Последние новости. 1938. 13 мая.
17.
27 января 1939
Дорогой Александр Николаевич,
Давно не имел от Тебя весточки и даже не знаю, дошло ли моё письмо от 6-го сентября. В нем я писал, что нам так хотелось видеть воспроизведения с Твоих работ, выставленных в Англии, а также с постановок Коки. Называю его по-прежнему, а между тем всё это поколение уже подходит к сороковым годам. Много воды утекло. Читали мы Твой фельетон о «Волшебном Фонаре»1. Он навеял те же мысли о многих прошедших годах и о том, какие научные достижения за эти годы обогатили человечество. Жаль только, что все эти механические нововведения мало подвинули дух человеческий. Всё-таки такого человеконенавистничества и взаимного недоброжелательства как сейчас, пожалуй, ещё и не было от начала планеты. Каждый газетный лист приносит сведения как бы из сумасшедшего дома. И среди всех этих человеческих смятений тем ярче и отраднее выступают те дружеские связи, которые не проржавели за целые десятилетия. Такое творится на земле, что сил не хватает сидеть вдалеке, и хочется приложить и опыт, и добрые намерения где-то, где они послужили бы на общую пользу. Почему-то мне вспоминается, как однажды у нас Ты по какому-то поводу взял Яремича под руку и сказал: «Мы — Гусары Смерти». Всё меньше становится таких деятельных гусаров смерти. А между тем, жизнь требует жертвенности. Недавно мы порадовались, читая в Твоём фельетоне о том, что несколько вещей Яковлева приобретены Люксембургским музеем, и в Париже будет его большая выставка. Как ценно слышать о каждом таком продвижении. Несколько дней тому назад я послал Тебе две моих статьи — «Праздник Искусства» (об Академии Художеств)2 и «Радость»3, в которой привел Твои замечательные слова об Осеннем Салоне. В статье об Академии Художеств мне вспомнился М. П. Боткин4, который кричал мне о том, что все наши картины нужно сжечь. Ох, много битв бывало. Надеюсь, что эти статьи до Тебя дошли, — по нынешним временам никогда нельзя быть уверенным в исправности почты. Сегодня посылаю Тебе бандеролью объявление о монографии, сейчас изданной в Риге5. Также прошу издательство выслать Тебе и самую книгу. Издатели разделили монографию на три части, и сейчас вышла первая. Итак, среди всяких ужасов войны раздаются голоса и об искусстве. Может быть, эти напоминания о мирных трудах сейчас особенно нужны, как противоядие всякой злобе, вылезшей из всех щелей. На днях мы получили новое английское издание о Греко. Мой Святослав особенно увлекается этим мастером. Издание это хорошо и тем, что очень общедоступно по цене. Можно удивляться, каким способом достигается такая доступность при 250 репродукциях. Удивляюсь, что «Последние Новости» не издали ещё следующего тома Твоих художественных писем. Конечно, и на газетных листах они приносят свою огромную пользу, но уже с готовых наборов можно бы так легко дать их в отдельном издании, а ведь это для молодёжи было бы истинным путеводителем в понимании искусства. «Гусаров Смерти» осталось уже не так много, а таких деятельных, как Ты, и совсем мало. Непонятно, почему человечество во всех веках всегда оглядывалось назад, но не умело ценить настоящее. И сколько ценнейшего, таким образом исчезало. Была у меня статья «Будем Бережливы»6. В ней я задавал вопрос, почему люди ещё согласны иногда подумать о сохранении памятников искусства прошедшего, но совершенно не хотят помыслить о живых памятниках искусства и не умеют создать для них — для этих живых деятелей условия, в которых их творчество могло бы дать наилучшие плоды. На днях мне попала книга Сикорского, в которой он касается той же темы. Ещё раньше и Пирогов7 говорил приблизительно о том же и скорбно называл своих гонителей буцефалами. Человечество в этой своей расточительности к людям неисправимо. Казалось бы, в многообразной литературе часто описывались огорчения, причинённые несправедливыми, невежественными осуждениями. И, тем не менее, так было, так есть, и неужели так и будет? Тоже был у меня записной лист о том, что по какой-то одержимости люди подозревают других во всех своих слабостях. Приходилось слышать, что некие люди называли всех лучших деятелей своекорыстными эгоистами. Увы, мне приходилось слышать, как даже Третьякова8 обвиняли в своекорыстии. В том же обвиняли и Льва Толстого, и многих замечательных деятелей. Хотелось спросить всех этих обвинителей и клеветников: не потому ли они клевещут, что в них самих сидит та самая ехидна, в которой они обвиняют других. Вообще, должны существовать крепкие законы против клеветы, иначе молодёжь иногда совершенно теряется в своих исканиях, а тут ещё и земля потеплела, и учёные в недоумении разводят руками — откуда сие. Вообще и трудное, но и замечательное время в своей стремительности, лишь бы только лететь в правильном направлении. Напиши, как Вы живёте — что у Тебя нового. Совсемничего не слышу о Сомове. Мы все в работе, но жаль, что здоровье Елены Ивановны нехорошо, всё сердце. ВсемВам сердечный привет от всех нас. Мысленно часто с Тобою и всегда шлю Тебе мои лучшие мысли.
Сердечно и искренно,
Н. Рерих
1 Бенуа А. Н. Laterna Magica // Последние новости. 1938. 31 декабря.
2 Академия художеств // Из литературного наследия. М., 1974. С. 88—92.
3 Рерих Н. К. Радость // Моя жизнь. Листы дневника. № 70. 1939. Не опубликовано.
4 Боткин Михаил Петрович (1839—1914), художник, коллекционер, вице-президент Императорского Общества поощрения художеств.
5 Рерих. Текст Вс. Иванова и Э. Голлербаха. Художественная редакция А. М. Гранде. Часть 1. Издание Музея Рериха. Рига, 1939.
6 Рерих Н. К. Будем бережливы // Зажигайте сердца. М., 1978. С. 173.
7 Пирогов Николай Иванович (1810—1881), русский хирург и анатом.
8 Третьяков Павел Михайлович (1832—1898), русский художественный деятель, основатель знаменитой картинной галереи в Москве.
18.
8 февраля 1939
Дорогой Александр Николаевич,
Недавно я писал Тебе, а теперь явился один вопрос, на который мне бы хотелось получить Твой ответ. Одно издательство запросило меня, не может ли оно получить Твою статью о моём искусстве в размере одного-двух фельетонов. Они обратились ко мне с вопросом о гонораре и сами стеснялись Тебя об этом запросить. Если Ты принципиально ничего против не имеешь, то будь добр, сообщи мне по-дружески размер гонорара за такую статью. Я совершенно не в курсе парижских гонораров и не мог сказать хотя бы приблизительно о гонораре за Твои художественные письма. Но если Ты мне назовёшь цифру, для меня будет большою радостью передать её по назначению, ибо всё, от Тебя исходящее, нам всем чрезвычайно близко и дорого. Вот читаем о смерти Г. Чулкова1, вспоминаю, как он приходил ко мне и какие беседы и планы происходили. Вспомнишь об одном — а это было уже тридцать лет тому назад. Вспомнишь о другом — уже было сорок лет тому назад, — возникают такие сроки, которые как-то и не укладываются сразу. Как-то в газете мелькнуло имя Лансере, и стало радостно, что он по-прежнему работает. Имел вести от моего брата Бориса2 — работает по постройке большого Научного Института; Архитектор Яковлев, товарищ моего брата, действует по восстановлению Царского Села. Постоянно приходится находить в разных странах имена моих бывших учеников, и надо отдать справедливость, многие из них как-то узнают наш адрес и пишут очень сердечно. Вообще удивительно, как время и история стирают всякие ненужные вехи, и повсюду можно взглянуть глазом добрым. Была у меня такая статья под названием «Глаз добрый», посвящённая Станиславскому3, — у него была эта ценная особенность, и многие артисты её отвечали. Недавно в одной книжке я читал рассказ, будто бы со слов дочери Третьякова Ирины Павловны, о том, что Грабарь4 помогал Третьякову собирать галерею. Вот уже недоразумение, ибо Грабарь, как всем известно, появился уже после смерти Третьякова. Удивительно, откуда только берутся всякие такие сведения, которые впоследствии могут лишь вносить смуту и разногласие. И ещё есть у меня один вопрос к Тебе. Сколько, приблизительно, стоит Твой костюмный рисунок? Один собиратель (есть ещё и такие) меня спрашивал, а я не умел ему ответить. Итак, будь добр, черкни мне по первому и по второму вопросу. Шлём Анне Карловне, Тебе и всем Твоим наши дружеские мысли.
Сердечно и искренно,
Н. Рерих
1 Чулков Георгий Иванович (1879—1939), русский писатель.
2 Рерих Борис Константинович (1885—1945), младший брат Н. К. Рериха, архитектор-художник.
3 Станиславский (настоящая фамилия Алексеев) Константин Сергеевич (1863—1938), русский театральный деятель, актер и режиссер. Очерк под названием «Глаз добрый» в библиографии Н. К. Рериха не обнаружен.
4 Грабарь Игорь Эммануилович (1871—1960), историк искусства, художник, музейный деятель.
19.
14 марта 1939
Дорогой добрый друг, Александр Николаевич, Спасибо сердечное за Твоё такое славное письмо — такое оно душевное. Так как мне придётся самому указать издателям цифру гонорара за Твою статью, то будь добр, черкни мне, будет ли ладно, если я им назову 1000 ф. Конечно, всё это не спешно, но я люблю всегда, чтобы всё было ясно. Материалы Ты найдёшь в монографии, сейчас выпускаемой в Риге. Я просил, чтобы Тебе монография была немедленно послана. Наверное, «Последние Новости» дадут о ней отзыв. В конце концов, можно несколько претендовать на «Последние Новости». О книге Грабаря они дают целых три фельетона, а на мои три книги хоть бы одно слово. Bce-таки странно такое абсолютное невнимание. Конечно, кроме рижской монографии (в ней будет более ста воспроизведений) можно найти материалы и у Шклявера1 (7 рю Валуа). Сейчас читал Твой прекрасный фельетон о Григорьеве2. Как хорошо, что ты нашёл такие сильные и добрые слова. Григорьев вполне заслуживает Твою превосходную оценку, а кроме того, он был один из немногих уже остающихся участников группы «Мира Искусства». Удивительно подумать, сколько замечательных Художников из этой группы уже ушло. Дягилев, Бакст, Браз, Головин, Кустодиев, Трубецкой, Чехонин, Яковлев, Щуко, Борис Григорьев, а теперь ещё и Петров-Водкин. Только подумать, что уже одиннадцать сильных художников покинули земную юдоль. При этом все они ушли преждевременно. Как хорошо, что Лифарь3 устраивает Дягилевскую выставку. Ведь так часто даже крупнейшая деятельность порастает травою забвения, а ведь с именем Дягилева связана целая эпоха. Я писал Шкляверу, чтобы он со своей стороны всячески помог этой замечательной выставке. Я не знаю, что именно там будет выставлено, но, вероятно, кроме оригиналов будут и воспроизведения эскизов и костюмов. Где остались серовское панно4 и моя «Сеча при Керженце»?5 В своё время они очень нравились и должны же где-то находиться. Невероятно предположить, чтобы они были съедены мышами в каком-то подвале. При последующих балетных антрепризах эти панно не выставлялись, значит, они где-то покоятся и, будем надеяться, в, сохранности. Странно подумать, сколько вещей исчезло за эти годы. Может быть, часть их вынырнет когда-то опять, но кажется, что большинство этих странников бесследно пропало. Я лично могу насчитать целый длинный ряд моих пропавших вещей и думаю, что на самом деле этот список гораздо многочисленнее. Когда в 1926 году мы проезжали Омск, то в местном музее к моему изумлению оказалась большая моя неоконченная картина «Строят ладьи». Я отлично помню, что она оставалась в числе многих других холстов в моей верхней мастерской. Значит, всё оттуда разлетелось. Также много картин своевольно распродал Арбенин6, которого Ты, наверно, помнишь, а затем мне сообщили, что он умер. Вообще, когда в художественных словарях читаешь списки пропавших картин, то теперь они делаются совсем не странными. Можно себе представить, сколько прекраснейших картин сейчас погибло в Испании. Также из Китая приходилось слышать о непоправимом разрушении древних памятников. Где людская жестокость и невежество, а где черствая корысть способствовали бесчеловечным разрушениям. Удивительно, что и в наше время среди всяких иногда курьёзных забот об охране искусства можно натолкнуться на самые невероятные грубейшие вандализмы. За последние годы пришлось видеть столько старинных картин, наспех вавилонами вырезанных с подрамников. Приходилось видеть останки картин, сложенных, как носовой платок, протёртых по всем складкам. А тут вдруг уходит с земного плана целая группа мастеров, а ведь не Скоро их заменит молодое поколение. Тебе показалось, что какое-то моё письмо не дошло. И сам я об этом подумал, ибо ещё в августе спрашивал Тебя об условиях, на которых устраиваются в Лондоне выставки. За эти дни мы все переболели инфлюэнцой, как видно, даже в далёкие горы забирается эта непрошенная гостья. Как хорошо Ты описал Твои семейные собрания, на которых третье молодое поколение уже является участниками. Значит, за исключением Коки, все прочие Твои живут около Вас в Париже. Всё-таки, из всех городов Европы (уже не говорю об Америках), Париж остаётся самым привлекательным для жизни. Уж если где жить в Европе, то в Париже. Конечно, тянет повидать опять и Венецию, и Рим, и Брюгге, и Амстердам, но ведь это всё будет поучительный превосходный проезд, а поселиться в Венеции вряд ли вообще возможно. Мои заметки, которые я посылал Тебе, были, конечно, для Твоего сведения, ибо во всём, что я пишу постоянно упоминается твое имя. Да и ты, и Дягилев вписали в целую эпоху так много, что теперешняя выставка Павильон Марсан должна отзвучать, как прекраснейшая летопись. Неужели Ида Рубинштейн7 опять взялась за Клоделя — за эту черную птицу поэзии? Удивительно, что в то время, когда среди более молодых французских поэтов и литераторов столько прекраснейших имён, а тут ветошь Клоделя будет занимать внимание. Читали мы о процессе Жана Кокто8 итак, докурился, наконец. Вот тоже пустоцвет. Итак пожалуйста, черкни мне, о чем я спрашивал в начале письма, и по нашей искренней формуле прими вместе с Анной Карловной наши лучшие мысли.
Духом с тобою,
Н. Рерих
1 Шклявер Георгий Гаврилович (ум. 1970), юрист, профессор Парижского университета, секретарь Общества Н. К. Рериха во Франции и председатель Парижского Комитета Пакта Рериха.
2 Бенуа А. Н. Творчество Бориса Григорьева // Последние новости. 1939. 18 февраля.
3 Лифарь Сергей Михайлович (1905—1986), балетмейстер, участник «Русских сезонов» С. П. Дягилева. К 10-летию со дня смерти Дягилева С. М. Лифарем была организована выставка «Русские балеты Дягилева» (март-июнь 1939). См.: Бенуа А. Н. Выставка Дягилева//Последние новости. 1939. 8, 15 и 22 апреля.
4 В. А. Серов в 1911 году создал эскиз занавеса для постановки балета «Шахерезада» в программе «Русских сезонов». В 1920-е годы работа затерялась.
5 «Сеча при Керженце» — декоративное панно Н. К. Рериха, бывшее оформлением одноименного симфонического антракта на музыку Н. А. Римского-Корсакова в программе «Русских сезонов» 1911 года. В 1920-е годы работа затерялась.
6 Об Арбенине сведений не найдено.
7 Рубинштейн Ида Львовна (1880—1960), танцовщица, участница «Русских сезонов». В 1929 году организовала «Труппу Иды Рубинштейн». А. Н. Бенуа был главным художником труппы.
8 Кокто Жан (1889—1963), французский писатель, драматург, кинорежиссер, художник. Был связан со всеми авангардистскими течениями XX века. К деятельности «Русских сезонов» С. П. Дягилева имел отношение с 1910 года.
Воспроизводится по изданию:
Два письма Н.К. Рериха Павлу Александровичу Северному // Журнал «Дельфис». М., 2009. № 1 (57). С. 17-18.
Письма Н.К. Рериха к П.А. Северному (1937)
уральскому писателю, который почти 35 лет провёл в эмиграции в Китае,
где и познакомился со знаменитым художником.
Когда в 1954 году семья Северного готовилась к возвращению на Родину, то писателю пришлось уничтожить свой архив, в том числе и письма к нему Н.К. Рериха. Их было 15. Но на два из них у Павла Александровича «не поднялись руки». Когда семья проходила пограничный контроль, то сын писателя — Арсений, бывший тогда юношей, спрятал эти два письма у себя на груди, под рубашкой. Так они попали в Россию. Но и потом, уже в наше время, волею судеб эти письма оказались у человека, который держал их, видимо, не осознавая их ценности. Только недавно они вновь попали к Арсению Павловичу. И вот теперь мы их публикуем. Оригиналы писем, отпечатанных на пишущей машинке на очень тонкой бумаге, но с подлинной подписью Н.К. Рериха, переданы А.П. Северным Государственному Музею Востока.
1.
NAGGAR
Kulu, Panjab, Br.India
26 января 1937 года
Павлу Северному.
Дорогой мой,
Сердечно благодарю Вас за книги Ваши, посвящённые Пушкину и Тургеневу1. Прочёл их с большой радостью, ибо такие характеристики наших великих людей, по моему мнению, совершенно необходимы. Помимо отличного слога, Вы умеете так бережно выявить все прекрасные стороны великих характеров, что для молодого поколения Ваши книги будут ведущими вехами. Каждый писатель и художник в своих произведениях являет и свою характеристику. Один увидит мрак, а другой увидит свет. Говоря о других, писатель невольно говорит о том, что ему самому близко, и даёт в образах, им излюбленных, и свою характеристику. Вы так бережно и любовно очертили Пушкина и Тургенева. Вы сделали это убедительно, а ведь таинственное качество убедительности так нелегко даётся. Нужно иметь истинное дарование, чтобы без всяких осуждений оставить в читателе облик светлый — ведь оба описанные Вами героя русской жизни навсегда и останутся светочами. Вы правильно подчеркнули все терния, лежавшие на пути их великого шествия. Читатели должны знать об этих терниях, чтобы на будущее русские люди, да и вообще все люди, научились оберегать живые памятники культуры. Празднуется сейчас юбилей Пушкина. Празднуется торжественно — будем и этому радоваться, но было бы ещё радостнее, если бы современники Пушкина уберегли бы поэта и вместо наветов и злоречий охранили бы его трудный путь от покушений тьмы. Застрелили Пушкина, застрелили Лермонтова, не уберегли Грибоедова, отягчили жизнь Гоголя. Изгоняли Ломоносова и Менделеева, свели с ума Врубеля, клеветали на Куинджи. Что же это такое? Почему же общественное мнение молчало. Неужели нужно целое столетие для того, чтобы над прахом Пушкина прозвучало единогласие. Потому-то так особенно ценно то, что Вы творите, направляя общественную мысль к охранению живых памятников культуры. Люди сперва убивают соловья, а потом начинают изучать его. Всегда вспоминаю с радостью наше краткое свидание на пароходе в Шанхае. Буду рад встретиться с Вами. Вижу из посвящения Вашего, что с Вами идёт большой друг Ваш — Ваша жена. Скажите и ей мой привет. Вы хотели иметь мой портрет — посылаю его Вам, и буду рад иметь и Ваши портреты. Итак, бодро переходите трудные потоки — ведь Армагеддонные годы трудны всем — тем более нужно объединить все культурные силы, ибо служители тьмы всегда организованы. Посылаю Вам «Врата в Будущее» и «Нерушимое» и всегда буду рад Вашим весточкам.
Искренно и сердечно,
Н.Рерих.
1 Имеются в виду романы П.А. Северного «Косая мадонна» (1934) и «Тургеневская сказка» (1936).
2.
NAGGAR
Kulu, Panjab, Br.India
10 мая 1937 года
Павлу Северному.
Дорогой мой,
Спасибо за доброе письмо Ваше от 10-го апреля, сейчас полученное. Вижу из него, что Вы неустанно за работою — а это самое главное. Радуйтесь, если всякие завистники злобствуют. Ведь такая злоба есть ничто иное, как «обезьяньи ласки». Хуже было бы, если злошептатели не обращали бы внимания. По-своему они воздают Вам честь, ибо похвала их была бы бесчестием для Вас. Именно творите и творите. Спасибо за посвящение мне книги Вашей о Гоголе1. Вы не ошиблись, полагая, что именно этот великий писатель, поэт и провидец мне особенно близок. Кроме незабываемых его образов поразителен и язык его, за столетие нисколько не устаревший. Хорошо делаете, что отмываете великие лики, часто запылённые в базарной людской неурядице. Рад слышать и о решении Вашем создать кружок. Такие кружки-содружества чрезвычайно нужны, ибо в них взаимно поддерживается горение культурное. Когда так много сожжигания культуры, то свет её нужно оберегать всеми силами. Для начала этого кружка примите мой постоянный совет: начните кружок с самым малым числом участников. Из малого зерна вырастают мощные древа. Если трое или четверо сходятся во имя культурного сотрудничества, то есть вероятие, что они поймут друг друга и не поссорятся. Каждое же большое сборище неспаянных идейно полуслучайных посетителей всегда несёт в себе раздор и взаимное поношение. А именно этих двух ехидн нужно всячески избегать. Ведь ЕДИНЕНИЕ является самым мощным фактором, и только людское недомыслие не соображает, какое непоправимое разрушение вносится каждым разъединением. Итак, начинайте с Богом в твёрдой вере, что культурное объединение неотложно нужно. Кажется, Вы знаете Елену Корицкую — она писала мне, что с Вами встречалась. Пришлите мне и Вашу, и жены Вашей карточку, а если изберёте сотрудников, то и их фотографии, хотя бы наименьшего, «паспортного» размера. Мы поместим их в собрание изображений наших сотрудников в разных странах. Ещё раз скажу, не смущайтесь ни завистью, ни клеветою. Помните Гоголевское напутствие. Ведь такие строки написаны кровью сердца. Помните и слова Гоголя о женщине. — Из-за мёртвых душ встают вечно живые души.
Итак, творите. Супруге Вашей привет.
Духом с Вами,
Н.Рерих
1 Этот труд не был закончен П.А. Северным.
Письма Н.К. Рериха к И.В. Северянину (1938)
1.
21 мар[та] 19[38] г.
Дорогой Игорь Васильевич.
И радостно, и грустно было мне получить Ваше письмо от 28 февраля. Радость была в том, что Ваше творчество было мне близким и Ваше имя звучало во всех странах, в которых я был за эти годы. Радость была и в том, что Вы прислали и книгу стихов, и манускрипт Ваш — всё это и звучно и глубоко по мысли и прекрасно по форме.
А грусть была в том, что Вы пишете и о Вашем, и вообще о современном положении писателей, — я бы сказал, вообще о положении культуры. Дело [об]стоит именно так, как Вы и описываете. Книга стала не нужна. В домах подчас вообще не находится книжной полки, а ведь было время, когда книга была другом дома. Сейчас происходит такой Армагеддон, который захлестывает всю жизнь, во всех её проявлениях. Люди более думают об удушении, нежели о животворении.
Вот Вы пишете об издании Вашей рукописи в «Алатасе». Но это издательство за последние годы совсем захирело. Гребенщиков с великими трудами на своём ручном станке иногда отпечатывает свои книги и радуется, когда во время его лекций удаётся продать несколько экземпляров. Вот каково положение. Конечно, не только о гонораре, но и вообще об издании в «Алатасе» нечего и думать.
Русские книжные магазины закрываются один за другим. Ещё недавно нам писали из Праги, что последний русский книжный магазин закрывается.
Всё это очень невесело, но приходится брать вещи так, как они на самом деле. Думается, что Вам удобнее и дешевле издать рукопись в Таллине или в Нарве, где есть русские типографии. Для такого издания посылаю Вам пять фунтов стерлингов поч[то]вым переводом.
Вообще делается величайшим секретом, как могут существовать писатели и художники. Когда как-то спросили А. М. Ремизова, как он преодолевает трудности, он ответил: «И сам не знаю как». Ещё остаётся какая-то возможность лекций, которые собирают людей и проталкивают мысли об истинных ценностях. Но огрубение повсюду весьма велико. Всякое стремление и достижение вызывает лишь поношение.
Ещё недавно мы имели на наших глазах ужасающие к тому примеры. История культуры должна заполнить несколько весьма мрачных страниц. Казалось бы, такое положение вещей должно сближать собратьев по всем областям искусства, а на деле и это не замечается.
Не знаю, прислали ли Вы рукопись как список для меня, или же это есть оригинал для печатания, — потому на всякий случай возвращаю рукопись, если она потребуется для местного печатания.
Дай бог, чтобы ближайшие дни не ознаменовались ещё какими-то всемирными ужасами.
Хорошо, что Вы встречаетесь с А. Раннитом, — он мне очень нравится. Знаете ли Вы и латвийского славного поэта Рихарда Рудзитиса?
Всегда буду рад слышать от Вас и о Вас и на этом шлю мой сердечный привет.
Н. Рерих.
2.
27 июня 1938 г.
Дорогой Игорь Васильевич.
Спасибо Вам за Ваше доброе письмо, — оно недавно дошло в наши далёкие горы. Радуюсь Вашим добрым словам о Ранните, ибо и я к нему отношусь с большой сердечностью. Радуюсь и тому, что его стихи будут переведены при Вашем участии. Именно Вы сумеете сохранить характерность его выражений. Всегда радуюсь каждому единению, а тем более единению среди мастеров искусства. Сами видите, какой свирепый армагеддон сейчас гремит. Люди теряют человекообразие и заняты изобретением братоубийственных орудий. Бесчисленны взрывы, как бы и планету не взорвали.
Один мой биограф просил меня спросить, нет ли у Вас ещё каких-либо упоминаний меня вроде как в поэме, Вами нам присланной. Повсюду имеются преданные друзья, которые собирают для всяких симпозиумов характеристики.
В прошлом году Б. Григорьев писал мне с великим отчаянием, как бы предрекая конец всякой культуры. По своему обычаю я возразил ему, что не нам судить, будут ли сожигать наши произведения. Ведь мы вообще не знаем ни читателей, ни почитателей наших.
Помню и другое отчаяние, а именно покойного Леонида Андреева, который писал мне о том, что «говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не вижу». Именно все мы не видим их.
Может быть, и Вам иногда кажется, что у Вас нет читателей. Но даже в нашей горной глуши нам постоянно приходится слышать прекрасные упоминания Вашего имени и цитаты Вашей поэзии. Ещё совсем недавно одна неожиданная русская гостья декламировала Ваши стихи, ведь Вы напитали Вашими образами и созвучиями многие страны.
Все мы находимся в таком же положении. Уж очень щедро было русское даяние. Потому-то так трудно усмотреть и урожаи. Русская музыка, русский образ, русские слова запечатлены во всех частях света. Нет такого дальнего острова, где бы не отобразилась русскость. Даже и в трудах, и в трудностях будем беречь Русское Сокровище. Оно так велико и прекрасно, что за ним будущее. Вы, может быть, удивитесь такому оптимизму, но думаю так не только потому, что верю, но и знаю. Много раз мои слова и картины считалась пророческими, так и о Русском Сокровище позволю себе пророчествовать светло.
А Россия и все её народы преуспевают. Стравинский писал о кретинизме Европы и Америки. Он живёт в Европе и недавно был в Америке, — ему и книги в руки. А мы будем светло мыслить о лучшем русском будущем. Пока что весь мир, несмотря на зависть, должен был поклониться и русской литературе, и театру, и живописи — всему русскому.
Каждая Ваша весточка будет мне радостью. Шлю Вам душевный привет.
Искренно Н. Рерих.
3.
3 авг[уста] 19(38) г.
Дорогой Игорь Васильевич.
Читаю Ваше письмо и думаю, думаю, как помочь Вам. По нынешним временам это совсем не так просто. Мои личные средства совершенно истощены, а художественных продаж не предвидится, и журналы гонорара не платят. Впрочем, я никогда не был богатеем. Если бы только можно было знать, где существуют те газеты или журналы, которые ещё платят гонорары, то я употребил бы всё моё доброе стремление, чтобы поместить там или Ваши всегда прекрасные поэмы, или что-либо из моих писаний в Вашу пользу. Но не знаю я таких изданий, а сведения, поступающие из разных стран, более чем неутешительные. В Америке повальный кризис, в Англии, говорят, вся жизнь вздорожала вдвое, а во Франции за помещение статьи не только не платят, но требуют ещё и денежный взнос. Таковы мои сведения. Прямо не знаю, куда обратиться. Вполне понимаю и Ваше тяжёлое положение. Вот и в Париже мой друг А. М. Ремизов жестоко бедствует, а уж чем живёт Бальмонт — и представить себе не могу. Если бы из голубого неба пришла какая-либо новая возможность, я прежде всего вспомнил бы о Вас; но говорить о голубом небе, когда вместо грома грохочут пушки, это весьма слабое утешение.
Неутешительно также и то, что с каждым днём положение вещей всё ухудшается, и человечество из кожи вон лезет, чтобы навредить самому себе.
Итак, если хоть что-либо с голубого неба свалится, я вспомню о Вас.
Если бы на земле были хоть сколько-нибудь добрые положения вещей, то Ваши стихи были бы истинным украшением журналов. Но ведь до добра далеко, и красота поэзии для людей сейчас звучит не только отвлечённо, но даже мёртвенно.
А кому сейчас нужны картины? Если является мысль о выставке, то Вам представят такой бесконечный счёт предварительных расходов, что даже удачные продажи не покроют его. Так была идея выставки в Лондоне, но предварительные расходы были представлены в размере одной тысячи фунтов. Где уж тут думать о выставках.
В прежние времена выставки устраивались на комиссионных началах, не вовлекая художников в предварительные расходы, но сейчас и эта обычная практика уже не существует.
А книжные магазины лопаются, как пузыри, у нас за Поволоцким в Париже пропало несколько тысяч франков. Вот какие дела.
Не скрываю от Вас истинного положения вещей, ибо лучше знать всё так, как оно и есть. Всё наше доброе желание с Вами, но кто подскажет, что можно сделать.
Шлём Вам душевные мысли.
Искренно Н. Рерих.
Николай Рерих
Неизвестные письма
В предгорьях белоснежных Гималаев, в местечке Кулу, путешественники неизменно подходят к памятнику, на котором на языке хинди высечены слова: «13 декабря 1947 года на сем месте предано огню тело Николая Рериха — великого русского друга индийского народа».
Долог и труден был путь этого человека. Ученик чародея-колориста А. И. Куинджи, он сам выбрал трудную дорогу художника-новатора, искателя новых выразительных средств в живописи. Он писал 8 июля 1894 года своему другу художнику Л. М. Антокольскому (1872–1942): «Художнику должны быть просто все специальности известны, должны быть известны стремления общества. Трудную, брат, дорогу мы выбрали, но всё же я предпочту быть средним художником, нежели хорошим специалистом по другим многим областям. Всё же его занятия чище, лучше, всё же искусство порождено лучшими, высшими стремлениями людей, тогда как многое другое порождено низшими, а то и животными стремлениями. Ведь лучше служить тяжёлым трудом, но делу хорошему, нежели несимпатичному».
Всю свою жизнь он следовал убеждению, которое высказал в другом письме к Л. М. Антокольскому, от 24 июня 1895 года: «...Пока только есть силы, будем вперёд идти, будем стараться сказать своё слово в искусстве. У нас задача не только покорить натуру, но стать её вечным властелином. Оживотворить натуру — заставить её говорить нашими словами, творить!».
Вихрь революции отрезал художника от родины (он с 1916 года лечился в Финляндии), лишил той исконно русской почвы, которой питалось его творчество, жил его пытливый ум учёного-археолога, любителя русской старины и древней архитектуры.
Публикуемые письма Н. К. Рериха к поэту Игорю Северянину (1887–1942) и советскому искусствоведу Михаилу Бабенчикову (1890–1957) поражают не только описанием тяжёлого быта русской эмиграции и всеобщего одичания культуры Запада накануне второй мировой войны, они потрясают несгибаемой верой художника в прогрессивную миссию русской, советской культуры. И высказанное им в письмах желание вернуться на родину — не пустые слова: умирая в Индии, художник завещал все свои картины Советскому Союзу. В Советской России он видел средоточие светлой, передовой культуры мира, а самым ценным в своей жизни считал то, что нёс народам мира правдивое слово о новой России, её процветающих народах и их культуре. И поныне светлым завещанием звучат его слова: «И не только в праздничный день, но и в каждодневных трудах мы приложим мысль ко всему, что творим о родине, о её счастье, о её преуспеянии всенародном».
Подлинники впервые публикуемых писем Н. К. Рериха, а также писем к Л. М. Антокольскому хранятся в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР.
Вяч. Нечаев
Письма Н.К.Рериха к П.Ф. Беликову (1936-1939)
Беликов Павел Фёдорович (1911-1982) – писатель, поэт, рериховед, крупнейший биограф Рерихов, собравший богатый архив документов об этой семье. Один из авторов первой в мировом рериховедении подробной биографии художника (Беликов П.Ф., Князева В.П. Рерих. М.: Молодая гвардия, 1972. Серия «ЖЗЛ»). Один из организаторов рериховского движения в Эстонии и в СССР. С. Н.К. Рерихом был знаком по переписке и с Ю.Н. Рерихов и С.Н. Рерихов – лично. «...Я начал переписываться с Н.К.Р[ерихом] еще в середине тридцатых годов, причем первым написал не я ему, а он мне. Вскоре у меня завязалась переписка с Ю[рием] Н[иколаевичем], который в 1957 г. приехал в Москву и с которым я имел счастье общаться лично. В 1960 году я лично познакомился со С[вятославом] Н[иколаевичем] и поддерживаю с ним контакты...» (Из письма П.Ф. Беликова к А. Андрееву от 1 августа 1977 г.)
П.Ф. Беликов переписывался с Н.К. Рерихом в 1936-1940 гг. Поскольку при отъезде из Таллинна в 1941 г. ему пришлось оставить свой архив в нескольких местах, часть материалов была уничтожена. В 1972 г. он передает в ЦГАЛИ в личный фонд Н.К. Рериха восемь писем 1938-1939 гг. вместе со своими комментариями.
11 июля того же года Научная библиотека Тартуского государственного университета получила от него в дар одно письмо Н.К. Рериха от 5 ноября 1937 г., статью «Николай Константинович Рерих. Жизнь и деятельность. Справки и краткие характеристики», несколько фотографий, сделанных с картин С.Н. Рериха, и фотографий с видами Кулу, а также три письма Ю.Н. Рериха от 1 декабря 1938 г., 31 марта 1939 г. и 28 июня 1939 г.
Примечания к письмам Ирины Сяэск.
П.Ф. Беликов
Комментарии к письмам Н.К. Рериха к П.Ф. Беликову, переданным в ЦГАЛИ
Рерих имел с Прибалтикой очень обширную переписку, особенно с Ригой, где были общество и музей его имени. Прибалтика рассматривалась Рерихом как своего рода звено между чуждым ему западным миром и Родиной. Через Прибалтику шли письма в СССР, так как из-за своих просоветских настроений Рерих опасался писать из Английской Индии непосредственно в Советский Союз. После посещения Рерихом Москвы в 1926 году английские власти дважды пытались не допустить его в Индию, где художником был организован научно-исследовательский институт "Урусвати".
Так как в архив ЦГАЛИ со временем могут попасть и другие письма Н.К. Рериха к прибалтийским корреспондентам, уместно сделать одно замечание. За перепиской Рериха тщательно следила английская колониальная цензура, поэтому он вынужден был прибегать к камуфляжу. Так, например, он не употреблял слов "Россия", "Советский Союз", "Москва". Вместо них употреблялись слова: "Швеция" (для обозначения государства) и "Стокгольм" или "Центральный город" (для обозначения Москвы).
__________________________________
5 октября 1936 г.
Дорогой Павел Федорович!
Шлю Вам искренний привет и желаю, чтобы здоровье Ваше окрепло. Все тонко настороженные духовно, конечно, особенно страдают и телесно в наше неслыханно напряженное время. Поистине, гремит Армагеддон. По всему миру несутся стенания о нерешенных проблемах. Но сердце человеческое давно решило все о земной жизни. В сердце человек знает все, но не может претворить в плотном слове. В искусстве иногда вспыхивают искры прозрений. Недаром именно творчество от древнейших времен, от Вед незапамятных, считалось связью с Высшим. Пьете ли Вы валериановый чай? – это незаменимый жизнедатель, если его употреблять долговременно и непрерывно. По чайной чашке вечером, перед сном. Вместе с сердечным приветом шлю Вам несколько последних открыток и мысль с пожеланием всего Светлого. Бандеролью пошлю Вам мою последнюю книгу «Врата в Будущее». Да пошлет Вам Преподобный Сергий силы и здоровье.
Искренно,
Подпись1
1 Подписи в ряде писем из архива П.Ф. Беликова вырезаны, на ксерокопиях видны лишь отдельные черточки, оставшиеся от них.
15 января 1937 г.
Дорогой мой П[авел] Ф[едорович],
Ответ мой на Ваше милое письмо я несколько задержал, ибо ожидал прилагаемую сейчас книгу Рудзитиса «Культура». Из Риги книга идет в Индию, а потом опять на Балтийское побережье – так путешествуют по миру мысли человеческие. Вы спрашиваете, как понимать Абсолют. Именно так, как само слово подсказывает – Все во всем и Все от Него. Никаких ограничений или подразделений ставить не следует. Главное человеческое несчастье – в надстройках условных комнатушек, чем шире – тем лучше. Также Вы спрашиваете, почему в Знаках на книгах одна буква отличается. Внутреннего значения это не имеет, ибо это та же самая буква, но лишь в разном правописании. Также Вы спрашиваете, что означает слово на изданиях нашего Рижского Кооператива. Это – санскритское слово «Агни», что значит «Огонь», или по-латышски «Угунс». Если воспроизведения с моих картин доставили Вам радость, я буду посылать Вам их по мере выхода в свет. Сейчас в Риге издана моя картина «Брамапутра», но отпечатков здесь мы еще не имеем. Если бы Вы хотели снестись с А.И. Клизовским по следующему адресу: Riga, Kuldigas iela # 47, dz.l., то наверное Вы могли бы обсудить вопросы из его двух томов. Главное, не смущайтесь и не делайте никаких разделительных выводов. Например, почему пол должен являться таким непреходимым условием в воплощении. Ведь достаточно известно о бывшем и даже по сие время сохранившемся совмещении полов. Ведь андрогинность и посейчас встречается. Вы совершенно правы, что прежде всего нужно искать Высший Свет, но находить его можно прежде всего через свое сердце. Утончая свое сознание, люди достигают и расширения его. Сейчас особенно необходимо дружелюбие в общечеловеческом понимании. Человечность во всем мире сейчас страдает. Клевета и ложь безумствуют по миру. Недаром прошедший год назван был назван годом Армагеддона. А наступивший год должен будет пожинать многое накануне посеянное. Сейчас вышла в Риге и книга «Аум». В ней даются указания по усвоению значения психической энергии. Это не есть низкий и вредный психизм. Всеначальная психическая энергия имеется в каждом человеческом организме и должна быть обережена всеми лучшими помыслами и душевными устремлениями. Все это не отвлеченность, но профилактика каждого дня, когда с утра до вечера человек сеет или добро или зло. Для очень многих все эти реальнейшие соображения все-таки остаются отвлеченностью. Потому так нужна борьба с невежеством. Шлю Вам мои добрые пожелания и при случае пошлю Вам все могущее Вас интересовать.
Искренно,
Подпись
5 ноября 1937 г.
Дорогой Павел Федорович!
Очень рад видеть из письма Вашего от 22-го окт[ября], сейчас полученного, что здоровье Ваше оправилось. Благодарю Вас за Ваше приветствие. Ваша мысль о создании группы моего имени в Ревеле должна быть координирована с несколькими подобными же пожеланиями, высказанными в том же городе. Чтобы не произошло невольного столкновения, очень советую Вам списаться с Председателем нашего Латвийского Общества Рихардом Яковлевичем Рудзитисом, который находится в курсе образования Балтийских групп. Хуже всего, когда доброе желание не встречается, но сталкивается с таким же. Вы, может быть, уже слышали, что конгресс в Риге прошел под знаком хорошего успеха и таким образом получилось объединение всех Балтийских наших обществ и групп. Особенно приятно слышать, когда эти культурные очаги возгораются самостоятельно в полной самодеятельности. На Конгрессе была прочтена целая серия докладов по разным отделам культуры. Все это очень хорошо, ибо объединение культурных элементов никогда так не было необходимо, как сейчас.
Из Эстонских газет мы также получили две хорошие вырезки в связи с Конгрессом. Каждое культурное дело для произрастания своего требует продолжительное время и должно нарастать естественно, ибо всякое доброе начинание непременно встретит и противодействие и непонимание. Борьба с невежеством должна быть действенным лозунгом каждого культурного работника.
Желаю Вам всего доброго, искренно,
Н.Рерих
25 апреля 1938 г.1
Дорогой Павел Федорович,
Спасибо Вам за добрые вести. Очень рад, что Вы будете из нескольких моих книг составлять одну для эстонского издания. Кроме моих книг, Вами названных, не забудьте и другие: «Твердыня Пламенная», «Цветы Мории», «Держава Света», «Нерушимое» и «Сердце Азии». Если у Вас или у Раннита этих книг не имеется, то спишитесь с Рудзитисом в Риге (Stokholmas 35, Mezaparks, Riga), – наверное, они Вам одолжат эти книги, ибо и Вам самому будет приятнее располагать полным материалом. Конечно, кроме полных статей, могут быть и отдельные мысли – цитаты, и таким образом Вам удастся вместить большое количество мыслей. С удовольствием даю Вам разрешение на составление такой книги для эстонского издания. Когда у Вас весь материал подберется, то, пожалуйста, пришлите мне оглавление на случай, если еще вспомнится что-либо полезное.
Рад слышать, что собрание общества, как Вы пишете, прошло удачно, и устав может быть уже утвержден. Кроме Вашей группы, у Раннита имеется целая группа выдающихся молодых деятелей искусства всех областей. Такое участие молодых живых элементов нас чрезвычайно радует. Таким образом перекидывается мост в следующее поколение, а в этом уже заключены прочные устои. Читали мы в «Потоке» Вашу очень интересную статью2.
При случае скажите, пожалуйста, Гущику, что мы весьма одобряем его основные мысли3. Между прочим, он поминает тепло Щербова4. От души присоединяюсь в этом, ибо все мои первые встречи со Щербовым проходили под добрым знаком. Первая моя встреча с ним относится еще к временам академическим, когда после моего фельетона «На кургане» Щербов подошел ко мне в залах Академии и сказал: «А мы вчера хором пропели вашу статью». Помню его карикатуру на мастерскую Куинджи, которую он облек в образ моей картины «Сходятся старцы». Все карикатуры Щербова являются страницами русской истории последних лет и должны быть изданы отдельным альбомом. Ведь они все появились в одном журнале у Голике и потому собрать их не трудно, а по краскам они вполне поддаются переизданию. Помню, что Шаляпин обижался на Щербова, но не будем судить, ибо оба они уже переселились в мир тонкий. Правильно говорит Гущик о необходимости бережности к нашим первейшим лицам5. Куприн действительно страдал от небрежения. Помню, как бедствует Ремизов в Париже. За малым исключением, вроде Бунина, многие самые лучшие и тут и там находятся прямо в бедственном состоянии. На расстоянии иногда трудно судить о денежном положении, ибо многие тщательно скрывают его до последней крайности. Но иногда случайно приоткрывается окошко на такие трудности, что сердце болит от невозможности всем прийти на помощь. Сколько трудностей в мире! Держитесь прочно во благо. Шлем Вам искренний привет.
Н.Рерих
1 Местонахождение оригинала неизвестно, в архиве П.Ф. Беликова имеется только машинопись.
2 Имеется в виду работа «Пушкин и государственность», которая была впервые опубликована в сборнике «Поток Евразии» (Таллинн, 1938. С. 77-83). Вторая публикация: «Библиография», №6, ноябрь-декабрь 1993 г.
3 Речь идет о работах В. Гущика «Поток Евразии» и «Куприн уехал» в сборнике «Поток Евразии» (Таллинн, 1938. С. 3-48, С. 83-109).
4 Павел Егорович Щербов упоминается в статье В. Гущика «Куприн уехал» в связи с его дружбой с Куприным (сборник «Поток Евразии». Таллинн, 1938. С. 92-93).
5 Речь идет о статье «Куприн уехал» в вышеупомянутом сборнике.
19 июля 1938 г.1
Дорогой Павел Федорович,
Спасибо Вам и тем Таллиннским друзьям, которые прислали мне книгу «Волга идет в Москву»2. Меня очень тронуло понимание друзьями моих патриотических направлений. Действительно мы должны знать все преуспеяния. Такие монументальные сооружения, как описанный в книге канал, принадлежат уже всей нации, каждому русскому. Также поблагодарите, пожалуйста, Бориса Новосадова3за его тетрадь звучных стихов. У него есть несомненный поэтический дар, – пусть он не впадает в пессимизм, ибо каждому удастся приложить свой талант.
Слышали мы, что Вы теперь работаете в книжном магазине, а такая работа есть истинно культурное дело. Сколько полезных семян можно заронить приходящим. Ведь хороший книжный магазин, хотя бы и маленький, уже является очагом культуры. Сколько раз приходилось наблюдать, как книжная лавка становилась своеобразным клубом. И в литературе неоднократно именно фон книжной лавки избирался местом действия. Помните, как у Анатоля Франса самые поучительные беседы происходят именно в книжной лавке. Я Вам посылал полученную мною из Америки статью «Будем Бережливы». Мне приходилось слышать из Парижа хорошие отзывы об этой статье. Действительно всем людям, а в особенности деятелям нужно быть напряженно бережливыми. Столько неповторимых ценностей часто уничтожается человеческим невежеством. Получили мы книгу Грабаря4, и я очень сожалею, что обо мне сказано многое не отвечающее действительности. И даже приписаны мне слова, которых я никогда не произносил. Другой раз хочется собрать воедино всевозможные печатные выдумки и посмотреть, какая невероятная чепуха пускается по миру. Меня уже три раза хоронили, а некий русский профессор Коренчевский в Лондоне сообщил мне удивительную новость, что я вовсе не Рерих. Вот через такие обезьяньи ласки приходится проходить. Н.Ф.Роот5 прислал мне номер журнала «Сельское Хозяйство» со своей статьей. Среди сотрудников журнала упоминается Я.М.Шаховской6. Нельзя ли узнать, тот ли это Яков Михайлович Шаховской, бывший директором сельскохозяйственной школы во Пскове, и где он сейчас. Постоянно [приходится] встречать друзей и родственников в совершенно неожиданных местах. Именно, как я писал в моем очерке «По лицу Земли», прошли русские и много посеяли семян культуры. Еще раз спасибо за присланную книгу. Шлем Вам наши лучшие душевные пожелания.
Искренно,
Н.Рерих
1 Оригинал письма хранится в ЦГАЛИ, в архиве П.Ф. Беликова находится копия с оригинала.
2 П.Ф. Беликов в комментарии к письму пишет: «Книга "Волга идет в Москву" – книга о канале Москва-Волга. Получив эту книгу, Н.К. Р[ерих] по ее материалам написал очерк "Стихия" (опубликован в журнале "Наш современ ник", М., №7, 1967 г.)».
3 П.Ф. Беликов: «Борис Новосадов (Борис Тагго), поэт. Проживал в Таллинне. Посылал Н.К. Р[ериху] сборник своих стихов "По следам бездомных Аонид", Таллинн, 1938».
4 П.Ф. Беликов: «Имеется в виду автомонография И. Грабаря "Моя жизнь"».
5 П.Ф. Беликов: «Николай Федорович Роот (1870-1960), художник. Проживая в Таллинне, переписывался с Н.К. Рерихом. Сколько мне известно, в пятидесятых годах передал свой архив с письмами Рериха в ЦГАЛИ».
6 П.Ф. Беликов: «Шаховской Яков Михайлович – родственник Елены Ивановны Рерих (жены художника) действительно проживал в Печерах (Петсери), где работал агрономом».
22 июля 1938 г.
Дорогой Павел Федорович,
Только что послал Вам письмо пароходной почтой, благодаря за книгу, как пришло Ваше письмо от 21 июня, которое нас очень порадовало. Прежде всего, шлем привет Вашей супруге. Очень приятно слышать, что она и педагог и агрикультуристка, – оба эти обстоятельства так нужны в служении народу – человечеству. Если же Вы оба одинаково устремлены к Живой Этике, то это может создать истинное семейное счастье. Нередко можно наблюдать печальное зрелище, когда супруги в существе своем совершенно различно мыслят и тем создается домашняя безмерная тягота. Также нас весьма порадовало Ваше сообщение, что Вы работаете в представительстве «Международной Книги». Таким образом у Вас сложатся связи с лучшими элементами. Пожалуйста, сообщите нам, возможно ли через Ваше представительство выписывать нужные нам книги с обычной издательской скидкой, так как у нас есть издательство. Так, например, сейчас нам хотелось бы иметь Поппе «Грамматика Монгольского языка», Л-д, 1938 г. Кроме того, нельзя ли Вам протолкнуть туда книгу Всеволода Н. Иванова «Рерих: Художник-Мыслитель» – ведь Вс. Иванов хотя еще недавно был в Шанхае, но он тамошний писатель и ра <...>1 туда же протолкнуть и статью Голлер[баха] <...>2[«Не]рушимое». Вообще, если сообщите нам эти Ваши новые соотношения, то весьма порадуете. Сейчас совершаются такие спешные процессы и каждый должен думать о приложении к истинному строительству. Присланная Вами книга о канале еще раз доказывает размеры происходившего народного строительства. Никто не может быть против народного творчества. Может быть, Вы препроводите и прилагаемую статью «Чаша Неотпитая» туда. Всячески укрепите эту Вашу работу. Удивляюсь, что не получаю писем от моего брата Бориса Конст[антиновича], хотя и имею его расписки в получении моих писем. Кто знает, может быть его письма где-то пропадают. Ведь это может случаться на разных границах. Мир пришел в такое состояние, что затруднения могут возникать даже в самых неожиданных местах. Во всяком случае, будьте весьма осмотрительны. Что касается нашего общества в Таллинне, то действуйте без излишней торопливости, избирая наилучшие моменты для полезных выступлений. Вполне естественно, что в летнее время все затихает. Не знает ли Ваша супруга Я.М.Шаховского (бывшего директора сельскохозяйственной школы во Пскове) – этот вопрос перегонит мое пароходное письмо, в котором я также спрашивал о нем. Если же Вы его знаете, то передайте ему наш привет. Еще раз шлем лучшие пожелания Вам в Вашем семейном строительстве и будем рады вестям Вашим.
Искренно,
Подпись
Бандеролью посылаю Вам несколько воспроизведений и статью Голлербаха.
1 В оригиналах писем подписи Н.К. Рериха вырезаны, и из-за этого часть текста утеряна.
2 Часть текста утеряна.
19 октября 1938 г.1
Дорогой Павел Федорович!
Спасибо за письмо Ваше от 9-го. Радуемся, что Вы держитесь крепко за Вашу работу, – именно ее нужно углублять и расширять по возможности. Странно, что новая грамматика Поппе уже распродана, ведь она вышла совсем недавно в этом году и вряд ли такое специальное издание могло быть сразу распродано. У Поппе были еще две грамматики 1931 и 1932 [гг.], но в данном случае мы говорили о новейшей, только что вышедшей2. Интересно, что посланная Вами ЗЕЛТА ГРАМАТА дошла по назначению. Может быть, при случае Вам удастся еще послать не только ее, но и книгу Всеволода Иванова3. Весьма сожалею, что, как Вы пишете, хулителем оказался не кто иной, как Гущик4. Подумайте только, мне он пишет: «Дорогой Учитель», а в то же время за углом произносит хулу и клевету. Жаль видеть, когда способный человек допускает такую мрачную некультурность в своих действиях. Если бы мы знали точнее все его выходки и кривотолкования, мы могли бы еще более вооружить Вас фактами. Если этот клеветник уже нашептывал Вам один раз, то весьма возможно, что он пожелает продолжить эту же свою мрачную деятельность, и Вам не мешает быть в такой готовности, чтобы немедленно дать твердый отпор. Одно дело, если клевещут какие-то гангстеры, а совсем другое, если в ту же грязную бездну ввергается способный русский писатель. Спрашивается, к чему Гущик портит свой собственный путь. Вы пишете, что он Вам показывал письмо Елены Ивановны, в котором она писала ему о мракобесии Ивашки Шаховского5 (очень хорошо, что он не родственник нашим Шаховским). Какие же отрицательные выводы можно извлечь из этого письма, которое, по Вашим словам, было для Вас очень поучительно. Что же в нем было сказано худого обо мне, а ведь брань мракобесов для нас всех является лучшей похвалою. Вот в Харбине целая банда яп[онских] наймитов вроде Василия Иванова, Юрия Лукина, епископа Виктора, Аристарха Пономарева клевещет ценою на все тридцать сребреников. Когда же русское дело освободится от всех этих невежественных мракобесов! Мы были рады, что Вы встретились с Яковым Шаховским. В одном он ошибся – к военному делу тяготел всегда Юрий, а не Святослав6. Так радостно, когда встречаются хорошие люди. Радуемся, что и Ваша группа работает, и вполне естественно, что Вы не допускаете туда таких типов, как Гущик. Была ли привезена с острова Сааремаа7 моя картина в Таллинн, о чем давно писал Кайгородов8, но с тех пор мы ничего более об этом не слышали. Итак, крепко держитесь за Ваше теперешнее дело и трудитесь во имя просвещения и правды. Сами видите, как гангрена происходит в Европе, потому будьте во всем осмотрительны. Привет Вашей супруге. Духом с Вами.
Н.Рерих
1 Оригинал письма хранится в ЦГАЛИ.
2 П.Ф. Беликов: «Упоминаемые в письме издания – советские книги, которые Н.К. Рерих и его сын Юрий Николаевич заказывали через меня из Москвы, так как представительства "Международной книги" в колониальной тогда Индии не было. Через "Международную книгу" направлялись и некоторые книги о Н.К. Рерихе в Советский Союз».
3 П.Ф. Беликов: «Всеволод Иванов – Всеволод Никанорович Иванов, совет ский писатель, проживал в последнее время в Хабаровске, умер в 1971 году. Автор работы "Рерих: художник-мыслитель" (отдельное издание в Риге, изд. "Угунс", 1937. Помещена в монографию "Рерих", Рига, 1939.) До приезда в Советский Союз находился в Харбине, где встречался лично с Рерихом в 1935 г.».
4 В оригинале, переданном в ЦГАЛИ, фамилия Гущик зачеркнута самим П.Ф. Беликовым. «Зачеркнуто в письме мною имя "Гущик" – писатель Владимир Гущик, проживал в Таллинне. Эмигрант. Переписывался с Рерихом, А. Амфитеатровым, А. Куприным, В. Немировичем-Данченко, И. Шмелевым. Отличался крайне неуравновешенным характером. Похоже, что рассчитывал на некоторую материальную поддержку со стороны Нью-Йоркского музея им. Рериха, однако, не получив ее, написал его руководителям весьма несдержанное письмо, о чем и было Н.К. Рериху сообщено. Последний запрашивал меня о Гущике несколько раз, так как Гущик переписки с ним не прекращал».
5 П.Ф. Беликов: «"Ивашка Шаховской" – архиепископ Иоанн (князь Шаховской), проживал в Берлине и Париже, затем переехал в США. Ныне архиепископ Сан-Францисский, проповедующий с амвона "Голоса Америки". В тридца тых годах между ним и Рерихом произошла небольшая дискуссия по вопросам религиозной философии, в которой православный пастырь оказался не на высоте, так как знал историю своей церкви хуже Рериха и должен был перед ним спасовать».
6 П.Ф. Беликов: «Далее речь идет уже о другом Шаховском и сыновьях Рериха Юрии и Святославе».
7 Сааремаа – самый крупный остров Эстонии.
8 П.Ф. Беликов: «Кайгородов Анатолий Дмитриевич (1878-1944) ок[ончил] Академию художеств. До 1940 года проживал в Таллине. Переписывался с Рерихом. Сведения о картине Рериха, якобы находившейся на одном из эстонских островов (Сааремаа), не подтвердились. Поэтому на неоднократные запросы по этому поводу Кайгородов Рериху не отвечал».
1 декабря 1938 г.1
Дорогой Павел Федорович,
Спасибо Вам за Ваше доброе письмо от 7-го ноября, только что до нас доплывшее. Мы очень порадовались Вашим намерениям существенно помочь новой Рижской монографии2. Вы совершенно правы, что вместо случайных посылок гораздо полезнее устроить нечто в большом размере. Итак, не отягощая себя, сделайте все, что возможно, для наших Рижских изданий. Грамматику Поппе Юрий уже получил из Парижа, и потому второй экземпляр ее уже не нужен. А вот Монгольский словарь, о котором мы писали, был бы полезен. Списки имеющихся в продаже книг я передал Юрию, и если что потребуется – он напишет. Жаль, очень жаль, что Гущик, как Вы пишете, занимается нашептыванием и распространением клеветы. Какое это позорное и недопустимое дело, а для способного писателя – в особенности. От нас он ничего дурного не видел. Относительно картины в Сааремаа в свое время Кайгородов писал мне, что директор Таллиннского Музея собирается перевести ее в Музей, но с тех пор прошло много месяцев, и не по льду же директор собирается перевозить картину. От Кайгородова я давно уже не имел никаких вестей. Очень приятно, что Ваша супруга и вся Ваша группа продолжают полезное занятие. Накопление расширения сознания должно производиться с большим терпением и неустанно. Только на значительных промежутках времени можно замечать, как изменилось в лучшую сторону все мировоззрение. Расширение сознания не есть искание каких-то скоропостижных чудес, но именно обогащение духа, и в этом смысле во всей каждодневности всегда можно применять новое расширенное сознание. Раннит3выпускает книгу своих стихов в переводе Северянина4. Наверное, Вы ее видели, интересно знать о местном впечатлении. Очень хорошо, что и в дни труднейшего Армагеддона еще можно выпускать сборники стихов и вообще думать об искусстве. Человечество привыкло в случае каких-либо мировых событий прежде всего пренебрегать просвещением и творчеством. А ведь без этих двух основ вкрадывается одичание и огрубление, а за ними появляются и разные гущики. Вы пишете, что перестали с ним видеться, и очень хорошо делаете, ибо к чему погружаться в темный мир клеветы. И так уже каждый газетный лист отягощен массою клеветы и лжи. Знаем, что Вам не легко, но кому же сейчас из культурных работников может быть легко. Передайте мой искренний привет и супруге Вашей, и всем друзьям и продолжайте Вашу полезную работу. Духом с Вами.
Н.Рерих
1 Оригинал письма хранится в ЦГАЛИ.
2 Речь идет о монографии «Рерих», изданной в 1939 году в Риге.
3 Раннит Алексис (Долгашев Алексей) (1914-1985) – эстонский поэт и ис кусствовед. Эмигрировал в США.
4 П.Ф. Беликов: «С Игорем Северяниным Рерих обменялся несколькими письмами. Они находятся в ЦГАЛИ. Были опубликованы в журнале "Наш Современник" №5, 1964 г.».
7 января 1939 г.1
Дорогой Павел Федорович,
Спасибо за письмо Ваше от 7-го декабря с приложением листовки о монографии. Чрезвычайно интересно, как удалось Вам протолкнуть листовку, в каком количестве и в какие места, и с какими последствиями. Конечно жаль, что по обстоятельствам пришлось листовку начать с эстонского языка, и неизвестно, разберутся ли получатели в чем дело. Вероятно, и в эстонской печати будут отзывы о монографии. Или Вы сами, или Раннит могли бы это сделать. Интересно, почему именно Вы так сдержанно говорите о Ранните2? Конечно, я его совершенно не знаю как человека, но все, что он до сих пор сделал, было полезно. У него есть какая-то связь с Литвою и Литовской прессою. Что касается до Общества, то, конечно, не столько важно его полицейское утверждение, сколько групповая работа, которая может быть полезна в культурном отношении. Очень желательно поддерживать связь с Латвийским и Литовским обществами. В конце концов Балтика так между собою связана, что и в отношении культурной работы не желательно, чтобы Эстония как-то выпадала из нее. От Кайгородова я давно ничего не имею. Спрашивал его, как обстоит дело с перевозом моей картины из Сааремаа в Таллиннский музей, но все это замерзло. Интересно, продолжает ли Ваш бывший знакомый свою клеветническую деятельность? Правильно делаете, воздерживаясь от таких общений, которые только могут лишь расстраивать нервы. Жаль, очень жаль, когда способный человек нравственно падает. В Таллинне должно быть еще несколько бывших учеников Школы Поощрения Художеств, но сейчас не могу припомнить их имен. Если у Вас будут какие-либо новости о беседах Вашей группы, то, пожалуйста, совершенно кратко сообщите их нам для включения в хронику журнала «Фламмы»3. Кстати, может быть через книжный магазин появится и какая-либо подписка на «Фламму». В Латвии и в Литве этот журнал уже имеет три десятка с лишним подписчиков. Пусть и в Эстонии останется хотя бы некоторый след этого издания. Присланный Монгольский словарь оказался очень полезным и отлично составленным. Интересна и книга о стране. Грамматику Поппе больше не нужно, ибо ее прислали из Парижа, достав, как видно из штемпеля, на Дальнем Востоке. Приятно слышать, что в Таллинне была выставка книги, ибо книга есть истинный друг человека и нужно всячески проникаться уважением к ней. Все Ваши новости будут получены радостно, и мы уверены, что и Вы, и Ваша супруга, и вся ваша дружеская группа глубоко устремлены к познанию нравственных основ жизни. Весь мир находится в таком неизреченном бедствии, что каждая такая культурная работа должна быть оценена всемерно. Да будет Вам светло, с искренним приветом.
Духом с Вами.
Н.Рерих
1 Оригинал письма хранится в ЦГАЛИ.
2 П.Ф. Беликов: «Моя сдержанность о Ранните была вызвана его узко-националистическими политическими убеждениями. Впоследствии Раннит эмигрировал в США».
3 П.Ф. Беликов: «"Фламма" – журнал, который издавался совместно индийскими и американскими организациями им. Н. Рериха».
23 января 1939 г.1
Дорогой Павел Федорович,
Спасибо за Ваши добрые вести от 27-го дек[абря]. Все Ваши сообщения приняты к сведению. Конечно, каждый может быть полезен в особых пределах, и если кто-либо хотя бы статьи переводит, то и это уже ладно. Пусть успешно дойдут посланные Вами листовки2.
Одновременно с Вашим письмом получилось письмо от К.Гагемейстер, которая деятельно работает в Таллиннском Обществе Психических исследований. Между прочим она пишет, что сейчас Таллинн является наиболее дешевым местом для печатания книг. Если это так, то при случае сообщите сие нашим Рижским сотрудникам. Ведь общедоступность есть одно из самых главных условий книги. Встречали ли Вы г-жу Гагемейстер – интересно было бы слышать Ваше впечатление. Очень хорошо, если наш Комитет справится относительно перевозки моей картины из Сааремаа в Таллиннский музей. Но при этом нужно бы удостовериться, не является ли эта картина копией или же попросту подделкой – и такое бывает. Спасибо всем пяти подписавшимся под Новогодней карточкой. Пусть такое ядро Вашей группы крепнет и бережно растет. Подчеркиваю слово «бережно», ибо привлечение новых сотрудников должно быть делаемо очень осмотрительно. Наверное, у Вас имеется связь с Финляндскими, Скандинавскими и прочими книжными магазинами. Деятельно помогите с книгами нашим латвийским друзьям. Боюсь, что выход монографии запаздывает по типографской вине. Не только лучшее время года упущено, но и события опять-таки сгущаются, что трудно предвидеть, во что могут вылиться новые осложнения. Но, во всяком случае, происходит новый взрыв Армагеддона. Тут все усложнилось. И солнечные пятна, и метеоры, и подземный огонь, а человеконенавистнические усилия нагнетают мировое положение. Учение Жизни, конечно, всегда нужно, но в такие катастрофические дни оно особенно спешно необходимо. Нет ли у Вас вестей с Родины? – если есть, напишите. Нет ли у Вас и у Вашей супруги хотя бы маленькой фотографии – мы были бы рады иметь ее в нашем сборнике друзей. От Кайгородова еще целый год я ничего не слыхал, и удивлялся этому, но из Ваших писем вижу, что там все благополучно – тем лучше. Если существует Комитет, то это вполне достаточно – ибо полицейское утверждение общества не имеет ничего общего со внутренними устремлениями добрых сотрудников. Если встречаете Эстонских сотрудников, пожалуйста, передавайте им мой привет. Интересно, кто еще в Таллинне или в Финляндии живет из наших бывших учеников. Шлю Вам и Вашей супруге наши душевные приветы.
Духом с Вами.
Н.Рерих
1 Оригинал письма хранится в ЦГАЛИ.
2 П.Ф. Беликов: «Речь идет о рекламных листовках фирмы "Теекооль", которая распространяла некоторые рижские издания, в том числе и изданную монографию о Рерихе».
2 февраля 1939 г.
Дорогой Павел Федорович, спасибо за Ваше доброе письмо от 22-го января. Поистине, вести добрые. Одновременно с Вашим письмом пришло письмо от Кайгородова и тоже – доброе письмо. Итак, Ваши собрания начались и пусть себе благоприятно продолжаются. Я всегда утверждаю, что всякое содружество происходит не от полицейских предписаний, а рождается в сердцах, и потому совершенно не важен срок, когда общество будет регистрировано, если вообще это нужно. Вы, вероятно, слышали о нашем огромном обществе, Императорском Обществе Поощрения Художеств, которое владело пятью домами, имело музей, издательство, выставки и многолюднейшую школу – более 2000 учащихся ежегодно. А первоначально общество началось во времена Александра I и десять лет помещалось в одной комнате. Но зерно было живо и потому произросло в мощное древо. Удивился я словам Раггиса. Казалось бы, каждый хороший теософ (а доброжелательство входит в кодекс теософии) должен бы приветствовать издание «Т[айной] Д[октрины]», тем более что в Женеве никогда не найдется средств для такого издания. Замечание Раггиса тем более странно, что почти одновременно с Вашим письмом мы получили чудесное письмо от Елены Федоровны Писаревой, в котором она приветствует жертвенный труд Елены Ивановны и издателей. Колоссальную работу Елены Ивановны она называет подвигом и говорит: «Действительно Россия может гордиться своими женщинами, ведь это настоящий подвиг». Вот какова оценка по существу из уст старейшей, преданнейшей делу русской теософки. Неужели же находятся черствые сердца, которые вместо того, чтобы порадоваться за всех русских, будут говорить о мертвых формальностях. Тем более странно, что со времени первого издания «Т[айной] Д[октрины]» уже прошло более пятидесяти лет, кроме того, как Вы понимаете, наши рижские друзья и не помышляют о каком-либо корыстном заработке, но жертвенно дают широким кругам еще одну светлую возможность. К тому же книга прошла через латвийскую цензуру и издана по всем местным правилам. Но часто бывает, что иссохшие сердца даже вообще не умеют радоваться. А ведь эволюция совершается лишь в радости. Вот пишу это письмо Вам в дни труднейших мировых осложнений. Сейчас даже странно говорить о мире, а вот мы наперекор всему все-таки произносим это священное слово. Также произносим мы и слово об обороне Родины. Мы будем ужасаться всяким агрессиям и поймем все прекрасное глубокое значение обороны Родины. Не помню, получили ли Вы мою статью «Чаша Неотпитая». На всякий случай приложу ее, а Вы, может быть, найдете случай протолкнуть ее, так же как Вы сделали и с листовками монографии. Спасибо, что помогаете нашим латвийским друзьям в распространении и в отзывах о монографии. Сделайте все, что можно. Крепко держитесь за книжное уважаемое дело. Привет Вашей супруге и всем друзьям. Духом с Вами.
Р.
14 февраля 1939 г.
Дорогой Павел Федорович,
Елена Ивановна была очень тронута, получив душевный привет от Вашей группы. Также мы все порадовались либретто «Александр Невский»; очень показательно; нравится нам также и Ваше отношение к Родине. Время идет, выросло новое поколение, проявилось новое строительство, а какие-то иссохшие сердца полагают, что ничто не двинулось и на земном шаре существуют только они сами. Хорошо, что Вы собираетесь, обсуждаете культурные темы и тем самым укрепляете и дружбу, и понимание основ. Досмотрите, чтобы никакие посторонние и неполезные темы не вторгались в Ваши беседы1. Каждый может думать по-своему, но Вы отлично понимаете, о чем я сейчас говорю и чего нужно избегнуть ради светлого будущего. О поэте Новосадове я уже Вам давно поминал – он талантливый, и очень хорошо, если встречаетесь с ним и в Ваших прочих убеждениях. Вероятно, ему тоже живется нелегко, и может ли сейчас легко житься писателю, да еще поэту. Тем более необходимо, чтобы все художники слова, кисти и всех прочих областей хотя бы до известной степени держались вместе. И без того слишком много человеконенавистничества, а этим темным путем не пройти. Часто мы вспоминаем Вас и радуемся, что Вы стоите около книжного дела. Как это сейчас нужно и какие замечательные мысли у Вас могут зарождаться, наблюдая истинное положение книги и просвещения. Вы находитесь в центре борьбы за Свет и познание. И сколько душевного и неотложного Вы можете сделать во время своей каждодневной работы. К Вам придут молодые, и Вы сумеете принять их и отеплить внимательным отношением. Вы разовьете в себе терпимость и усмотрите в каждом наиболее ценную его черту. Именно в книжную лавку придут молодые искатели, а кроме того Вам по делу приходится списываться с разными странами, и перед Вами встает еще одна сторона действительности. Наверное, во время собеседования у Вас возникнут вопросы. Пожалуйста, не стесняйтесь написать нам о них, и мы будем рады дать разъяснение и новый толчок мысли. Кто такая Екатерина Гагемейстер? – она по-видимому помогала Асееву издать в Таллинне «Оккультную анатомию человека» Мэнли Холла. Не заходила ли к Вам Клара Федоровна Цейдлер – бывшая преподавательница в нашей Школе – хороший человек? Вообще, в каких новых секторах может быть сближение и добро? Ведите список друзей и врагов и радуйтесь, если в друзьях будут достойные люди, а среди врагов именно те, которые и не могли быть приняты как друзья. Вы уже знаете, что Рижское общество перерегистрировано, монография, вероятно, вышла и находятся в печати письма Елены Ивановны. Очень тревожимся за трех больных там. Всюду болезни и всякие бедствия – Армагеддон. Да будет Вам светло. Духом с Вами.
Н.Рерих
1 П.Ф. Беликов: «Рерих намекает на прогерманские настроения Кайгородова, женатого на прибалтийской немке и эмигрировавшего в 1940 году в Германию».
13 марта 1939 г.1
Дорогой Павел Федорович,
Большое спасибо за Ваши письма ко мне и к Юрию2 и за описание Ваших собраний. Очень радуемся не только тому, что собрания продолжаются, но и тому, что Вы принимаете во внимание всякие обстоятельства и делаете из них необходимые выводы. Надеемся, что и Ваша группа вся мыслит таким же порядком. Мы вполне понимаем Ваше сожаление о том, что Рижская монография неожиданно так запаздывает. Вы совершенно правы, полагая, что определенный сезон является чрезвычайно нужным для успеха продажи книг. Этот сезон кульминируется перед Рождеством и затем продолжается до половины марта, а затем – уже весна со всеми весенними соображениями. Трудно понять, почему именно типография несмотря на все усилия наших друзей вдруг проявила такую непростительную медлительность. Ведь выход монографии предполагался к 10 декабря, а затем постепенно малыми сроками отложился и по сие время. Невольно даже является мысль о каком-то вредительстве со стороны типографии. Конечно, трудно представить себе причину такого вредительства, но по нынешним временам, к сожалению, можно допустить самые невероятные предположения, а между тем мы так понимаем Ваше соображение о том, что Вам нужно бы уже иметь на руках книгу. Были вопросы и из других стран, но Вы знаете, насколько изменчива человеческая память и добрые намерения. Если не прийти навстречу доброму намерению, то оно попадает в дальний ящик, а потом и в мусорную корзину. Всяко бывает. Интересно, какое впечатление Вы вынесете от знакомства с Гагемейстер и Рудниковой. Мы их совсем не знаем, но Гагемейстер даже хотела устраивать в их обществе группу или отдел моего имени. Тогда же мы написали, что к чему разбиваться, когда налаживалось в Таллинне наше общество. Неизвестно, что получилось из их добрых намерений. Хорошо, если бы Вам удалось послать большую листовку И.И.Бродскому, директору Академии Художеств в Л[енинграде]. Адрес Всероссийской Академии Художеств на Васильевском Острове Вы, конечно, найдете. Шлем Вам, Вашей супруге и всем друзьям наши лучшие пожелания. Интересны Ваши сообщения о Нарве. Будьте на добром дозоре. Духом с Вами.
Н.Рерих
1 Оригинал письма хранится в ЦГАЛИ.
2 П.Ф. Беликов: «Речь идет о моей переписке с Юрием Николаевичем Рерихом по вопросам советских изданий. Три письма Ю.Н. Рериха переданы мною в Рукописный отдел Библиотеки Тартуского государственного университета. Туда же передано и одно письмо Н.К. Рериха от 5 ноября 1937 г.».
31 марта 1939 г.
Дорогой Павел Федорович,
Очень порадовало нас Ваше письмо от 19-го марта. Приятно слышать о Вашей деятельности, которая так развивается. Как я уже и писал Вам – крепко держитесь за это Ваше книжное дело. Такое дело стоит поверх всех человеческих делений, и Вы имеете возможность приносить столько пользы, а, кстати, и завязывать новые хорошие сношения.
Вы спрашиваете, рассылать ли монографию по незнакомым редакциям и журналам. Думается, что не стоит рисковать, а лучше двигать по тем направлениям, где уже имеются хотя бы предположительные добрые вехи.
В своем объявлении Вы сообщаете, что статья Голлербаха была в журнале «Искусство». Об этом у нас не было сведений и хорошо бы знать, когда именно она была, а может быть, иметь и экземпляр этого номера. Радостно слышать, что и во время собрания у Кайгородова Вы охраняете основы. Хуже всего, когда могут вторгаться какие-то посторонние, если не сказать больше, элементы. Также Вы поступаете совершенно правильно, не делая лишних врагов. Вы уже знаете, что А.А.Каменская и Е.Ф.Писарева прекрасно отозвались о «Тайной Доктрине», изданной в Риге. Таким образом уже не может быть никаких недоразумений с Раггисом, который очевидно не знал, что это издание будет так сердечно принято председательницей Русского Т[еософского] О[бщества]. Значит теперь можно двинуть это издание по всем полезным направлениям. Вы сами видите, как своеобразно разрастается Армагеддон. Недальновидные люди полагают, что если где-то еще не загремели пушки, это значит, что мир существует. Но ведь мирное дело не только нарушается громом пушечным, но главным образом ненавистью, которая одурманила сердца человеческие. Не видно никаких улучшений в мировых настроениях, наоборот, нарыв загоняется внутрь и, значит, есть опасность гангрены. Когда мы говорим о мире, мы имеем в виду истинный мир, а не только пушечный. Об этом истинном мире нужно говорить при каждом удобном случае, ибо война вовсе не заповедана человечеству. Очень интересны Ваши сведения о новом магазине в Н[арве]. Также приятно слышать о развитии библиотечного дела. Ищущих и стучащихся душ немало, но, к сожалению, они так разрознены и рассыпаны по белому свету, что очень трудно их собирать. Потому-то каждый культурный очаг, каждая библиотека, каждый книжный магазин уже являются прекраснейшими вехами на путях культуры. Книжное и художественное дело стоят особняком в мировой торговле. Обе эти области уже не базар, но храм, где происходят обмен и познавание всего самого высокого. Обращайте внимание на молодежь. Ведь для нее от самых молодых лет строятся все культурные очаги. Будем ждать Ваших добрых реляций. Духом с Вами.
Н.Р.
Игорь Северянин говорит по радио – не скажет ли он о монографии?
15 мая 1939 г.
Дорогой Павел Федорович,
В каждом Вашем письме заключено что-то строительное и бодрое. Вот и И.Г.Блюменталь1 о Вас всегда помянет добрым словом. Сам он деятельный и открытый к правде. Потому и в Вас он ценит эти качества. Не знаю, видаете ли Вы Гущика? Если Вам случится его увидеть, пожалуйста, передайте ему благодарность мою за присланную мне книгу «Забытая тропа». Книга, так же как и все его прежние, хороша; много в ней внимательности и к природе, и к человеческим обычаям. Право жаль, если даровитый человек так неразборчив на слова и оценки, как Вы о том пишете. Казалось бы, с годами человек должен становиться все бережнее и умудреннее, злость никаких добрых качеств человеку не прибавит. Кстати, человек должен с годами понимать, что есть великая ответственность за каждое его деяние, за каждое слово, за каждую мысль. Посылаю Вам газетные вырезки, а также не для печати один из последних моих листов дневника «Самое утомительное». В некотором предвидении захотелось отметить, как много вредят друг другу люди, болтая без всякого разбора все что придет в голову. Прав был народ, когда сложил пословицу «прост как дрозд – нагадил в шапку и зла не помнит». А из такой простоты иногда вырастает препротивный чертополох. Вероятно, Вам в Вашем живом деле много приходится встречаться со всякими подобными суждениями и их последствиями. Но крепко держитесь за Ваше книжное дело – столько прямого и косвенного добра Вы творите через книгу. Интересно Ваше сведение о покупке монографии президентом2 и его сыном. А вот в некоторых других местах не могут стерпеть местонахождение авторов статей3. Казалось бы, всегда нужно судить по существу, а тут выходит, что судят по каким-то косвенным условным причинам. Впрочем, при нынешнем Армагеддоне повсюду происходит такое смятение, что слово «справедливость» выпадает из словаря.
Читал я и радовался статье Новосадова в «Газете для Всех». Передайте ему мой привет. Он даровитый человек. Пусть навсегда удержит в себе широту взгляда и бодрость. В жизни много сложностей, но не в прошлое, а в будущее нужно устремлять взгляд. Пишите про все Ваши достижения – письма Ваши такие содержательные. Много ли у Вас друзей среди юного поколения – ведь для них все слагаем и боремся. Пусть будет миру хорошо. Привет Вашей супруге. Духом с Вами.
Н.Рерих
1 П.Ф. Беликов: «Блюменталь Иван Георгиевич – член правления Рижского музея им. Рериха».
2 Пятс Константин (1874-1956) – президент Эстонии в 1938-1940 гг.
3 П.Ф. Беликов: «Рижская монография "Рерих" в своей текстологической части имеет две статьи – советского художественного критика Э. Голлербаха и просоветски настроенного писателя Вс. Иванова, переехавшего впоследствии в СССР. Это обстоятельство вызвало ряд критических отзывов в эмигрантской печати. В данном случае Рерих намекает на отзыв Александра Бенуа, появившийся в Парижской эмигрантской печати (опубликован в книге "Александр Бенуа размышляет", "Советский художник", М., 1968. С.235). Бенуа знал о выходе монографии и выражал готовность принять в ней участие, однако Рерих, когда ему издательство предложило самому выбрать находившиеся в их распоряжении работы, предложил издательству не помещать статьи эмигрантов и предпочел советского автора и собиравшегося выехать из Харбина в СССР писателя В. Иванова».
В.Ф. Булгаков*
H.К. Рерих в письмах из Индии
(1936–1947 гг.)
В Москве прошли с большим успехом выставки картин одного из старейших русских художников – академика живописи Николая Константиновича Рериха (1874–1947). Картины эти в большинстве своем доставлены были в Москву сыном художника, видным индологом Ю. Н. Рерихом из Индии, где в последние годы своей жизни проживал и где скончался Н. К. Рерих. Выставка произведений Рериха показана была также в других крупных городах нашей страны.
Таким образом, советские граждане имели возможность познакомиться с блестящим и оригинальным творчеством крупного мастера, в частности с произведениями, созданными им во второй половине его жизни. Однако личность и мировоззрение Н. К. Рериха остаются у нас, в общем, мало освещенными и почти неизвестными. Мне кажется, что этот пробел в нашем представлении о Рерихе могут до известной степени заполнить письма, полученные мною от художника из Индии, на протяжении последних лет его жизни – с 1936 по 1947 год. Состоя в эти годы (с перерывом) директором Русского культурно–исторического музея в Праге – Збраславе (Чехословакия), я начал переписку с Н. К. Рерихом сначала по вопросу о привлечении его работ в музей, но затем объем и содержание переписки расширились: помимо проникших в эту переписку личных, дружественных мотивов, в ней нашли известное отражение теоретические и общественные воззрения художника, его воспоминания, а главное, с большой выразительностью выступил в высшей степени привлекательный облик старого Рериха как убежденного и горячего русского и советского патриота. Почти в каждом письме находим мы проникновенные и красноречивые строки осевшего в Индии ("сестре России", по выражению Рериха) русского художника о его любви к Родине.
Ознакомить читателя с письмами Н. К. Рериха, хотя бы в извлечениях, оставляя в стороне деловую и личную стороны, и является целью настоящей главы.
Позволю себе сначала напомнить вкратце о главнейших датах рериховского жизненного пути.
Сын петербургского нотариуса, Н. К. Рерих родился в 1874 году. Окончив петербургскую Академию художеств по классу А. И. Куинджи, он работал некоторое время в мастерских парижских художников Кормона и Пюви-де-Шавана. Его первым выдающимся творением была картина "Гонец. Восста род на род" (1897), приобретенная П. М. Третьяковым для основанной им галереи. Сюжет картины относится к праславянской истории. Рерих работает и для театра. Им созданы эскизы декораций для "Князя Игоря" А. П. Бородина, для "Снегурочки" Н. А. Римского–Корсакова и других постановок. Во всех этих работах отражается интерес Рериха к поэзии старины, к древнерусской истории. Он изучает археологию и, соединяя с художественным призванием научное, скоро сам становится лектором Петербургского археологического института. Он входит также в комиссию по реставрации храма Василия Блаженного в Москве, призывает к восстановлению и реставрации памятников древнерусской архитектуры в Новгороде и Ростове Великом, участвует в работах Музея старого Петербурга и Музея допетровского искусства. В Петербурге Рерих состоит также директором Школы Общества поощрения художеств. В 1907 году он получает звание академика.
Начав свою художественную деятельность с изображения русской и славянской старины, а также памятников финского и скандинавского Севера, Рерих в дальнейшем глубоко и плодотворно заинтересовывается Востоком: Монголия, Тибет, Индия, патетический мир Гималаев находят всестороннее и вдохновенное отражение в его художественном творчестве. Он много путешествует по странам Востока, руководит научными экспедициями, выпускает ряд литературных трудов, посвященных Востоку. Картины Рериха, отражающие жизнь и природу Востока, представляют собой новый и самобытный вклад в искусство. Написаны они преимущественно темперой, с преобладанием принципа "открытого цвета": именно "чистыми, несмешанными красками, которые накладываются сплошным пятном, без внутренней их детальной нюансировки, без световых переходов" (Н. Дмитриева). В этих ярких, декоративных, по–своему гармоничных и цельных холстах Рерих достигает большой художественной выразительности и монументальности.
Целый ряд иностранных музеев (в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Стокгольме, Брюгге) стремился обзавестись его работами. В 1937 году Н. К. Рерих передал безвозмездно Русскому культурно-историческому музею в Збраславском замке близ Праги пятнадцать прекрасных картин и этюдов с условием, что они могут оставаться в музее, пока он существует. Когда в 1945 году Русский музей был разгромлен немецкими фашистами и прекратил свое существование, все лучшее, что уцелело, в том числе и картины Н. К. Рериха, переведено было мною из Праги в Москву. Картины Рериха поступили в Третьяковскую галерею1.
Н. К. Рерих является не только художником, но и плодовитым писателем: поэтом, очеркистом, ученым, публицистом и философом. В приложении к изданной в 1936 году в Риге книге Н. К. Рериха "Врата в будущее" напечатан хронологический перечень его семидесяти пяти работ, вышедших отдельными изданиями на русском и на иностранных языках.
Н. К. Рерих был инициатором "Международного пакта о защите культурных ценностей" (так называемого "Пакта Рериха"), принятого и ратифицированного многими государствами, в том числе и правительством СССР.
Скончался Н. К. Рерих в Индии в 1947 году. Тело его было сожжено, и прах, по индийскому обычаю, рассеян с вершины высокой горы.
Перехожу к письмам Н. К. Рериха.
Если оставить в стороне официальную переписку музея с Рерихом, то первой личной весточкой от него (в ответ на мое частное письмо, в котором я писал, между прочим, об отношении моем к Л. Н. Толстому) было такое коротенькое письмецо художника от 28 ноября 1936 года:
"Спасибо за сердечную весточку, оценил её по существу. Ваше сочетание с обликом Л. Толстого мне особенно дорого – ведь он горячо напутствовал в Москве мою первую картину "Гонец". Пусть моя картина "Сергий Строитель" напомнит о нерушимом строительстве. Всего светлого к Празднику и Новому Году. Н. Рерих".
Тут любопытно сообщение об отношении Л. Н. Толстого к картине "Гонец". Сергий Радонежский, репродукция рериховского изображения которого присоединена была к письму, был одной из любимых исторических фигур Рериха: он смотрел на Сергия, как на одного из зачинателей русского культурного строительства.
В следующем письме, от 19 января 1937 года, Рерих касается как раз судеб работников культуры:
"Много чего было по неведению разрушено. Застрелили Пушкина и Лермонтова, отлучили от церкви Толстого, препятствовали Ломоносову и Менделееву войти в Академию Наук. Можно написать ужасающий Синодик и давних, и недавних всяких поношений и разрушений. Через сто лет люди оплакивают смерть Пушкина, но ведь современники его вовсе не чрезмерно старались о нем. Мы говорим об охранении культурных памятников, – это неотложно. Но так же неотложно беречь и деятелей культуры. Ведь они являются живыми памятниками эпохи. Пора оставить всякую зависть, клевету, умаление и взглянуть на дело глазом справедливости. Больно бывает наблюдать, как деятели и работники одной пашни пытаются толкнуть друг друга. Неужели все мировые события, неужели вся история человечества ничему не научили?
Русский культурно-исторический музей – это звучит так своевременно. Музеон – дом, где дружески собираются все искусства и науки, является сейчас показателем нужд нашего времени. Кто–то говорил, что Школ, Университетов и Музеев уже достаточно. Ведь так мог говорить лишь полный невежда. Наоборот, именно теперь ощущается неслыханная потребность в познании.
...Ваше поминание о "Князе Игоре" напомнило мне постановки этой оперы в Париже и в Лондоне. В "Нерушимом"2 прочтете и мой лист "Злата Прага", уже более 30 лет питаю к ней симпатию. Если бы Вы заметили, что в чем–то еще можно помочь, трудом, творчеством, – скажите мне. Содружество, сотрудничество, кооперация всегда были моими основами, и потому каждое движение в этом направлении драгоценно".
В Праге–Чешской состоялась еще в 1904 году первая заграничная выставка картин Рериха, имевшая большой успех. Вспоминая о высокой оценке его творчества Франтишком Шальдой и другими выдающимися представителями чешской критики, Рерих пишет о них в своей книге "Нерушимое" как об "очень тонких культурных ценителях". "Но помимо этих специальных познаний в области искусства, – добавляет Рерих, – они были, прежде всего, людьми, полными того общечеловеческого чувства, которое делает возможным истинный прогресс культуры".
В письме от 22 марта 1937 года Рерих сообщает о разных художественных и литературных материалах, посылаемых в Русский музей, выражает удовольствие, что в музее будут также картины его сына – художника Святослава Николаевича (подаренные последним), и снова касается задач и судеб работников культуры:
"Тронут и сердечно чувствую все Ваше доброе отношение и стремление к единению... Вполне присоединяюсь к Вашим суждениям о словах Толстого. Культурным работникам нужно же хоть когда-нибудь научиться единению и взаимоуважению. Устали мы от злобных взаимоудушений. Например, в Харбине было запрещено чествование памяти Толстого ввиду не снятого отлучения. Вот в какие потемки зашли! Потому-то люди особенно бережно должны охранять культуру на всех ее полях".
18 мая 1937 года Н. К. Рерих благодарит меня за то, что я послал в Государственный музей Л. Н. Толстого в Москве его статью "Толстой и Тагор": "прекрасно сделали". Из дальнейших строк письма видно, что злобствующие представители эмиграции не переставали поносить Рериха в своих газетах за сношения его с СССР. В 1926 году дальневосточная печать травила Рериха за то, что он пересек Советский Союз, направляясь с Дальнего Востока в Западную Европу. Рериха "радует вдвойне", как он пишет, что я послал его статью в Музей Толстого: "...вижу из этого, что Вы сохраняете ближайшие сношения с этим, близким каждому русскому сердцу, музеем. Наверное, найдутся такие недоумки, которые стали бы порицать такие Ваши сношения. Но будем смотреть в существо дела, будем иметь к Родине истинную любовь и по мере сил служить народу Русскому. В статье моей "По лицу земли" Вы уже читали мои мысли в этом направлении. Знаю, что неким мракобесам эти мысли противны. Увы, приходится видеть много вредительства там, где должно бы быть культурное взаимопонимание. Если бы Вы считали полезным послать в Россию какие-либо мои книги, то напишите мне".
К письму Рериха от 3 июня 1937 года приложена была отпечатанная на пишущей машинке статья некоего В. А. – "Рерих (К сорокалетию академической работы)". По этому поводу Рерих пишет: "Посылаю Вам список полученной нами из Америки статьи. Мне радостно, что русскость явилась основной темой этой заметки. Ведь Россия, как таковая, всюду и всегда будет нашей основой. Если и делаются [нами] в разных странах накопления [художественных работ], то ведь это все для той же России, светлое назначение которой просияет всему миру".
Н. К. Рерих проживал в Индии близ местечка Наггар, в области Кулута, в Пенджабе. Деревянный дом его находился в горах, на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря. Местность, изобилующая разнообразными цветами, была изумительно красива. Она изображена отчасти на картине "Гуга Чохан", выставлявшейся в Третьяковской галерее: конная статуя древнего героя видна была как раз из окон дома Рериха.
Посылая свои картины в пражский и другие музеи, Николай Константинович в письме от 31 августа 1937 года так характеризует сложный и трудный путь экспедиции этих картин: "Ведь для того, чтобы отправить груз с наших гор, мы должны сперва перенести ящик на руках, а затем послать мотором и сменить три железных дороги, прежде чем груз достигнет парохода, а ведь после еще предстоит железная дорога. Все это складывает расходы самые внушительные. Когда мы слышим здесь о европейских расстояниях, то с одной стороны даже завидно становится, настолько там все близко и коротко. А у нас, например, чтобы получить ответное письмо из Цейлона, потребуется две недели".
К этому надо прибавить, что расходы по пересылке картин как своих, так и сына–художника в Русский музей Николай Константинович великодушно принимал на свой счет.
В том же письме, поминая о вышедшей в Риге монографии Bс. H. Иванова, посвященной его творчеству, Рерих опять добавляет: "Очень трогательно автор подчеркнул русскость моей работы. Да живет народ Русский!"
"Спасибо за письмо Ваше от 15-го октября, – пишет Н. К. Рерих 9 ноября 1937 года. – Прежде всего о присланных Вами трех книгах. Безотлагательно они были не то что прочтены, а поглощены всеми нами". Под "тремя книгами" Николай Константинович разумеет мои книги о Л. Н. Толстом. Минуя преувеличенно хвалебный отзыв о книгах, приведу лишь несколько строк, в которых содержится некоего рода принципиальное суждение Н. К. Рериха: "Многие свидетели великих событий предпочитают промолчать и боязливо скрыться за спиною толпы. Но Вы считаете долгом своим сказать во всеуслышание то, что Вы знаете, и такое утверждение будет поступком благородным и мужественным. Если бы таких добросердечных подвигов было бы больше, то и разрешение многих проблем стало бы проще. Спасибо, спасибо Вам крепкое от всех нас".
Далее Рерих пишет:
"Посылаю Вам мою статью "Чаша Неотпитая", которая была написана в 1914 году и сейчас с добавлением послана мною в газету Оборонческого Движения. Вы, вероятно, знаете, что Оборонцы выросли в нашем Центре, и мы им оказывали и оказываем всякую моральную поддержку. Поверх всего надо помогать народу Русскому, и именно Вы это соображение вполне поймете. Народу русскому суждена великая судьба, и все мы, культурные работники, должны принести во имя народа русского наши лучшие познания и опыт, и творчество".
Что такое Оборонческое движение? Это – сообщество прогрессивно настроенных русских и американцев, с центром в Нью-Йорке, боровшееся против антисоветской пропаганды в США. Пропаганда эта в годы, предшествовавшие Великой Отечественной войне, достигла апогея. Нет сомнения, что тут действовали и немецкие агенты, старавшиеся вовлечь США в круг союзников фашистской Германии в подготовлявшейся Гитлером войне. Если не ошибаюсь, юридической базой Оборонческого движения являлась так называемая Американско-русская культурная ассоциация, коротко: ARCA – АРКА. Н. К. Рерих числился почетным председателем ассоциации. Почетными членами ее были также: актер Чарли Чаплин, писатель Эрнест Хемингуэй, художник Рокуэлл Кент, дирижер Сергей Кусевицкий и другие видные деятели культуры. На бланках "ARCA" H. К. Рерих писал некоторые свои письма. Он свято верил в необходимость организации обороны СССР. В книге "Нерушимое", в главе "Оборона", Рерих писал:
"Защита Родины есть и оборона культуры... Великая Родина, все духовные сокровища твои, все неизреченные красоты твои, всю твою неисчерпаемость во всех просторах и вершинах – мы будем оборонять! Не найдется такое жестокое сердце, чтобы сказать: не мысли о Родине!"
Что касается упоминаемого в письме Рериха "нашего Центра", то, по–видимому, им была тогда другая организация, тоже на американской почве (Рерих долго жил в Америке), – организация, в которой Рерих также состоял почетным председателем, а именно: лига для поощрения культуры "Фламма" в Нью–Йорке3.
В письме от 17 февраля 1938 года Рерих дает пояснения относительно содержания некоторых из картин, поступивших в Русский культурно–исторический музей (и позже пересланных в Третьяковскую галерею):
"На поставленные Вами вопросы о картинах разъясню. Гуга Чохан – легендарный покровитель здешней древней страны Кулуты, [статуя его] находится перед самым нашим домом. Для картины Ченрази взят пейзаж Западного Тибета. Там же находятся и скалы с древними изображениями меча Гессар–Хана. Когда я писал картину "Maть Чингиз Хана", я вспоминал из биографии Чингиза, как однажды все друзья от него отшатнулись и мать говорила ему: "Помни, сын, что лишь тень твоя тебя сопровождает". Мысли об одиночестве, может быть, наполняли сердце одинокой наездницы. Чингиз Хану у меня посвящена целая серия. "Тень Учителя" относится к апокрифам о Христе, когда говорилось, что при прохождении его следы тени его не исчезали, а запечатлевались".
В том же письме, касаясь проекта художника А. И. Юпатова об издании иллюстрированного каталога Русского культурно-исторического музея, Рерих пишет:
"Возвращаясь к каталогу, задуманному Юпатовым, хотелось бы, чтобы на нем не лежал отпечаток эмигрантства. Пусть будет эта памятка посвящена русскому искусству, как таковому. То обстоятельство, что русское искусство засияло по всему миру, следует представить широко, подчеркнув значение русского искусства, как такового. Это будет тем вернее, что многие из нас проявлялись за границею уже с начала творчества. Вы помните, что моя первая заграничная выставка была в Праге в 1904 году, а в 1906 году уже были Париж, Милан, Венеция, Вена и прочие центры. Вероятно, скоро пришлю Вам оттиск моего записного листа4 "Чаша Неотпитая". Как историк, я люблю все периоды культуры, где бы она ни возникала, но, как русскому человеку, мне особенно близок великий народ русский, которому суждено и великое будущее. Знаю это так же достоверно, как самую ближайшую реальность. Меня называют оптимистом. Но тот, кто в творчестве, тот непременно должен быть оптимистом, ибо мы живем и творим для будущего. Для этого будущего будем мы всячески оборонять нашу Родину, если и не мечами железными, то мечами духа. Ради этой обороны мы должны быть готовы на такие проявления, которые называются славным русским словом: подвиг".
Тут же находим гневную реплику по адресу дальневосточного эмигрантского журналиста Василия Иванова, автора клеветнических статей о художнике: "Вы пишете, что не следует обращать внимания на лай Васьки Иванова и прочих мракобесов. Действительно, обращать внимание не следует, но когда знаешь эти позорные пределы иуд–мракобесов, продающих за тридцать серебреников все, самое святое, то стыдно становится за такие подонки человечества. Недаром в древности такие сущности назывались двуногими, и почетное слово человек к ним не применялось. Мог бы поведать Вам отвратительные иудовы проделки, но пусть это останется пока в недрах не напечатанных анналов".
В письме от 21 февраля 1938 года "Ваське" снова достается. Поясняя смысл своей картины "Преподобный Сергий" и вспоминая о роли Сергия Радонежского в истории Куликовской битвы, Рерих говорит о необходимости мобилизовать защиту Родины: "А Вы знаете, какие враждебные подкопы ведутся из-за границы – и с запада, и с востока! Между прочим, имейте в виду, что японский наемник мракобес Васька Иванов считает именно эту картину безбожной, ввиду того, что наверху изображено Всевидящее Око. Мракобесы до крайности невежественны и не хотят знать, что даже в древнейших фресках это изображение неоднократно может быть найдено. Вообще, мракобесы–иуды потрясают своей мерзостью".
Дальше – трогательное личное обращение и трогательное воспоминание о Л. Н. Толстом:
"Ваша книга "Духовный путь Толстого"5 прочтена здесь с великим воодушевлением и признательностью Вам за такое сердечное и справедливое изложение. Действительно, чувствуется, как Вы полюбили эту глубочайшую сторону великого писателя и учителя. Мы все были не только обрадованы Вашей книгой, но и сердечно тронуты, ибо по нынешним временам так необходимо громко высказываться о самом драгоценном, чем жив дух человеческий. Нельзя ли в Праге найти "Путь жизни" Толстого – здесь хотели бы прочесть.
Когда я читаю Ваши книги, все время упорно возникает мысль: если бы довелось поработать близко вместе с Вами. Думается, скоро послужим ближайшим образом народу русскому. Принесем накопления, опыт и знания. Чувствую, что именно Вы поняли бы истинное значение прекраснейшего русского слова: подвиг... Шлю Вам душевный совет: спешите во всем, в чем можно поспешить. Не буду утяжелять письма объяснениями, но знаем, что нужно спешить во всем изо всех сил".
Между тем политическая обстановка в Европе осложнялась, опасность возникновения мировой войны увеличивалась. Рерих пишет 7 мая 1938 года:
"В удивительное время мы живем, – разве это не армагеддон? В одну ночь исчезают целые страны, целые города, целые музеи. Мир заболел эпидемией агрессии. Если вдуматься во все последствия таких насилий, то поистине становится страшно. Сколько человеконенавистничества, злобы, клеветы и лжи изливается, а ведь эти яды надолго впитываются, и целые поколения окажутся искалеченными. Если же мы еще вспомним о всяких надувшихся богатеях, сидящих под фальшиво раззолоченными колоннами гостиниц, то картина становится еще ужаснее. Мог бы рассказать Вам о многих потрясающих знаках. Люди толкуют их примитивно и объясняют пятнами на солнце. Вот и теперь пишут, что на солнце появилось огромнейшее пятно, вследствие которого произошли магнитные бури. Но не появилось ли такое же пятно и на совести человеческой и какие такие соответственные бури и катастрофы зародятся от этого? Мы – не пессимисты. Наоборот, всегда были оптимистами, такими и останемся. Но нельзя закрывать глаза на происходящее. Каково молодое поколение в Праге? Хотелось бы, чтобы повсюду молодое поколение росло бодрым и готовым к благому служению. Из некоторых других мест жалуются на молодежь, особенно же за то, что она чрезмерно увлекается спортом, который затмевает все прочие гуманитарные стремления".
В письме от 31 мая 1938 года, реагируя на мое сообщение, что я сибиряк по рождению, Рерих (совершенно неожиданно для меня) заявляет о своем "энтузиазме" по отношению к Сибири и ее "жемчужине" Алтайскому краю и предсказывает им великую будущность:
"Глубоко порадовало нас, – пишет он, – Ваше сведение, что Вы – сибиряк и притом большой патриот своего отечества. Вы ездили по горам Алтайским, а Алтай является не только жемчужиной Сибири, но и жемчужиной Азии. Великое будущее предназначено этому замечательному средоточию. Долина между Уймоном и Котандою будет местом большого центра. В Париже, когда Вы посещали наш Центр6, Вы, наверное, видели мой этюд "Белуха". Там было три этюда прекраснейших высот Азийских: Кинченджунга, Белуха и Эльбрус. Итак, когда мы знаем, что Вы – алтаец, Вы нам еще и еще ближе".
В том же письме Рерих касается опять вопроса об обороне Родины и об изменнических настроениях в эмиграции: "Оборона Родины для всех нас близка, и я очень рад, что Вы оценили мою статью "Чаша Неотпитая", а вот пьяный Борис Суворин7 разразился ругательством именно за то, что я сердечно сказал о Родине и народе Русском. Боже мой, сколько живет на свете предателей, должно быть где–то чеканятся специальные тридцать серебреников. Но не будем обращать внимание на всяких гадов. Через все пропасти, через все потоки пронесем любовь и служение нашей родине. – Очень рад слышать, что президент Бенеш тепло отнесся к [Русскому культурно-историческому] музею. Ведь музей является общерусским делом, и в этом широком понимании и служении будет истинно-созидательное начало. А с Вами мы еще встретимся [в СССР] и, бог даст, поработаем".
И еще – о Русском музее: "Отлично понимаю, что задача Комиссии по собиранию русской старины – нелегка. Но очень важно, что такое начало положено. Не будем думать, что по щучьему велению могут сразу образовываться многочисленные собрания. Важно заложить зерно, а каждое растение произрастает в свое время. Много вандальства на земле, в разных краях ее. Мог бы порассказать Вам в этом смысле очень многое. Может быть, как–нибудь выберу часок и запишу".
Дальше – опять личная нота и интересное упоминание о Максиме Горьком: "Недавно мой давний друг А. В. Руманов в письме своем прекрасно помянул Ваше имя. Каждое такое поминание о друзьях мне особенно ценно. Только добром пройдем, только улыбкою преуспеем. Помню, когда на одной лекции на Дальнем Востоке я тепло помянул Горького, то раздалось человеконенавистническое рычание, а разве Горький – не русский, а разве русский народ не остается таковым? Будем работать во благо, и Ваши письма для нас являются истинно светлыми вестями".
Патриотические настроения выражены и в письме от 12 июля 1938 года:
"Чувствую всем сердцем, как Вы и Ваши ближайшие трудитесь во благо. Это так редко сейчас! По миру ползет змий злобы и заражает дыханием своим все сущее. Только трудовыми, творческими и взаиморасположенными очагами можно бороться против ужасов разрушения и разложения. Также всегда будем помнить, что работаем мы для блага нашей любимой Родины. Пусть это сознание умножит наши общие силы... Одновременно с Вашим письмом мне прислали из Ревеля новую книгу "Волга идет на Москву", посвященную новому грандиозному каналу – он уже есть. Уже идут новые пароходы, и страна обогатилась новым нервом. Хотелось бы скорее быть там и принести русскому делу опыт и познание".
В письме от 16 августа 1938 года Н. К. Рерих предлагает всячески пропагандировать значение заграничного Русского культурно–исторического музея как начинания общерусского национального характера. "Давно я мечтал о таком русском форпосте в Европе, – говорит он. – Но наши казенные министерства находили тысячу препон к осуществлению этого моего предложения". Эту мысль о важности Русского музея за границей Рерих с особой ясностью выразил также в предисловии к составленной мною и художником А. И. Юпатовым книге "Русское искусство за рубежом" (Прага – Рига, 1938) – книге, представлявшей собой не что иное, как иллюстрированный каталог картинной галереи Русского музея в Праге–Збраславе. Он писал: "Русский культурно–исторический музей в Праге есть явление глубочайшего смысла. Это – первый Русский музей в Европе, маяк русского искусства и науки за рубежом. Русские достижения прежде бывали представлены на международных выставках, а также театральными постановками. Все это было очень нужно для осведомления Запада с русским творчеством. Но выставки и постановки были кратковременными, а пражская сокровищница есть учреждение постоянное, предназначенное запечатлеть разнообразные проявления русского творческого духа. Уже с 1906 года я неоднократно поднимал вопрос о создании в Европе особого русского хранилища или, хотя бы, русских отделов при существующих нерусских музеях. У каждого из нас бывали случаи болеть душою о недостаточном знакомстве европейцев и американцев с русским творчеством и с русским народом вообще. Люди, враждебные России, не переставали распространять самые неправдоподобные выдумки, желая представить русский народ отсталым и никчемным. Сейчас уже много сделано для ознакомления иностранцев с русскими культурными ценностями.
Наш Музей в Праге должен стать одним из источников знания об этих ценностях".
В письме от 28 августа 1938 года Н. К. Рерих отмечает развитие издательского дела в СССР и упадок его за рубежом, связанный с духовным и материальным оскудением интеллигентных слоев населения на Западе:
"Вы спрашиваете, – пишет Рерих, – нельзя ли достать для музея и что-либо из моего старого периода. Но как же это сделать? Все эти вещи находятся в России и, по большей части, в музеях. Вообще, знаменательно отметить, что особенно за последнее время вещи нашей группы очень бережливо были собраны в музеях СССР и распределены целыми ансамблями. Также постоянно замечаем и появление воспроизведений. Еще недавно мы получили интересную книгу о [композиторе А. П.] Бородине, в которую вошла и моя картина. Книга написана очень задушевно, и можно порадоваться, что, наконец, русский народ начинает обращаться к своим ценностям. Тоже интересно, что теперь книги там издаются в огромном количестве экземпляров – и расходятся. А ведь прежде даже издание в 5000 экз. уже считалось необычайным. Как нужно помочь молодому поколению в его новых исканиях! Так бы и поехал, чтобы передать весь накопленный опыт. Ведь, в конце концов, несправедливо, что мы отдаем наши труды и накопления чужим народам, а часто – на тех языках, которыми владеем не в совершенстве, и потому наибольшая углубленность и утонченность пропадает. Мы – русские и поверх всего должны служить и помогать русскому народу. Сейчас многое настолько уродливо стоит, что эти мои простые, сердечные слова всякие кромешники и мракобесы будут истолковывать вкривь и вкось. Тем более ценно мне, что Вы сами так же точно мыслите".
Николаю Константиновичу хотелось бы содействовать распространению одного полезного, с его точки зрения, издания на английском языке (именно журнала "Flamma", выпускавшегося Обществом поощрения культуры в Нью-Йорке), но... препятствием служило всеобщее на Западе экономическое оскудение населения или тех его слоев, которые интересовались вопросами культуры. "И ведь всюду "на обухе рожь молотится" всюду тяготы, обеднение и всякие препоны. В России – культурная пятилетка, а в других странах что–то об этом не слыхать! А если происходят какие–то бюджетные сокращения, то прежде всего они бывают направлены на отрасли культуры. Так, например, в Чикаго одно время годами не выдавали жалования учителям – вот Вам и прогресс!"
В письме от 12 ноября 1938 года трактуется вопрос о возвращении на Родину: "Если бы Вы только видели, как читались всеми нами Ваши прекрасные строки о Родине, Вы почувствовали бы, как Ваши мысли и Вы сами близки нам. Очень рад, что моим письмом дал Вам возможность выразить те мысли, которые еще более скрепили нашу дружбу. К Вашим словам и чувствованиям я ничего не могу добавить, разве только, что и Вы и мы все чувствуем, как иногда бывает необходима полнейшая жертвенность. Допустим, что народ может не понимать иногда самых лучших намерений, но из этого не следует, что мы не должны стремиться принести народу все наши познания и дарования. Не нам судить, где будет сделано меньше или больше, ибо иногда горчичное зерно может оказаться ценнее пышного алмаза".
И далее Рерих добавляет: "Прискорбно видеть, как многие русские заделались иностранцами. Например, Судейкин бесстыдно публикует в своем каталоге, что он – с прошлого года американский художник. Какая противоестественная нелепость! Итак, будем жертвенно русскими, и пусть любовь к Родине поможет нам всемерно оборонить ее в тяжкие дни..."
Следующее письмо, от 6 февраля 1939 года, тоже посвящено вопросу о возвращении на Родину и о служении Родине, наветам "врагов", а также работе художника и писателя в Индии:
"Вы поминаете о возвращении "до дому". Близки нам эти Ваши слова. Если бы у Вас нечто подобное стало складываться, то, пожалуйста, спешно известите нас, чтобы еще обменяться вестями. Да, приходят сроки, и даже внешние события устремляют нас туда, куда принадлежит наша сущность... Рад слышать, что Вам понравились мои записные листы8. Из этих фрагментов складывается целая книга "Жизнь"... От юности и до сих пор я на все смотрел глазом добрым. Если хоть что–нибудь доброе можно было вспомнить, то я прежде всего собирал и сохранял в памяти именно такие черточки. Каждому из нас, работающему на общественной пашне, приходится быть готовым ко всевозможным злостным измышлениям и клевете. Недавно мне сообщили из Риги, что некий священник что–то читал обо мне неподобное и на заданный ему вопрос, за что он меня не любит, ответил: "потому что Рерих считает себя воплощением св. Сергия". Ну, скажите, откуда такой вздор может возникать?! ...спрашивается: каким же кривым путем чье–то злобное мышление может изобретать кощунственную клевету?! Увы, как много вреда причиняли невежественные и озлобленные "священнослужители"!
Вы пишете, что книга [Русское] Искусство за рубежом выйдет лишь в феврале. Не в мирное время выходит эта книга, и можно представить, сколько всяких, и малых, и больших, затруднений скопляется вокруг каждого [такого] культурного действа...
У нас в Индии была удачная выставка, и по–прежнему множество журналов требует моей статьи. Пишу о мире, о благоволении, о взаимном доброжелательстве и о всякой человечности. Даже и тогда, когда уже гремят пушки, слова о мире должны звучать. Но странно, что самые основные вопросы, можно сказать – вопросы о первопричинах, все меньше занимают человеческое воображение. Все чаще кажется, что многие открытия попали в человеческие руки слишком рано. Из самых выспренных открытий, как, например, крылья, люди ухитрились сделать лишь еще одно орудие убийства. Все это очень печально, и никакого просвета в этом отношении не предвидится.
Посылаю Вам для Вашей скрыни еще записные листы. Так приятно сознавать, что эти мысли будут в руках дружеских и понимающих их сущность. Вы поймете мою радость о Новгороде9, ибо тридцать лет тому назад по моей инициативе были произведены раскопки в Детинце и на Рюриковом городище. Задумываю картину, посвященную Ярославу Мудрому и Киеву – матери городов Русских. И это исконное русское место всегда привлекало мое внимание. Ведь весь древний Киев, в развалинах, покоится еще не исследованный.
Чувствую и знаю, как нелегко сейчас и Вам, и Вашей семье10, и отовсюду идут такие же вести. Пора трогаться – сроки приходят".
Между тем предгрозовая атмосфера в Европе и в мире предельно сгущалась. К захвату войсками Муссолини Абиссинии и гитлеровцами Австрии, к германо-итальянской фашистской интервенции в Испании добавилось еще мюнхенское соглашение западных держав. Для Гитлера открыта была дорога на Восток. Новой жертвой фашизма явилась в первую очередь Чехословацкая республика, преданная своим реакционным правительством и своими союзниками. Изменилось и положение советских граждан, проживавших в Праге. Те из них, кто работал в чешских учреждениях, увольнялись. Между прочим, уволена была из Психотехнического института (института для проверки способностей детей и молодежи) моя жена, о чем я сообщил Рериху. Николай Константинович отозвался тревожным письмом от 8 февраля 1939 года:
"Какие у Вас ближайшие думы и соображения? По нынешним временам, что думают о Музее разные люди? Все стало так шершаво, что многие колеса машин совсем не работают. В этой неразберихе теряется и многое ценное, и притом теряется невозвратно. Вот Вы писали о том, что Ваша супруга лишилась полезного занятия. Повсюду приходится слышать о всяких таких прекращениях и поломках. А между тем находятся и такие недоумки, которые считают положение вещей совершенно нормальным. Мне приходилось слышать, как люди говорили: "Университеты открыты, театры действуют, музеи существуют. Чего же больше?" Можно было бы к этому добавить: "и лавки торгуют". Но не думают эти несмышляи, какая именно жизнь в учебных заведениях и вполне ли обережены музеи. Ведь только потом, в следующих поколениях, вдруг окажется, что среди одного или двух поколений могли быть замечены пробелы. А пробелы эти, конечно, возникнут от нервной, нездоровой обстановки. Пример Архимеда, чертившего даже под опасностью, не для всех возможен. А ведь большое преступление – искривить мысль молодого поколения. Верю, что нам с Вами еще придется встретиться, и еще большая надежда – придется и вместе потрудиться. Так хочется не растерять финальных лет и употребить их во всей напряженности именно там, именно для тех молодых, которые послужат на процветание Родины" (подчеркнуто мною. – В. Б.).
Нельзя без волнения читать о сокровеннейшем желании шестидесятипятилетнего художника – "не растерять финальных лет" и самоотверженно отдать их ей, и только ей, любимой Родине!..
Но вот пришло и трагическое 15 марта 1939 года. Чехословакия захвачена гитлеровцами. Начался фашистский террор в стране, правда обрушившийся пока лишь на головы чехословацких граждан. За русских немцы взялись лишь после 22 июня 1941 года. До начала германо–советской войны мы обменялись с Н. К. Рерихом лишь двумя письмами. Первое из писем Рериха, от 1 июля 1939 года, посвящено было исключительно деятельности Музея Рериха в Риге, в Латвии, поездке представителя этого музея в Париж за картинами русских художников (Рерих считал эту поездку ненужной) и отрицательной рецензии А. Н. Бенуа на вышедшую в Риге монографию о Рерихе – рецензии, очень огорчившей Николая Константиновича. Не буду цитировать жалоб и упреков престарелого художника по адресу современников.
В письме от 4 декабря 1939 года Рерих снова высказывает свою обиду на А. Н. Бенуа, на этот раз за то, что тот будто бы "ненавидел" рериховский пакт об охране памятников искусства и культуры и, вообще, все призывы Рериха к культурному строительству, называя эту сторону деятельности художника "мессианством".
"Думалось мне, – писал Н. К. Рерих, – что в "Мире искусства"11 должен сохраняться хотя некоторый корпоративный дух, но отношения Бенуа доказывают, что этого нет... Покойная Мария Клавдиевна Тенишева12 всегда называла его Тартюфом, очевидно, она знала его природу. Меня нисколько не трогает оценка Бенуа и ему подобных. На наших глазах и Толстого, и Третьякова, и Менделеева, и Куинджи всячески поносили, но все это, как Вы правильно замечаете, лишь пыль, несущаяся за устремленным всадником".
Во второй части письма Рерих говорит о труде, о культуре:
"Мы все трудимся, и даже сейчас протекает ряд удачных выставок. Великое счастье, что в такое сложное время все же можно глубоко уйти в работу... Вы будете рады узнать, что наши сотрудники13, несмотря на трудное время, приступили к изданию литературно– художественного сборника14. Одно кончается, а другое начинается, как в добром лесу поднимается новая и здоровая поросль. Напишите о своих трудах... У Елены Ивановны15 Ваша книга "Духовный путь Толстого" всегда на столе... Среди многих умалительных пристрастных характеристик великого писателя, в которых участвовали, к сожалению, даже его семейные, Ваши слова о нем звучат, как голос светлой, утверждающей правды. Мелкие умы не видят истинную сущность жизни. Человек всегда судит лишь от себя, ради себя и для себя. Те же житейские мудрецы любят говорить: так было, так есть и так будет. Скажем, к сожалению, было, к ужасу – еще есть, но пусть не будет. Иначе – как же быть с эволюцией? Мы все живем будущим и в этом находим единственный смысл бытия, и тем сильнее радость труда. Ведь ничто не может воспрепятствовать этой радости. Перед Зарею ночь особенно темна. Жаль, что почтовые сношения затруднены. Друзья тянутся друг к другу, имеют сказать сердечные слова, хотят помочь и поддержать, но это становится почти невозможно. Тем дороже, когда слышишь, что культурная работа продолжается и даже дает новые ветви. О культуре мы говорили изначала и будем утверждать это же и до скончания. Без культуры человечество обратится в двуногих".
Это письмо я получил лишь при посредстве Музея Рериха в Риге, потому что почтовые сношения между населенными пунктами Британской Индии, где проживал художник, и Протекторатом Богемия и Моравия (Чехословакией), как частью Германской державы, в это время совершенно прекратились: уже шла мировая война.
22 июня 1941 года гитлеровские орды начали свой набег на СССР. В тот же день я был арестован агентами гестапо. Началась для меня тюремно-этапно-лагерная эпопея. Уцелевши, я вернулся в Прагу ровно через четыре года после начала войны, 22 июня 1945 года. Русский культурно-исторический музей оказался разгромленным фашистами. Однако картины Рериха уцелели. Уцелел и его прекрасный портрет работы его сына Святослава. Все это, вместе с другими коллекциями, перевезено было в здание советской средней школы в Праге, в четвертом этаже которой и была организована мною Русская картинная галерея. Незадолго до моего возвращения вернулась из концентрационного лагеря Равенсбрюк моя старшая дочь, Татьяна, также арестованная в свое время фашистами.
Обо всем этом я написал Н. К. Рериху в Индию. Он ответил 24 июня 1946 года:
"Прилетела Ваша добрая весть от 10 июня – скоро долетела, ведь мы привыкли к длиннейшим срокам. Да, исстрадались Вы и Ваша дочь. Елена Ивановна слезу пролила, читая о пытках16. Не люди, а звери – хуже зверей. И сколько этого фашистского сора еще ползает. Сколько скудоумцев и злоумцев не понимает, какую мировую, героическую жертву принес Великий Народ Русский, Народ Победитель. Радуемся Вашей светлой оценке Советского] Строительства, ибо мы живем тем же сознанием. Великое несломимое будущее дано Народу Труженику и Строителю. "Когда стройка идет – все идет".
Думается, придете Вы в Ясную Поляну, в гнездо Великой Мысли. Сколько ценного можете Вы натворить и широко послать по всей целине необъятной. Вот Грабарь пишет о глубоком внимании правителей к Академии Наук, к ученым, к учителям. Только что получили от него письмо с этими ценнейшими сведениями. Из ТАССа получаем газеты и следим за новыми достижениями. Не мало удалось здесь поработать во Славу Русскую за эти годы, и такие посевы нужны безмерно. Народы во множестве своем верят Сов[етскому] Строительству, и молодежь ждет ободрения и светлого напутствия...
...Только теперь налаживаются почтовые сношения, а то годовые и полугодовые сроки и пропажа писем были отвратительны... Понемногу выявляются друзья в разных странах. Многие уже в лучшем мире, много весточек от незнакомых, но из Риги – ни звука!.. Из Франции – совсем скудные вести, из Югославии – ничего. В Бельгии все сохранилось и даже добро развивается17. Где молчание, там и мы не трогаем – мало ли какие могут быть местные условия...
Прекрасно, что укрепилось Славянское единение – всегда, от школьных лет, меня влекло к славянским собратьям. Наверно, или в [Советском] Посольстве или в Библиотеке Вы найдете журнал "Славяне" (Декабрь 1944) – там мой лист "Славяне"– прочтите. Нужно крепить братское единение, когда теперь все творится народами, множествами. Ренан сказал: "Люди составляют народ благодаря воспоминанию о великих делах, совершенных вместе, и желанию совершать новые подвиги". Вот и дожили мы до всенародных подвигов, пришел день – восхищаться и радоваться и вложить доброхотную лепту в чашу народных преуспеяний. Вперед, вперед и вперед! Учиться, учиться и учиться, как заповедал Ленин!"
Далее Николай Константинович пишет об успехах своих сыновей, ученого Юрия и художника Святослава, и о своих работах:
"Мы все трудимся – творим – преодолеваем. Юрий закончил огромный труд "История буддизма" – 1200 страниц. Издается Кор. Азиатским Обществом в Калькутте. Там же были и другие его филологические труды, а сейчас опубликована его нужнейшая статья "Индология в России". Первый раз сделан такой научный обзор изучения Индии. Пошлю пакетом Вам четыре оттиска– для Вас, для Бенеша, для Яна Масарика, для Сов[етского] Посла. Вам виднее, кому и как. Святослав сильно преуспел в художестве. Он женился на Девика Рани, самой блестящей звезде Индии в фильмовом искусстве. Помимо великой славы в своем искусстве, Девика – чудный человек, и мы сердечно полюбили ее. Такой милый, задушевный член семьи, с широкими взглядами, любящий новую Русь. Елена Ивановна в восторге от такой дочери. Сама она по–прежнему много пишет – вся в работе.
Мои картины множатся. Жаль, когда картины, мысленно предназначенные для Родины, уходят в Музеи на чужбине. Впрочем, Индия – не чужбина, а родная сестра России".
Письмо от 7 ноября 1946 года полно также выражениями любви к Родине и заботами о ее судьбах:
"Радовались неожиданно открытому Вашему свойству с [В. A.] Весниным... Веснин – крупнейший зодчий, пристально слежу за его достижениями. Авось, встретимся. Зовут, зовут!.. Поредел строй наших сверстников. Грабарь сообщает о кончине Лансере, Богаевского (голову ядром оторвало в Крыму), Билибина, Лукомского, Самокиша, Яремича и др. Пусть молодежь крепнет!
Русь живет творчеством, искусством, наукою. Народы поют, а где песня, там и радость. Слушали вчера [по радио] доклад [A. A.] Жданова – хорошо сказал. Сейчас слушали парад. Величественно. У Вас, конечно, ясно Москву слышно. У нас, если атмосфера не мешает, хорошо доносится. Но электричества у нас, в Гималаях, нет, и приходится пользоваться сухими батарейками, все–таки слышно – и на том спасибо! Говорят, скоро здесь будет Сов[етский] Посол, пока [прибыли] лишь американский, тибетский, китайский. Ждем нашего. Интересно, как решится вопрос Русского музея в Праге. Вы помните мое давнишнее желание, чтобы везде гремело творчество народов Союза. Мы убеждаемся, как ждут в Индии Сов[етское] Искусство. Видим это по нашим картинам, которые в здешних музеях, – любят их.
...Конечно, нашим сотрудникам в Америке сейчас не легко, ибо реакция и наветы на СССР велики. Вчера Жданов хорошо сказал: "во время войны восхищались нашим мужеством, патриотизмом и моральными качествами, а теперь вдруг у нас оказался подозрительный характер и мы сделались угрозою миру". Да, изменчиво людское суждение. Но ведь давно сказано: "и это пройдет". Не помню, посылал ли я Вам перед войною мой записной лист: "Не замай!" Он оказался пророческим, меч, поднятый на Русь, опустился на захватчиков. Из Москвы тогда писали, что там он (записной лист) произвел впечатление. Да, да, "не замай" нашу любимую, великую Родину!"
В письме от 29 ноября 1946 года Н. К. Рерих шлет привет к моему шестидесятилетию, пишет о своем житье-бытье, о необходимости защищать Родину против злых наветов:
"Гималайский привет к Вашему шестидесятилетию! Вы что-то помянули о старости. Ну, какая же это старость! Это – почтенный, умудренный возраст. Дух, мозг разве старится, если человек не хочет впадать в старость? Мой дед Федор Иванович жил сто пять лет. Очки не носил, да еще курил беспрестанно так, что его называли "рекламой для табачной фабрики". Да и Бернард Шоу перевалил за девяносто, а голова полна светлой мудрости. Вам еще нужно столько сделать, столько запечатлеть в пользу будущим поколениям... Вы полны доброжелательства, дружелюбия, а такие качества особенно нужны при нынешнем Армагеддоне Культуры! Сложное время. Малодушные не видят творческого пути.
Радовались Вашим встречам на приеме в Сов[етском] Посольстве. Мы часто слышим имя [А. Ф.] Горкина в радиопередаче, когда он скрепляет Указы Правительства. .. В журнале "Эксцельсиор" была Ваша фотография с Толстым и при ней статья – в Сов[етской] России спрос на "Войну и мир" все растет, и автор надеется, что многие заветы Толстого будут жить и вести человечество. Помню и я завет Л[ьва] Николаевича] моему "Гонцу": "Пусть выше руль держит, тогда доплывет".
8-го декабря в Белграде – Всеславянский Съезд. Хотел, было, послать приветствие, но куда? Теперь все адреса растерялись. Иногда прямо – "мертвые души". Вот в Загребе была Югославская Академия науки и искусства, был я там Почетным членом, а с 1939 – ни слуху, ни духу. Так же и во Франции многое замерло. Ни мне, ни нашим друзьям в Америке не нащупать, кто жив или переменил местожительство. А ведь время–то бежит! Нашей АРКА тоже не сладко. Столько злобных наветов на СССР, что некоторые малодушные забоялись и примолкли. Пора всем нашим согражданам разобраться и понять, где истинные друзья, – такие друзья, кто приобщились не ради Русской Победы, но по глубокому осознанию великого переустройства, ради светлого всенародного будущего".
Наступил 1947 год. В письме от 14 февраля 1947 года Н. К. Рерих сообщает о посещении Индии делегацией советских ученых: "Приезжала в Индию делегация московских ученых. Мы-то их не видали, а Святослав с Девикой очень подружились с ними. Особенно хвалили академика [Е.Н.] Павловского – истинный ученый подвижник. Видели ли Вы книгу Александра Поповского "Вдохновенные искатели" (Москва, "Советский писатель", 1945). Прочтите, – доброжелательная книга о наших современных подвижниках. Наверно, в Праге она имеется. Вот бы перевести! Юрий [Николаевич] посылает Вам свое исследование о Гессар-Хане (Монгольский эпос). Недавно монголы в Улан–Баторе праздновали память этого легендарного героя. Ох, все труды Юрия должны бы быть изданы на Родине! Приезжие оттуда академики называли нашу экспедицию – "мировое достижение". Вот бы и издали труды на пользу всесоюзную!"
Я писал Рериху о композиторе С. А. Траилине, проживавшем в Праге. "С Траилиным не пришлось встречаться, – отвечал Николай Константинович, – но хорошие отрывки из его "Тараса Бульбы" слышал. Удачная опера! Вообще, хорошо, что около Вас собирается культурная группа. Всегдашнее мое мечтание о Культурном Единении, о Знамени Мира невежды зовут утопией, а другие – труизмом. Такой же труизм, как "Не убий", а земля посеяна черепами".
Культуре и, в частности, приобщению молодежи и особенно трудовой молодежи к культуре посвящена и статья Рериха "Порадуемся", приложенная в рукописи к письму от 14 февраля 1947 года. В статье, между прочим, говорится:
"...С молодых лет судьба поставила нас близко к учащейся молодежи... Два десятка лет перед нами проходили самые разнообразные учащиеся... Хорошо, что пришлось иметь дело именно с трудящейся молодежью. Ее было в нашем окружении больше, нежели обеспеченной и богатой. Показательно было наблюдать, как и в самых трудных бытовых условиях молодые дарования стойко развивались. Такие наблюдения тем дороже, что в них заключается не сентиментальное предположение, но сама светлая действительность. Трудовая молодежь отдавала свои дарования не только станковой живописи, но и решительно всем проявлениям народного искусства. Мы всегда указывали, что нелепое название "художественная промышленность" должно быть оставлено и заменено широким понятием искусства. Сколько раз приходилось указывать, что пуговица, сработанная Бенвенуто Челлини, будет гораздо выше, нежели множество холстов в широчайших золотых рамах...
Мы все помним, как еще на нашем веку люди глумились над собирателями русских ценностей, над Стасовым, Погосскою, кн. Тенишевой и всеми, кто уже тогда понимал, что со временем народ русский справедливо оценит свое природное достояние. Помню, как некий злой человек писал с насмешкою "о стольчаках по мотивам Чуди и Мери". Ведь тогда не только исконно русские мотивы, но даже и весь, так теперь ценимый звериный стиль, которым сейчас восхищаются в находках скифских и луристанских, еще в недавнее время вызывал у некоторых снобов лишь пожимание плечей. Теперь, конечно, многое изменилось. Версальские рапсоды18 уже не будут похулять все русское. Русский народ оценил своих гениев и принялся приводить в должный вид остатки старины".
В конце листа (статьи) Рерих приветствует восстановительные работы в СССР после войны: "В разрушенных войною городах прежде всего создаются Дома Культуры, Научные учреждения, Школы, Музеи, Театры, Больницы. Не успевает народ оправиться от варварского нашествия, как уже устремляется к Культурному строительству".
Короткая записка от 3 марта 1947 года хоть и имеет личный характер, но косвенно также свидетельствует об уважении маститого художника к культуре и к людям культуры. Вот ее дословное содержание:
"Дорогой В.Ф. От Вас всегда добрая весть. Так было, так есть, так будет. Большое спасибо за привет зодчих! Духом с Вами. Н. Рерих".
Дело в том, что я показывал прибывшим из Москвы в Прагу советским архитекторам русскую картинную галерею при советской средней школе. Архитекторы искренно восхищались картинами Рериха и решили послать через меня письменный коллективный привет художнику в Индию, что и было сделано. Тронутый Рерих реагировал вышеприведенной запиской.
В письме от 6 июня 1947 года говорится о занятиях художника, о советских деятелях, о вестях из Москвы:
"Давно не было Вашей вести, не пропала ли? Должно быть, много дел и встреч у Вас. Из Московских газет видим, сколько друзей побывало теперь в Праге... Наверно, Вы встретились с Шостаковичем, с Мравинским. Как хороша восьмая симфония Шостаковича! – даже по отрывкам радио и то чуется мощь. Здесь, несмотря на всякие волнения, о чем Вы знаете из газет, несколько приглашений на выставки и скоро еще выходят мои книги, – всего здесь их будет семь, число хорошее... Москва по–прежнему радует вестями. Все пишут: "скоро увидимся". Говорят о каких–то новых друзьях. А Вы знаете, как меня радует каждое содружество, каждое сотрудничество. В нем – добротворчество".
Наконец, еще одно, последнее письмо Н. К. Рериха, от 10 октября 1947 года, написанное за два месяца до его неожиданной кончины. В этом письме с какой–то особой отчетливостью вырисовывается перед нами величавый духовный облик выдающегося художника, запечатлена снова его горячая любовь к Родине, отражена непрестанная забота о строительстве русской культуры, чарует его медлительный, своеобразный, устоявшийся, чудесный русский язык, и это дает мне основание привести здесь последнее письмо Рериха без каких бы то ни было сокращений:
"Дорогой друг В.Ф.
Наверно, Вы удивляетесь долгому перерыву в моих вестях, после Вашего доброго Июньского письма. Причин много и все неприятные. С начала Июля я сериозно и внезапно заболел. В постели около трех месяцев, боли, операции, и все это в наших горных, уединенных условиях. Говорят, через несколько недель все наладится, но все еще на больном положении. Никогда я так долго не болел, и все сие тягостно. Вторая причина: с начала августа почта и телеграф лопнули. Мы отрезаны19. Конечно, масса почты пропала, а остальное где–то валяется. Будто бы только теперь обещают сношения, и я спешу послать Вам весточку – авось, дойдет. Добрую весть Вы сообщаете о намерении Академии наук издать Ваши воспоминания20. Перед Вами прошло столько великого, что именно Вы – внимательный, чуткий, доброжелательный – можете отобразить волны бурь и достижений. Сердечные мысли наши с Вами в трудах Ваших. Грабарь пишет много о благоустройстве жизни художества. Между прочим, он сообщает, что моя серия "Красный всадник" (привезенная нами в Москву в 1926 году) находится в Музее Горького в Горках, где он жил и скончался. Вдвойне я этому порадовался. Во-первых, А[лексей] Максимович] выказывал мне много дружества и называл великим интуитивистом. Во–вторых, семь картин "Красного Всадника" – Гималайские, и я почуял, что в них и А[лексей] М[аксимович] тянулся к Востоку. Не забуду его рассказ о встрече с факиром на Кавказе21.
В своем последнем письме Грабарь описывает строящийся академический поселок в Абрамцеве (недалеко от Троице-Сергиевской Лавры)... Наша любимая Родина да будет оплотом высокой Культуры!
Бывало, не мало нам приходилось претерпевать, когда мы заикались о Русской Культуре. Всякие рапсоды Версаля поносили нас и глумились о "наследии Чуди и Мери". Злобные глупцы! Прошли года, и жизнь доказала правоту нашу. Русь воспрянула! Народы Российские победоносно преуспевают во главе всего мира. Строят и украшают свою великую Родину. На диво всему миру творят молодые силы исторические достижения. Вы-то понимаете и купно радуетесь.
По слухам, почта скоро наладится, но слухов вообще много. Хорошо еще, что радио действует. А тут еще нахлынули неслыханные ливни и нанесли всюду большой ущерб. Не легко строить мосты и чинить обвалы в горах. Вообще, лето было необычайно трудное. Какие у Вас были гости? Что доброго? А мы в думах с Вами и шлем Вам всем сердечный привет.
Всегда было радостно слать привет туда, где он будет воспринят, а теперь такая посылка особенно ценна. Мир и радость – два оплота преуспеяния. Лишь Русское Сердце отзвучит на такой зов. Всюду – океан горя, бедствий, неразрешимых задач. Не пишу о бедствиях Индии. Наверно, в Ваших газетах достаточно отмечается горе великой страны. Ганди в день своего 78-летия горестно отметил: мною получено много поздравлений, но более уместны были бы соболезнования. Скорбит Индия. А там за горами – за долами идет великая стройка Культуры. Исполать!
Радоваться Вам!
Н. Рерих".
13 декабря 1947 года Николая Константиновича Рериха не стало.
Текст приводится по изданию:
Булгаков В.Ф. Н.К. Рерих в письмах из Индии / Встречи с художниками. Л.: "Художник РСФСР", 1969. С. 252–292.
* Булгаков Валентин Федорович (1886–1966) – писатель, исследователь творчества Л. Н. Толстого, личный секретарь великого писателя в последний год его жизни, хранитель Дома–музея Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, член Союза писателей СССР (1958). С 1923 по 1948 гг. В. Ф. Булгаков жил в Чехословакии. В 1934 г. он организовал в Збраславе, близ Праги, Русский культурно–исторический музей, для которого собирал предметы русской старины, рукописи и книги русских писателей, произведения русских художников (более 150 картин), фотографии деятелей русской культуры. В 1948 г. вся коллеция Музея была перевезена им в СССР и вошла в фонды Государственной Третьяковской галереи, Государственного Исторического музея и Центрального театрального музея имени А. А. Бахрушина в Москве.
1 Все эти картины фигурировали и на обеих московских выставках. (Прим. автора.)
2 "Нерушимое" – сборник статей Н. К. Рериха, Рига, 1936.
3 Ср. слова Н. К. Рериха в статье по случаю кончины А. М. Горького: "От имени "Лиги Культуры" принесем наши искренние чувства памяти Горького, которая прочно и ярко утвердится в Пантеоне Всемирной славы" (Н. К. Рерих. Нерушимое. Рига, 1936, стр. 334). (Прим. автора.)
4 То есть статьи. (Прим. автора.)
5 В Праге книга была издана в 1923 году под названием "Толстой-моралист". (Прим. автора.)
6 Музей Рериха. (Прим. автора.)
7 Реакционный журналист, бывший редактор газеты "Вечернее время" в Петербурге и редактор газеты "Русское время" в Париже. (Прим. автора.)
8 То есть рукописи статей. (Прим. автора.)
9 Новгород объявлен был Советским правительством "городом–музеем". (Прим. автора.)
10 Рерих имел в виду тяжесть нашего положения, как советских граждан, в стране, которой угрожал захват немецкими фашистами. (Прим. автора.)
11 Н. К. Рерих был членом общества "Мир искусства". (Прим. автора.)
12 М. К. Тенишева – меценатка, устроительница художественных мастерских в с. Талашкине, Смоленской губернии, где Рерих расписывал церковь и занимался прикладным искусством. (Прим. автора.)
13 Здесь Рерих имеет в виду работников Музея Рериха в Риге. (Прим. автора.)
14 Этим сборником явились две книги журнала "Литературные записки", в котором, наряду с пропагандой искусства и дела жизни Н. К. Рериха, а также латышского искусства, много места уделялось культурным достижениям в СССР. (Прим. автора.)
15 Е. И. Рерих – жена художника, писательница. (Прим. автора.)
16 Моя дочь, подозревавшаяся в принадлежности к подпольному коммунистическому кружку, подвергалась пыткам в пражской тюрьме гестапо. (Прим. автора.)
17 В Бельгии и в других названных странах хранились крупные собрания картин Н. К. Рериха. (Прим. автора.)
18 Прозрачный намек на А. Н. Бенуа, писавшего Версаль и критически относившегося к русской реалистической живописи. (Прим. автора.)
19 В Индии после разделения ее в 1947 году на два государства – Индию Пакистан – происходили спровоцированные английскими империалистами столкновения на религиозной почве между индусами, мусульманами и сикхами. Нормальная жизнь была нарушена. (Прим. автора.)
20 Недоразумение. Я писал о Гослитиздате. (Прим. автора.)
21 Рассказ А. М. Горького приводится в книге Н. К. Рериха "Нерушимое" (стр. 332). В дружеском кругу, где присутствовали Горький и Рерих, говорили о йогах и о всяких необычайных явлениях, родиной которых была Индия. Ждали от Алексея Максимовича порицания. Но его заключение оказалось для многих неожиданным. "А все–таки замечательные люди эти индусы, – сказал Горький. – Говорю только о том, что сам видел. Однажды, на Кавказе, пришлось мне встретиться с приезжим индусом, о котором рассказывалось много таинственного. В то время я не прочь был и в свою очередь пожать плечами о многом. И вот мы, наконец, встретились, и то, что я увидал, я увидал своими глазами. Размотал он катушку ниток и бросил нитку вверх. Смотрю, а нитка–то стоит в воздухе и не падает. Затем он спросил и меня, хочу ли я что–нибудь посмотреть в его альбоме, и что именно. Я сказал, что хотел бы посмотреть виды индусских городов. Он достал откуда–то альбом и, посмотрев на меня, сказал: "Вот и посмотрите индусские города". Альбом оказался состоящим из гладких медных листов, на которых были прекрасно воспроизведены виды городов, храмов Индии. Я перелистал весь альбом, внимательно рассматривая воспроизведения. Кончив, я закрыл альбом и передал его индусу. Он, улыбнувшись, сказал мне: "вот вы видели города Индии", дунул на альбом и опять передал мне его в руки, предлагая посмотреть еще. Я открыл альбом, и он оказался состоящим из чистых, полированных медных листов, без всякого следа изображений. Замечательные люди эти индусы!" (Прим. автора.)
Переписка Н.К. Рериха и В.Ф. Булгакова
1.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
28 ноября 1936
Профессору В.Ф. Булгакову с искренними пожеланиями и новогодним поздравлением!
Спасибо за сердечную весточку — оценил ее по существу. Ваше сочетание с обликом Л. Толстого мне особенно дорого — ведь он горячо напутствовал в Москве мою первую картину «Гонец». Пусть моя картина «Св. Сергий Строитель» напомнит о нерушимом строительстве.
Всего светлого к празднику и к Новому году.
Н. Рерих
2.
В.Ф. Булгаков — Н.К. Рериху
Прага, 28 декабря 1936
Высокочтимый Николай Константинович,
Позвольте присовокупить к официальному письму с выражением признательности еще несколько строк. Картины Ваши, благодаря прекрасной упаковке, дошли в идеальном порядке. Само собой разумеется, что обе поставлены были тотчас под стекло. Кроме того, я поручил рамовщику (одному из лучших в Праге) с оборотной стороны заделать картины наглухо деревянными дощечками, чтобы предохранить их от всяких неблагоприятных и хотя бы случайных внешних влияний. Повешены картины в главном зале Музея, но не вместе, а раздельно или, вернее, друг против друга, ради достижения наилучшего эффекта с освещением: горы освещены теперь из окна с той же стороны, что и на картинах. Картины всем в Праге в высшей степени понравились. Третьего дня, например, долго любовался ими в нашем Музее художник М.В. Добужинский, приехавший в Прагу ненадолго из Лондона для художественного руководства постановкой оперы «Князь Игорь» в Чешском Национальном театре и посетивший Музей в сопровождении молодого художника и архитектора барона Б.Г. Клодта (происходящего из знаменитой семьи художников). Потом я показывал Мстиславу Валерьяновичу репродукции с Ваших картин, которые он с величайшим вниманием [рассматривал. Я спросил, как ему] нравятся эти картины. «Что же говорить? Рерих остается Рерихом», — ответил Добужинский, и всем присутствующим подобный ответ показался вполне достаточным.
Продолжая говорить на ту же тему, позволю себе перейти к чисто личной части письма. Я пережил странное чувство при получении Ваших этюдов. Когда я, с помощью заведующего канцелярией университета, вскрывал ящик с картинами и впервые приподнял одну из картин, положенных лицом вместе, мне показалось, что из ящика вырвались лучи света: так заблестели сразу вершины Эвереста и Канченджунги. Это было почти физическое ощущение, которого я не забуду, тем более что я — не оккультист, а также не мистик в дурном смысле. Мне ясно, однако, относительно Ваших картин, и это я не устаю повторять другим, что они полны не только художественной прелести, но и могучей духовной силы. И по крайней мере, я лично это в них, как, разумеется, и во всем Вашем художественном творчестве, высоко ценю.
Я получил весточку, с приветом от Вас и со снимком с картины, изображающей Сергия Радонежского, и был глубоко тронут и этим милым (я бы сказал — незаслуженным) вниманием ко мне, и упоминанием о Льве Николаевиче. Я познакомился со Львом Николаевичем за 3 года до его плотской кончины и последний год его жизни — трагический год — провел в его доме под одной с ним крышей. Это был мой духовный отец и человек такой необыкновенный, такой обаятельный в личном общении, полный такого благородства, такой нежности и любви и внимания к людям, что я обожал его при жизни и не перестаю обожать теперь. Я — не слепой по отношению к нему. Мои очи совершенно зрячи. Я — во всем свободен и не раб ему. В смысле мировоззрения, с годами, я в некоторых отношениях отошел от него, но как человека я люблю его просто, чем дальше, тем больше, если только это возможно. Вы сказали, что он первый одобрил Вашего «Гонца». И я готов дать голову на отсечение, что Лев Николаевич, очень строгий и требовательный в суждениях об искусстве, человек необычайной чуткости (поскольку дело не шло о каких-либо чисто теоретических парадоксальных утверждениях), еще и в то время понял и оценил всю силу, именно не только эстетическую высоту, но и духовную силу Вашего творчества.
Вы упомянули о наших «смятенных днях». Да, переживаемый нами период истории — неясный, темный, ответственный. Злые силы, чуя, быть может, что они выявлены, что им грозит опасность, что им нужно защищаться, напрягаются и готовы обрушиться на голову человечества. Не могут в такое время оставаться бездейственными и силы добрые. И вот в этом духовном бою, для меня, Вы — огромная сила того же разбора, что и Толстой: сила добрая, ратующая за лучшее, сознательное, разумное будущее человечества. Я говорю об этом на основании знакомства с Вашими картинами, с Вашими книгами и статьями, с Вашими общественными начинаниями, каков, например, Рериховский пакт об охране во время войны культурных ценностей — души мира, с Вашим тяготением к Востоку — словом, со всеми проявлениями Вашего вечно юного, вечно бодрого и плодотворно деятельного духа. И я не могу не любить Вас так, как я любил и люблю никогда не умиравшего для меня, но вечно живого Льва Николаевича. Вы, наверное, поймете, что это не потребность говорить комплименты, но, скорее, потребность исповедаться, открыть кому-то близкому душу в эти тяжелые, «смятенные дни», потребность в самой этой откровенности засвидетельствовать Вам глубокую признательность за все великое и доброе, что Вы сделали для мира, а, следовательно, для меня. Я счастлив, что судьба дала мне этот случай обратиться к Вам, в связи с моей работой над созданием Русского Музея за границей. Не посетуйте на меня за эти строки, высокочтимый и дорогой Николай Константинович!
Кончая письмо, от всей души поздравляю Вас с Новым Годом и желаю Вам доброго здоровья и плодотворной, светлой деятельности на благо Ваше — душевное — и всех людей!
Глубоко уважающий и душевно преданный Вам,
Валентин Булгаков
3.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
19 января 1937
Дорогой Валентин Федорович,
Письмо Ваше от 28 декабря меня глубоко порадовало. Именно сердечностью и взаимным пониманием мы можем противостоять мировому смятению. По Вашей первой весточке с изображением Вас и Толстого я уже понял — мы идем по одному пути. Посылаю Вам мою книгу «Нерушимое» и знаю, что записной лист «По лицу Земли» и некоторые другие будут близки Вашему сердцу.
Много чего было по неведению разрушено. Застрелили Пушкина и Лермонтова, отлучили от церкви Толстого, препятствовали Ломоносову и Менделееву войти в Академию Наук. Можно написать ужасающий синодик и давних, и недавних всяких поношений и разрушений. Через сто лет люди оплакивают смерть Пушкина, но ведь современники его вовсе не чрезмерно старались о нем. Мы говорим об охранении культурных памятников — это неотложно. Но так же неотложно беречь и деятелей культуры. Ведь они являются живыми памятниками эпохи. Пора отставить всякую зависть, клевету, умаление и взглянуть на дела глазом справедливости. Больно бывает наблюдать, как деятели и работники одной пашни пытаются толкнуть друг друга. Неужели все мировые события, неужели вся история человечества ничему не научила?
Русский культурно-исторический музей — это звучит так своевременно. Музеон — дом, где дружески собираются все искусства и науки, является сейчас показателем нужд нашего времени. Кто-то говорил, что школ, университетов и музеев уже достаточно. Ведь так мог говорить лишь полный невежда. Наоборот, именно теперь ощущается неслыханная потребность в познании.
В письме к правлению Музея я спрашиваю, каким настенным пространством Вы располагаете. Думаю, что мне удастся увеличить мои присылки. Если даже не отсюда, то из некоторых других стран я мог бы направить Музею еще несколько моих картин, а также и картины моего сына [Святослава Рериха]. Потому хотелось бы знать настенное пространство, а также каталог или список уже имеющихся в Музее вещей.
Кроме книги «Нерушимое» (для Вас лично), посылаю для библиотеки Музея рижский сборник «Знамя Преподобного Сергия Радонежского» и брошюру о Пакте Охранения Культурных Ценностей. Удивляюсь, что в Праге до сих пор не существует комитета нашего Пакта. Во Франции, в Бельгии, в Латвии, в Литве, уже не говоря об Америках, они имеются. Прежде чем добиться правительственных утверждений, необходимо поднять и сплотить общественное мнение. Каждый из таких комитетов и имеет перед собою прежде всего эту задачу. Между прочим, посланник Чехословакии в Париже Осусский — друг нашего Пакта. Также Вам небезынтересно будет слышать, что наше Общество в Литве представило правительству петицию за подписями культурных деятелей о принятии Пакта. В частном разговоре было сказано, что «если очень будете настаивать, то, может быть, Пакт и будет принят». В этой формуле как бы указывается о желательности настояния. Конечно, во всех вопросах культурного значения особый вес имеет общественное мнение. Для этого не нужно широковещательных организаций, но каждый доброжелательный комитет может внести в культурное строительство свою прекрасную лепту. Что-то в этом отношении хотел сделать профессор Вергун, но я от него уже давно ничего не слыхал. Конечно, не следует огорчаться какими-либо кажущимися неудачами. Не забудем, что введение Красного Креста потребовало семнадцать лет.
Ваше поминание о «Князе Игоре» напомнило мне мои постановки этой оперы в Париже и в Лондоне. В «Нерушимом» прочтете и мой лист «Злата Прага», уже более тридцати лет питаю к ней симпатию. Если бы Вы заметили, что в чем-то еще можно помочь трудом, творчеством — скажите мне. Содружество, сотрудничество, кооперация всегда были моими основами, и потому каждое движение в этом направлении драгоценно.
В февральском номере индусского журнала «Двадцатый Век» идет моя статья «Толстой и Тагор». Знаю, что это сопоставление Вами будет оценено. Итак, еще раз спасибо на добром слове. Примите и от меня душевный привет, помня о едином пути.
Сердечно Вам преданный
Н. Рерих
4.
В.Ф. Булгаков — Н.К. Рериху
2 марта 1937
Глубокоуважаемый и дорогой Николай Константинович, От всей души благодарю Вас за Ваше прекрасное письмо и за «Нерушимое» с милой и дорогой для меня надписью. Поверьте, что я буду читать (нет: читаю!) «Нерушимое», так же как и другой сборник Ваших тихих, мудрых бесед — «Врата в будущее», с самым глубоким и сосредоточенным внутренним вниманием, так что не растеряю ничего. Я особенно люблю читать эти книги, когда, по закрытии музея, я иногда остаюсь на ночлег в Збраславском замке: среди этого уединения, под сводами величественного бароккового здания, в своем кабинете-келье (на самом деле — бывшей келье монастыря Цистерианского ордена), в тишине, с видом из окна на прекрасный парк, — как дорого мне тогда это духовное общение с Вами, как близки мы тогда, несмотря на разделяющие нас моря, горы и долы! Мне было близко не только «По лицу Земли», но многое-многое другое. Помню, как по поводу морализирования Льва Николаевича говорили, что он, вообще, придает преувеличенное значение слову: слово-де вовсе не так сильно действует на человека, вернее — совсем не действует, нечего, стало быть, и беспокоиться «просвещать» людей словом. Но никогда я не был с этим согласен и, как я ни плох, никогда не мог оставаться равнодушным к глубокому, верному, мудрому, прочувствованному слову — не в смысле только теоретической оценки и согласия, но и в смысле практических последствий, в смысле непосредственного влияния слова на жизнь. И именно так обязан я за многое Вам, дорогой Николай Константинович. Пример? Да вот, мне, например, случается поддаваться ностальгии, и тогда хочется роптать, что ты вырван из прежних, родных, естественных условий и не можешь якобы сделать всего, что хотел бы. А вот у Вас, в беседе «Порадуемся» читаю: «... Так же, как теперь, случалось и раньше, что отмирали целые города и страны, а сильные духом продолжали свою славную одиссею». Никогда, в такой ясности, не приходило мне это в голову. И слова успокоили, утешили, влили бодрость в душу.
В письме Вашем также неожиданной явилась для меня мысль о некотором лицемерии (говорю не Вашими, а своими словами) всеобщего, в нынешний юбилейный год, каждения памяти Пушкина. Лицемерие в посмертном возвеличивании выдающихся людей я всегда чувствовал очень живо, но тут, в эмиграции, вслух об этом не говорят. И опять был дорог Ваш независимый, бодрый голос. Да, «не украшайте гробницы пророков, которых отцы ваши гнали, как... не сознавая этого, вы сами гоните пророков современных». На эту тему написана мною даже драма («На кресте величия» — смерть Льва Толстого), о постановке которой в Вене, на немецком языке, я веду сейчас переговоры. Кстати, о Пушкине. В Париже его чествовали в «Союзе русских дворян» по признаку дворянства (!). Но доклада об отношении высшего петербургского общества к великому поэту при его жизни на этом собрании, конечно, никто не прочел. Все это только показывает, как нужно насаждение настоящей, духовной, просвещающей человека культуры.
Препровождая Вам формальное письмо Музейной комиссии Русского свободного университета, прилагаю и список выставленных в нашем Музее художественных произведений. К счастью, удалось его закончить до отправки письма. О перспективе получения в Музее еще нескольких Ваших картин и картин Святослава Николаевича мы говорим здесь как о будущем великом событии. Место для них найдется во всяком случае. Не сердитесь на нас за идею «Рериховского зала». Всякому деятелю простительно мечтать о наивысшем успехе в его деле. Не сочтите же, пожалуйста, дерзостью, что мы проговорились. Это, быть может, только дерзание. Кстати, я надеюсь в скором времени послать Вам чешскую книжечку о Збраславском замке, где помещается Музей. Текст Вы едва ли поймете, но Вас заинтересуют прекрасные иллюстрации. Таким образом Вы получите наглядное представление об обстановке, в которой находится Музей. Бандеролью я послал Вам 4 первые номера «Справочного Листка» за этот год. Дошли ли они до Вас? Если нет, то высылка может быть повторена. Сейчас посылаю номера 5-8. Из них Вы узнаете, между прочим, о нашем договоре с Объединением Русских архитекторов в Ч.С.Р. относительно организации Архитектурного отделения.
Профессор Д.Н. Вергун однажды, при случайной встрече, уже сказал мне, что он предпринимает некоторые шаги для проведения Вашего Пакта. Он спрашивал меня, может ли он рассчитывать и на мое участие в этом деле. Разумеется, я ответил полным согласием. Но обо всем этом я напишу Вам подробнее, когда снова увижусь с Дмитрием Николаевичем и смогу переговорить и посоветоваться с ним обо всем подробно. Профессор М.М. Новиков, являющийся профессором чешского Пражского университета и хорошо известный в чешских кругах, надеется также помочь этому делу. Мне не нужно писать о том, что я разделяю все Ваши соображения о важности Пакта. Ваша параллель с Красным Крестом также совершенно верна. О Пакте мы говорили еще с покойным Ив. А. Якушевым, председателем Общества Сибиряков. Мы были в Праге соседи и приятели. Я знаю о его переписке с Вами. И тогда я больше надеялся на его инициативу. Может быть, было бы лучше проявить собственную. Но... до свидания с Д.Н. Вергуном не буду ничего предпринимать.
В Вашем письме ко мне Вы спрашиваете, не можете ли Вы «еще помочь, трудом, творчеством». Великое Вам спасибо, Вам, уже сделавшему для нас так много! Если только мы смеем еще просить, то мы просили бы: 1) не отказать в любезности прислать номер «XX-го века» с Вашей статьей «Толстой и Тагор», 2) при случае, написать о нашем Музее другим русским художникам — Вашим друзьям и добрым знакомым и побудить их прислать Музею что-либо из их произведений, 3) также при случае не отказать сообщить, нет ли у Вас хорошей, прямой связи с Фондом Карнеджи, на предмет получения оттуда материальной поддержки. Я слышал, что Фонд Карнеджи помогает только тем учреждениям, которые доказали свою жизнеспособность, сами встав на ноги. Мы являемся как раз таким учреждением: у нас есть определенный бюджет, и мы могли бы скромно существовать самостоятельно, но, например, приобретать картины и пр. мы не можем. Возможности же для развития нашего дела, при более или менее благоприятных условиях, огромные, т.е. собрать, сосредоточить в Русском Музее за границей можно было бы в высшей степени ценный и обильный материал. «Собрать», а это во многих случаях значит: сохранить, спасти. Тут такое учреждение, как Фонд Карнеджи, могло бы выполнить блестящую миссию.
Но все же простите, дорогой Николай Константинович, если я просто-напросто злоупотребляю Вашим безмерным великодушием.
Еще раз примите за все мою глубокую, сердечную признательность!
Дай Вам Бог здоровья и дальнейшего успеха и достижений в водительстве культуры!
Искренно Ваш
Валентин Булгаков
P.S. В прошлом письме я ошибся, упомянув, что художник Добужинский приезжал в Прагу для руководства постановкой «Князя Игоря». «Князь Игорь» поставлен был в Праге при участии Николая Александровича Бенуа, а М.В. Добужинский ставил — и это так естественно — «Евгения Онегина».
5.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
17 февраля 1938
Дорогой мой Валентин Федорович,
Поистине, от Вас приходят добрые вести. Спасибо за письмо Ваше от 24 января с.г. с приложением письма от Правления университета и Музея, а также за бандероль со «справочными листами» и с Вашей интереснейшей книгой, которую мы все прочтем с углубленным вниманием. Так как Вы поминаете в своем письме слово «срочно», то и пишу Вам с сегодняшней же воздушной почтой.
Во-первых, от души поздравляю Вас с премией от Общества Новой Истории. Я знаю всех деятелей этого общества, и Зорабжи, и миссис Чандлер, а среди жюри была мисс Ф.Грант, вице-президент наших учреждений. С интересом прочту Ваши мысли о всеобщем разоружении. Наш девиз «Мир через Культуру» в конце концов говорит о том же. Полагаю, что и все мыслящие существа должны прийти к заключению, что все братоубийственные инструменты цивилизации должны быть сданы, наконец, в архив позора.
Вполне понимаем Ваше соображение о полезности открытия зала моего ранней весною. На поставленные Вами вопросы о картинах разъясню. Эскизы часовен во имя Св. Сергия Радонежского даны и для Америки, и для Гималаев, и для Дальнего Востока. Гуга Чохан (легендарный покровитель здешней древней страны Кулуты) находится перед самым нашим домом. Для картины «Ченрази» взят пейзаж Западного Тибета. Там же находятся и скалы с древними изображениями меча Гессар-Хана. Когда я писал картину «Мать Чингиз-Хана», я вспоминал из биографии Чингиза, как однажды все друзья от него отшатнулись и мать говорила ему: «Помни, сын, что лишь тень твоя тебя сопровождает». Мысли об одиночестве, может быть, наполняли сердце одинокой наездницы. Чингиз-Хану у меня посвящена целая серия. «Тень Учителя» относится к апокрифам о Христе, когда говорилось, что при прохождении Его следы тени Его не исчезали, а запечатлевались.
Очень счастливо вышло, что воспроизведение картины «Св. Сергий» еще и не было начато. Думается, что рижское издательство разрешит Вам воспользоваться для каталога (с ссылкою на монографию) воспроизведениями «Гуга Чохана», «Ченрази» или «Матери Чингиз-Хана» по Вашему выбору. Две гималайские картины, присланные мною ранее, относятся к 1936 году.
Прилагаю список картин, которые Святослав предназначил для Музея. Ему хочется послать самый последний мой портрет, и потому сама посылка несколько отложится, но в каталоге уже могут быть картины его перечислены. Вместе с перечнем картин прилагаю и его биографические сведения. Мои у Вас, конечно, имеются; пришлите до печатания предполагаемый текст, ибо имеются добавления, а кое-что и устарело.
Вы пишете, что не следует обращать внимание на лай Васьки Иванова и прочих мракобесов. Действительно, обращать внимание не следует, но когда знаешь эти позорные пределы иуд-мракобесов, продающих за тридцать сребреников все самое святое, то стыдно становится за такие подонки человечества. Недаром в древности такие сущности назывались двуногими и почетное слово человек к ним не применялось. Мог бы поведать вам отвратительные иудовы проделки, но пусть это останется пока в недрах ненапечатанных анналов.
Возвращаясь к каталогу, задуманному Юпатовым, хотелось бы, чтобы на нем не лежал отпечаток эмигрантства. Пусть будет эта памятка посвящена русскому искусству как таковому. То обстоятельство, что русское искусство засияло по всему миру, следует представить широко, подчеркнув значение русского искусства как такового. Это будет тем вернее, что многие из нас проявлялись за границею уже с самого начала творчества. Вы помните, что моя первая заграничная выставка была в Праге в 1904 году, а в 1906 году уже были Париж, Милан, Венеция, Вена и прочие центры. Вероятно, скоро пришлю Вам оттиск моего Записного листа «Чаша Неотпитая».
Как историк я люблю все периоды культуры, где бы она ни возникала, но как русскому человеку мне особенно близок великий народ русский, которому суждено и великое будущее. Знаю это так же достоверно, как самую ближайшую реальность. Меня называют оптимистом. Но тот, кто в творчестве, тот непременно должен быть оптимистом, ибо мы живем и творим для будущего. Для этого будущего будем мы всячески оборонять нашу Родину, если и не мечами железными, то мечами духа. Ради этой обороны мы должны быть готовы на такие проявления, которые называются славным русским словом подвиг.
Спасибо Вам за Ваше желание помочь распространению наших рижских изданий. Вообще, держите контакт с нашими милыми латвийскими друзьями. Они самоотверженно служат знанию, и красоте, и Знамени Мира. Они так трогательно писали о Вас, и я рад видеть и с Вашей стороны ту же сердечность. Шлем Вам светлые мысли и рады вестям Вашим. Привет друзьям — и русским, и чешским.
Духом с Вами,
Н. Рерих
6.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
31 мая 1938
Дорогой мой Валентин Федорович,
Спасибо за Ваше письмо от 7 мая. Каждая страница его полна самых ценных для нас вестей. Глубоко порадовало нас Ваше сведение, что Вы сибиряк и притом большой патриот своего отечества. Вы ездили по горам Алтайским, и мы на таких же лошадках там бывали. Мы большие энтузиасты Сибири, а Алтай является не только жемчужиной Сибири, но и жемчужиной Азии. Великое будущее предназначено этому замечательному средоточию. Долина между Уймоном и Котандою будет местом большого центра. В Париже, когда Вы посещали наш Центр, Вы, наверное, видели мой этюд «Белуха». Там было три этюда прекраснейших высот Азийских: Канченджунга, Белуха и Эльбрус. Итак, когда мы знаем, что Вы — алтаец, Вы нам еще и еще ближе.
Шлем ко дню открытия зала наши сердечные приветы как русским, так и чешским друзьям. Как жаль, что Шальда уже не с нами, но, наверное, имеются и другие чешские ценители. Напомните им мою статью «Злата Прага». Уже давно мы знали, что в Праге творится русское дело, а теперь мы еще знаем, что музей и университет являются очагами этого дела. Оборона Родины для всех нас близка, и я очень рад, что Вы оценили мою статью «Чаша Неотпитая», а вот пьяный Борис Суворин разразился ругательствами именно за то, что я сердечно сказал о Родине и народе русском. Боже мой, сколько живет на свете предателей, должно быть, где-то чеканятся специальные тридцать сребреников. Но не будем обращать внимание на всяких гадов. Через все пропасти, через все потоки пронесем любовь и служение нашей Родине. Очень рад слышать, что президент Бенеш тепло отнесся к Музею. Ведь Музей является общерусским делом, и в этом широком понимании и служении будет истинно созидательное начало. А с Вами еще встретимся и, Бог даст, поработаем.
Отлично понимаю, что задача комиссии по собиранию русской старины не легка. Но очень важно, что такое начало положено. Не будем думать, что по щучьему велению могут сразу образовываться многочисленные собрания. Важно заложить зерно, а каждое растение произрастает в свое время. Много вандальства на земле, в разных краях ее. Мог бы порассказать Вам в этом смысле очень многое. Может быть, как-нибудь выберу часок и запишу эти соображения в дневнике, а Вы как биограф мой будете знать и такую современность.
Очень хорошо, что и «Мать Чингиз-Хана» будет воспроизведена. Вы правильно отметили смысл этой картины. Что касается до чешской статьи для монографии, то вполне предоставляю это решение нашим рижским друзьям. Когда будете сноситься с ними, то, пожалуйста, помяните, что в существе такая статья могла бы быть сделана в Праге, но упомяните при этом и все затруднения орфографические. Рад слышать, что новая орфография в книге Иванова Вас не смущает. Я так и думал, но все же иногда еще встречаются люди, которым этот вопрос кажется краеугольным. Я очень порадовался, увидав новую орфографию и в письмах Н.О. Лосского. Когда увидите его, пожалуйста, передайте им всем наши душевные приветы.
Жаль, если книга Лосского еще не вышла. И Лосский, и Метальников творят великое дело, и труды их останутся во славу русскую. Недавно мой давний друг А.В. Руманов в письме своем прекрасно помянул Ваше имя. Каждое такое поминание о друзьях особенно ценно. Только добром пройдем, только улыбкою преуспеем. Помню, когда на одной лекции на Дальнем Востоке я тепло помянул Горького, то раздалось человеконенавистническое рычание, а разве Горький не русский, а разве русский народ не остается таковым? Будем работать во благо, и Ваши письма для нас являются истинно светлыми вестями.
Спасибо и за Ваше фото. Привет Вашей семье и всем друзьям, русским и чешским.
Духом с Вами,
Н. Рерих
7.
В.Ф. Булгаков — Н.К. Рериху
17 июня 1938
Дорогой Николай Константинович,
Спешу сообщить Вам, что торжество открытия Вашего зала в Русском культурно-историческом музее состоялось вчера и протекло в высшей степени удачно — в настроении высокого общего восхищения не только творениями Вашими, выставленными в Музее, но и всем делом Вашей жизни, и общего сердечного уважения к Вам. Несмотря на довольно хмурую и временами дождливую погоду в этот день, значительно сократившую наплыв публики в музей, на торжестве собралось все же до 150 человек — главным образом, представителей русского и чешского ученого и художественного мира. Прилагаю «лист присутствовавших», обращенный нами в сердечный привет Вам как главному виновнику торжества: его подписало до 130 людей (по недоразумению, как я заметил, три-четыре подписи на двух листах повторяются: подписавшиеся дважды, кажется, подумали, что один лист останется в музее, а другой будет послан Вам), но на самом деле посетителей было больше. Ряд лиц прошел в замок не главным подъездом, где были выставлены листы, а боковым.
Собрались все в роскошном «барокко-рококо» зале, бывшем рефектарии придворного монастыря, помещавшегося когда-то в замке. Собрание открыто было ректором Русского свободного университета профессором М.М. Новиковым, после чего я выступил с докладом, посвященным Вашей жизни и творчеству. Я сообщил все внешние даты Вашей жизни и победного восхождения Вашего как художника, восхождения, не закончившегося и доныне, характеризовал российский и заграничный периоды Вашего творчества, указал на универсальность Вашей натуры, уподобив Вас в этом отношении Леонардо да Винчи, отметил Ваше тяготение и любовь к Востоку, к Азии, помянул о том, что первая выставка Ваша за границей состоялась в Праге и что Вы тепло относитесь к «Золотой Праге» и Чехословакии, говорил о научных институтах и обществах, основанных Вами в Америке, о Ваших азиатских экспедициях, о Вашей деятельности в качестве писателя — поэта, философа и публициста, об инициативе Вашей в деле учреждения Пакта по охране культурных ценностей и «Знамени Мира», о всей роли Вашей как великого водителя культуры и, наконец, о любви Вашей к России. Аплодисментами было принято заключение мое о том, что, конечно, все собравшиеся единодушно присоединятся к моему предложению о посылке Вам, к подножию Гималаев, сердечного, благодарного привета. Особо поминал я в речи и о получении Музеем трех прекрасных работ Святослава Николаевича и подробно рассказал о том, как отправлялись они с гор и какой далекий путь прошли, пока достигли просторных и светлых залов нашего замка.
После этого ректор университета огласил приветственные письма: по-русски — от Рериховской Ассоциации из Латвии и по-французски — от таковой же Ассоциации из Франции. А затем хозяин замка пригласил всех присутствовавших в соседний зал — на гостеприимную, обильную и великолепно сервированную «чашку чая». Что касается осмотра Вашего зала и, вообще, всей совершенно обновленной к 16-му июня экспозиции Музея, то он продолжался в течение нескольких часов до речей и чая, во время чая и после него: мы нарочно решили — не сталкивать при этом всю публику вместе, чтобы дать всем возможность действительно внимательно, тщательно и не толпясь, ознакомиться с выставленными Вашими картинами. И мы убедились, что такой распорядок вполне оправдал себя: решительно все успели, без помехи, прекрасно ознакомиться с Вашим залом. Целыми группами, подолгу стояли люди перед Вашими чудными творениями и потом делились с нами и друг с другом полученными впечатлениями. Впечатления эти у всех необыкновенно сильны. Все в восторге от Ваших картин — композиции, тем, красок, полной необычности творчества в целом. Высказывались и такие голоса, что Ваш зал «убивает» весь Музей в целом, ибо настолько мощно и ни с чем не сравнимо Ваше творчество. Я с большим удовольствием слушал эти рассуждения, радуясь, что Вы «дошли» до всех, и в то же время отлично сознавая, что и Ваш зал это тоже часть нашего Музея и что открытие его мы можем праздновать как большое торжество Музея.
Должен сказать, что и картины Святослава Николаевича тоже всем нравились. В портрете Вашем, его работы, поражала внутренняя значительность и привлекали краски; оригинальное и гармоничное сочетание токов (коричнево-золотая завеса, синие горы, тона одежды). «Пастух Кулуты» и «Закат» также оценивались всеми с большой симпатией и признанием их отличных живописных достоинств.
Публика долго-долго не расходилась из Музея. «Рериховский зал» глубоко внедрен теперь в сердца тех, кто его видел, а через них, конечно, слава его очень быстро распространится и по всей Праге. Кстати, печать, как русская, так и чешская, хорошо была представлена на торжестве, и потом я постараюсь собрать и послать Вам отзывы о нем.
Я посылаю вам в этом письме «лист присутствовавших» с сердечным Вам приветом, пояснения к большинству подписей на этом листе, так как иначе Вы бы не могли получить настоящего представления о составе присутствовавших, фотографию части Вашего Зала (технически оказалось невозможно захватить его объективом целиком), фотографии двух ораторов и части публики, находившейся влево от ораторского столика, еще три фотографии разных залов Музея (по несчастью, фотограф захватил мало пластинок, и не были засняты историческое отделение, архитектурное отделение, библиотека музея и др. помещения), чешское и русское приглашения на торжество, один номер «Справочного Листка», образец репродукции «Матери Чингиз-Хана», а отдельно, заказной бандеролью, посылаю вновь вышедший краткий иллюстрированный каталог художественных собраний Музея. В каталоге не очень хорошо репродукцирован Ваш «Гуга Чохан»; формат картины и формат издания не оказались в счастливом соответствии, хотя фотография сама по себе была очень хороша. Каталог напечатан по новой орфографии, т.к. мы надеемся несколько экземпляров забросить в Советскую Россию, что было бы очень важно.
Прошу также не отказать в любезности передать прилагаемое письмо Святославу Николаевичу. Хотел я еще приложить отчет о торжестве для прессы, но думаю, что, может быть, кто-либо из членов Вашей семьи будет добр, с этой целью, слегка подправить и использовать текст этого письма, добавив к нему те или иные данные из пояснений к списку присутствовавших. Вы, к тому же, лучше знаете требования английской печати, чем я, а мне, вероятно, в заметке для газет пришлось бы просто повторяться. Надеюсь, что не очень грешу, не приложив такой отдельной заметки.
Сегодня я целый день чувствую себя счастливым, как-то особо удовлетворенным. Торжество прошло прекрасно, от десятков людей я слышал восторженные отзывы об этом, и я рад, что удалось так хорошо провести все это дело, что Музей снова укрепился, что Вас будут знать в Праге и что мы подняли — и Вашим залом, и Музеем — значение русской культуры за рубежом. К тому же, Ваше творчество настолько возвышенно, чисто и духовно, что влияние его на самые широкие круги общества не может не быть самым благотворным, не говоря уже о значении его, как великого образца, для чешских и русских художников. Конечно, это — не образец для повторения. Ваше творчество — неповторимо, но, как некий идеал, оно будет все же поучать и воспитывать художественную мысль. Морально же влияние его приходится учитывать, особенно перед лицом того нынешнего «смятения умов», о котором и Вы пишете. «Красота спасет мир» — невольно вспоминаются эти слова Достоевского...
Одна деталь. У нас особенно поражала — красотой и своеобразием техники — картина Ваша «Ашрам» (высокие темно-зеленые бамбуки и золотое озеро в просвете направо). Но надо сказать, что хорошо ее стало видно только после того, как я, лишь на один день, позволил себе отстранить стекло. Стекло отблескивало и мешало проследить рисунок и все оттенки краски на этой столь глубокого и благородного тона, чудеснейшей, волшебной картине.
Теперь о другом. Напишите, пожалуйста, Николай Константинович, как Вам понравился наш каталог. Для подготовляющегося большого каталога, объявление о котором помещено в малом, мне нужно было бы знать, в каком году написаны Вами этюды «Эверест» и «Канченджунга», которые мы получили непосредственно от Вас из Индии. Буду Вам очень благодарен за это указание.
Анкета наша послана была Вам неправильно, заполнять ее не нужно. Сделал это, без моего ведома, сотрудник мой по составлению «Словаря русских зарубежных писателей» К.А. Чхеидзе. Конечно, достаточные сведения о Вас мы находим в имеющейся у нас литературе.
Я получил Ваши письма от 7 и 31 мая и, как всегда, с глубоким интересом и радостью их читал. Наша заочная дружба наполняет меня чувством радости и гордости. Все решительно Ваши мысли о своевременном политическом положении и моральном состоянии мира, а также о средствах борьбы с пороками и язвами цивилизации мне совершенно близки и родственны. Да, и у нас здесь есть люди, которые в появлении «пятен на солнце» ищут оправдания зародившемуся в мире и все ширящемуся безумию, но Вы глубоко правы: в пятнах на собственной совести надо искать человечеству объяснения того, что делается. У нас здесь, в Чехословакии, сейчас настроение довольно тяжелое, ввиду немецких домогательств. Правда, что во главе республики стоят исключительно талантливые и способные вожди — Бенеш и Годжа, и я все продолжаю верить, что удастся исчерпать конфликт мирным путем. Другое, катастрофическое «решение» вопроса было бы чревато несчастьем для обеих сторон и в особенности несправедливо по отношению к Чехословакии, где мирная трудовая жизнь давно и прекрасно налажена, где несомненно существует мирный социальный сговор и где не только гражданские, но и человеческие права каждого обеспечены и законом, и обычаями страны. За 15 лет, проведенных здесь, я привык с глубоким уважением относиться к характеру и свойствам чешского народа и ныне не могу иначе, как с глубоким сочувствием, относиться к переживаемому им тяжелому положению.
Когда я думаю о нашем Музее и о могущей грозить ему, в случае войн, опасности, то я до некоторой степени утешаюсь тем, что Збраславский замок находится в стороне, вне городской черты, вблизи его нет никаких фабрик и промышленных предприятий, и думается, что положение его безопаснее, чем положение пражских музеев, находящихся в центре города. Но, повторяю, верю, что до войны не дойдет.
В связи с даром президента Бенеша Музею, у меня и у профессора Новикова состоялись весьма дружеские встречи с главными деятелями канцелярии президента: канцлером доктором Шамалом и директором департамента доктором Ржигой. В связи с этим я пришел к мысли, что, быть может, лучший способ продвинуть в Чехословакии вопрос о Рериховском Пакте заключался бы именно в том, чтобы через этих ближайших сотрудников главы государства довести до его сведения об идее Пакта и об отношении к ней в Америке. Я готов произвести эту попытку, но не могу не видеть, и думаю, что Вы согласитесь с этим, что пока не минует острота политического положения (а она еще не миновала), не следует и не целесообразно занимать внимание правительственных кругов нашим проектом. И, напротив, как только эта острота смягчится, можно будет обратиться к указанным мною выдающимся чехословацким деятелям с просьбой присоветовать дальнейшие шаги для успешного проведения дела. На этом позвольте пока и закончить.
Еще раз, от всей души, приветствую Вас, дорогой Николай Константинович, шлю Вам и всем Вашим близким свои лучшие пожелания и благодарю Вас за все, что Вы сделали для Музея!
Духом с Вами,
Ваш Валентин Булгаков
8.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
4 декабря 1939
Дорогой Валентин Федорович,
Только что я писал нашим друзьям о том, что вряд ли можно ожидать Вашего письма — Вы так заняты, а тут-то и прилетела Ваша весточка. Может быть, кто-то укорит меня в излишней сентиментальности, но нас всех глубоко тронуло, что Вы бессменно стоите на дозоре искусства и культуры. Хочется сказать Вам к этому самый горячий привет. Рады слышать, что и переустройство Музея послужило к его пользе. Ближайшее соседство государственного музея тоже хорошо и даже привлечет новых посетителей. Радовались мы, что Лосский неутомимо продолжает читать лекции в университете, а ведь года его немалые. При свидании передайте им всем наши приветы. Хорошо, что Вам удается продвигать и монографию. Так обидно, что из-за внешних обстоятельств издание претерпевает затруднения. Жизнь еще раз показывает, насколько нужна культурная работа. Вы справедливо негодуете на безобразные действия Бенуа. По этому поводу я получил немало писем. В данном случае он не касается ни Музея, ни наших обществ, но ненавидит наш Пакт об охранении памятников культуры и все мои призывы к культурному строительству, называя их мессианством! Попросту говоря, он производит подлую подрывную кротовую работу, которая тем отвратительнее, что у меня лежат сладенькие письма его. Думалось мне, что в «Мире искусства» должен сохраняться хотя бы некоторый корпоративный дух, но отношения Бенуа доказывают, что этого нет. А ну его к шуту! Покойная Мария Клавдиевна Тенишева всегда называла его Тартюфом, очевидно, она знала его природу. Меня нисколько не трогает оценка Бенуа и ему подобных. На наших глазах и Толстого, и Третьякова, и Менделеева, и Куинджи всячески поносили, но все это, как Вы правильно замечаете, лишь пыль, несущаяся за устремленным всадником. Каждый должен не только творить в своей области, но и быть на дозоре о культуре.
Ваш портрет с Толстым я видел в хайдерабадском журнале «Мира», но сейчас по условиям почты не могу высылать печатного. Эта Ваша карточка с Толстым всем нам очень нравится, и Толстой, и Вы так характерно запечатлены в труде. Мы все трудимся, и даже сейчас протекает ряд удачных выставок.
Великое счастье — в такое сложное время все же можно глубоко уйти в работу. Вы пишете, что посетители музея помнят мою первую выставку. Об этой выставке я храню самые светлые воспоминания. Во время ее обнаружились совершенно невидимые, но трогательные друзья. Пожалуй, мало кто из них дожил до наших дней. Но пришли, конечно, новые, молодые. А с молодыми почему-то у меня всегда были особенно добрые отношения. Вы будете рады узнать, что наши сотрудники, несмотря на трудное время, приступили к изданию литературно-художественного сборника. Одно кончается, а другое начинается, как в добром лесу поднимается новая и здоровая поросль. Напишите о своих трудах. Наверное, многое пишете и, как всегда, затрагиваете прекрасные темы. У Елены Ивановны Ваша книга «Духовный Путь Толстого» всегда на рабочем столе. Отличная, сердечная и справедливая книга. Среди многих умалительных, пристрастных характеристик великого писателя, в которых участвовали, к сожалению, даже его семейные, Ваши слова о нем звучат, как голос светлой, утверждающей правды. Мелкие умы не видят истинную сущность жизни. Человек всегда судит лишь от себя, ради себя и для себя. Те же житейские мудрецы любят говорить: так было, так есть и так будет. Скажем: к сожалению, было, к ужасу еще есть, но пусть не будет. Иначе как же быть с эволюцией? Мы все живем в будущем и в этом находим единственный смысл бытия, и тем сильнее радость труду. Ведь ничто не может воспрепятствовать этой радости. Перед зарею ночь особенно темна.
Жаль, что почтовые сношения затруднены. Друзья тянутся друг к другу, имеют сказать сердечные слова, хотят помочь и поддержать, но это становится почти невозможно. Тем дороже, когда слышишь, что культурная работа продолжается и даже дает новые ветви. О Культуре мы говорили изначала и будем утверждать это же и до скончания. Без Культуры человечество обратится в двуногих.
Когда найдете время, пишите и знайте, что Ваши весточки читаются нами с великой радостью. Привет Вашей семье и друзьям.
Сердечно с Вами,
Н. Рерих
9.
В.Ф. Булгаков — Н.К. Рериху
Прага, 9 июня 1941
Дорогой Николай Константинович,
Не думайте, что я забыл о Вас. Часто, очень часто вспоминаю я о Вас и жалею, что общение между нами, волей-неволей, должно было прекратиться. А если бы я и забыл о Вас на короткий срок, то чудные картины Ваши, которые постоянно передо мною на стенах Русского Музея, снова напомнили бы мне о Вас. Впрочем, ни расстояние, ни время, ни чрезвычайные события уже не в силах уничтожить ту внутреннюю связь взаимного уважения и дружбы, которая, как я верю, образовалась между нами. Почему-то кажется мне, что даже взаимное желание наше однажды встретиться и, может быть, даже поработать вместе, рано или поздно осуществится. Пока же хочется послать Вам горячий, сердечный братский привет и просить передать мои чувства уважения и искреннего привета также высокочтимой Елене Ивановне и Святославу Николаевичу, а также хоть вкратце сообщить о том, что нам обоим интересно. Наш Музей находится по-прежнему в Збраславском замке и работает и развивается на прежних основаниях. Число постоянных посетителей в нем сильно увеличилось — отчасти благодаря соседству здешней Национальной галереи, о котором я Вам писал. Каждое воскресенье бывает в Музее от 150 до 300 человек посетителей. Духовный смысл и красота Ваших картин вошли уже глубоко и как нечто непреложное в сознание здешней публики. Есть лица, которые приходят в Музей снова и снова, а также приводят своих друзей и знакомых, чтобы полюбоваться Вашими картинами и показать их другим. И снова находятся люди, помнящие первую Вашу выставку в Европе. Словом, Вы стали здесь близки и дороги, Вас понимают, к Вам стремятся, — как это, без сомнения, происходит везде там, где Вы прошли: «тень Учителя» — следы его влияния — не исчезает. И я рад об этом снова и снова перед Вами свидетельствовать.
Сам я живу скромно со своей семьей. Старшая дочь моя Таня только что кончила русскую гимназию — «с отличием». Младшая дочка Олечка, о которой я Вам никогда ничего не писал, счастливая, светлая душенька, с которой нас соединяют особо глубокие и светлые внутренние отношения, солнышко моей жизни, — перешла в третий класс гимназии... потанцовывая изредка публично (она, как мне кажется, очень одарена к танцу, хотя, к сожалению, ему систематически не учится) и выступая в концертах с очень хорошим гимназическим хором. Жена моя работает в Психотехническом Институте (определяющем способности детей перед поступлением в школу) и дает уроки русского и французского языков. Работает она, к сожалению, больше, чем может, и очень устает. Живем мы очень скромно...
Часто я думаю о Родине. Как хотел бы там быть! Освобождаюсь от тоски о Родине разве только в природе. А здесь — чудная природа: леса, горы, река... почти как было в моем родном Кузнецке, в Томской губернии, в предгорьях Алтая. И на одной только горной вершине под Збраславом, откуда открывается широкий вид на бесконечную, холмистую и покрытую лесом равнину, среди запахов лесных трав и цветов, под жгучим солнцем, забываю я иногда совсем, что я не дома... И, однако же, немножко — «дома», потому что — на родине Олечки...
За последний год я написал две драмы: «Рюрикович» и сцены из древнекитайской жизни «Цветок Небес». Первую драму читал — с успехом, кажется, — публично. Вторую — на литературном ужине у петербургской пожилой дамы, писательницы Софии Ивановны Таубе (Аничковой).
Работаю над книгой воспоминаний «Пережитое и передуманное», которую сначала я задумал как исповедь, а потом несколько изменил ее характер. Привожу в порядок свой собственный архив и архив нашего Музея.
Не знаю, почему мне захотелось сообщить Вам эти личные вещи. Может быть, потому что я знаю, что общение наше не может быть частым, и говорить хотелось только о том, чем действительно живу...
Я недавно перечитал Ваши письма ко мне. Это тоже заменяло до некоторой степени отсутствие новых вестей от Вас. Читая, глубоко чувствовал: как важно для меня было и сколько радостного и поучительного мне дали наши, пусть только заочные, отношения, и за них мне хочется от души Вас благодарить — и снова благодарить!
Приветствую Вас и весь Ваш дом снова и снова, надеюсь, что Вы бодры, здоровы и деятельны — и шлю Вам свои самые лучшие, сердечные пожелания.
Ваш — глубоко и душевно —
Валентин Булгаков
В.Ф. Булгаков и дочери Татьяна и Ольга. 1931
10.
В.Ф. Булгаков — Н.К. Рериху
Прага, 10 июня 1946
Дорогой друг Николай Константинович,
Вы не можете себе представить, как я по Вас соскучился за то время, что переписка между нами прекратилась. Уже во время войны я пытался писать Вам через Латвию, но не знаю, доходили ли до Вас мои письма. А затем, как Вы отчасти уже знаете из доклада о Музее, посланного мною Вам через В.Л. Дудко, мне довелось пережить неоднократное тюремное заключение и немецкий лагерь. В Прагу я вернулся из Германии только 22 июня прошлого года, и этот последний год был годом устройства, леченья и всяких хлопот. Сейчас, наконец, мне хочется, во что бы то ни стало, побеседовать с Вами.
Итак, вкратце, вот что со мной было и есть. Сначала немцы арестовали меня в первый день русско-немецкой войны, 22 июня 1941 г. Продержали в Пражской тюрьме гестапо, в ужасных условиях, до 15 сентября того же года и вдруг выпустили (кажется, за меня хлопотали пражские ученые), взяв, однако, обязательство, что я откажусь от должности директора Музея и выйду из всех научных и литературных объединений, в которых я состоял членом. Долго я еще нелегально работал в Музее, пока обязанности хранителя исполнял архитектор профессор В.А. Брандт (позже тоже арестованный и умерший в немецкой тюрьме). Но затем русские фашистские круги провели в заведывающие Музеем художника Зарецкого, члена русской национал-социалистической партии, и я окончательно отошел от дела, а Зарецкий начал «преобразовывать» Музей, выкидывая оттуда «еврейский» элемент и наполняя Музей элементом контрреволюционным. Будучи художником, допустил при этом ряд вопиющих безвкусиц и ошибок. Например, Ваши картины повесил в темном коридоре, рядом с фотографиями из эмигрантской жизни, под тем предлогом, что «Зал Рериха» у него забрал сын хозяина замка под склад мебели; это было верно, но картины Ваши все же можно было поместить совершенно иначе.
23 марта 1943 г. арестовали мою 22-летнюю дочь Таню, по обвинению в том, что она состояла в одном чешском антифашистском кружке молодежи. В гестапо ее пытали (били головой об стену, не давали дышать, опуская лицо в таз с водой, и т.д.), требуя выдачи товарищей. Не выдала никого. 27 марта арестовали и меня, как лицо, ответственное (?!) за поведение дочери. На меня были доносы из среды русской эмиграции как на противника Гитлера и фашизма. Припомнили также, что в 1926 г. мною был подписан манифест «Международного Движения к христианскому коммунизму» и что я состоял почетным председателем чехословацкой секции этого движения. Обоих нас 19 мая того же года отправили, в арестантском вагоне, в Германию, в лагерь для интернированных советских граждан в старинной крепости Вюльцбург у Вейсенбурга, в Баварии (на полдороге из Нюрнберга в Мюнхен). По дороге, когда вели на ночлеги с вокзалов в тюрьмы, надевали на меня железные наручники, соединяя цепью с соседями по шеренге. Таню в Вюльцбурге не приняли: это был лагерь только для мужчин. Между тем, в Праге гестапо уверяло меня, что я буду жить в лагере вместе с дочерью, — мрачная ирония тюремщиков и палачей! Итак, дочь мою вернули сначала на три месяца в Нюрнбергскую тюрьму, а потом перевели в концентрационный лагерь Равенсбрюк, на север Германии, где она и жила до конца войны в кошмарных условиях: 12-часовой рабочий день, голод, битье, травля собаками и т.д. Режим в Вюльцбурге, хотя это и было незаконно, тоже был режимом концентрационных лагерей, с небольшими послаблениями. Меня, вместе с капитанами советских пароходов торгового флота и небольшой группой старших по возрасту интеллигентов, не заставляли или почти не заставляли работать, и я, хоть голодал, ухитрялся даже писать в лагере на обрывках бумаги, приносившихся рабочими из города. Например, написал книгу «Друзья Л.Н. Толстого» (45 портретов) — исключительно по памяти. Сношений с родными сначала совсем не было. Потом нам разрешили раз в месяц писать и получать короткое письмо, а также получать небольшие продовольственные посылки. Моя жена воспользовалась этим разрешением и подкармливала немного нас с дочерью, хотя ее самое гестапо лишило в Праге службы, отдало под надзор полиции, и она могла зарабатывать только преподавая тайно русский язык чехам (преподавание такое тоже было запрещено). Так мы выжили.
Трудно было вырваться из лагерей: мы отступали вместе с германской армией и легко могли погибнуть в пути, как многие около нас. Но Высшей Воле, видно, зачем-то нужно, чтобы мы еще жили. И я, и дочь, после всевозможных приключений, о которых можно было бы написать книги, вернулись в Прагу. Ее освободила Красная Армия, меня — американцы.
Как я Вам писал, в Музее я нашел полный разгром и опустошение. Из-за замка в Збраславе воевали немцы и русские. Немецкие солдаты 30 дней жили во всех помещениях нашего Музея. Многое исчезло или было испорчено. Ваши картины, к счастью для русского искусства, сохранились, равно как и картины Святослава Николаевича. Те, кто без меня назначил Зарецкого, долго воздерживались от его отставки и от приглашения меня на старое место. Говорю об оставшихся двух-трех заправилах фирмы Русского свободного университета — фирмы, ибо сам Р.С.У. не существует. Я, по гордости, не напрашивался. Только в сентябре 1945 г. обратились ко мне. До этих пор все в Музее лежало под толстым слоем пыли и в полном хаосе. Зарецкий абсолютно туда не ездил — кажется, из трусости. Восстановление музея опять легло на меня. Поскольку сейчас новые условия в Чехословакии, да и во всей Европе, пришлось по-новому подойти к этому делу. Все материалы по истории эмиграции — портреты, фотографии, рукописи — переданы были мною особой комиссии Академии наук СССР, приезжавшей в Прагу и в наш Музей. Они поступили в распоряжение Академии под названием «Архив Булгакова», присвоенным этому собранию, без всякого моего ведения, академиками. Картины же и отделение русской старины перенесены были в Прагу, в прекрасное помещение из 8 комнат с галереей в здании Советской средней школы, бывшей Русской гимназии. Здание это, в 6 этажей, собственное и принадлежит Русскому государству. Все это было сделано в согласии с посольством СССР в Праге, где я встретил прекрасное отношение к себе. Музей будет пополняться и затем открыт будет для публики. Ваши картины, конечно, по-прежнему считаются Вашей собственностью.
К сожалению, у меня теперь очень мало свободного времени. Я заделался в чиновники чехословацкого министерства информации. С рядом сотрудников я издаю особый бюллетень «Из советской печати» на чешском языке. При этом всю первую, лучшую половину дня занят. Есть и другие обязанности — например, перевод лекций чешских ученых о Чехословакии в Советском посольстве, чтения о Чехии в Советской школе и пр. Просто сил не хватает, и я должен буду искать себе энергичных помощников, если не заместителей, в нашем Музее. Стоят передо мною и некоторые литературные задачи, служить которым я могу, в сущности, только по праздникам, так что отдыха у меня мало.
Впрочем, я не жалуюсь. Я получил от судьбы слишком много: я и дочь опять дома. Родная страна защитилась против немцев, хотя и со страшными жертвами. По пути из лагеря домой и в Праге я познакомился с массой советских людей, в частности, офицеров, молодых и постарше. Есть среди них чудные люди. За новую Россию можно быть спокойными. И вожди у нее опытные, серьезные. В болото народ не заведут. И в обиду его не дадут. Я сохраняю, в основном, прежнее, т.е. религиозное, мировоззрение, но при этом научился понимать и политическую сторону событий, чего раньше не умел. И как политик я стал большим патриотом, патриотом новой, Советской России. Имел несколько писем от родных из СССР, и все хорошие письма. Велик, а главное, силен и свеж бесконечно наш народ. Перспективы перед ним прекрасные, а многое достигнуто уже теперь. Самое главное, что правительство работает для масс, с массами и во имя масс. Раньше ничего подобного не было, чем объяснялся и пресловутый отрыв интеллигенции от народа.
Очень мне хочется услыхать Ваш дорогой, спокойный и мудрый голос, и я надеюсь, что Вы не откажете мне в ответной весточке. От глубины души и от всего сердца приветствую Вас, высокочтимую Елену Ивановну и Святослава Николаевича. Да хранят вас Боги Индии!
Ваш Сердцем и душой,
Валентин Булгаков
11.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
24 июня 1946
Дорогой мой друг, Валентин Федорович!
Прилетела Ваша добрая весть от 10 июня — скоро долетела, ведь мы привыкли к длиннейшим срокам. Да, исстрадались Вы и Ваша дочь. Елена Ивановна слезу пролила, читая о пытках. Не люди, а звери — хуже зверей. И сколько этого фашистского сора еще ползает. Сколько скудоумцев и злоумцев не понимают, какую мировую героическую жертву принес Великий Народ Русский. Народ-победитель. Радуемся Вашей светлой оценке Советского строительства, ибо мы живем тем же сознанием. Великое несломимое будущее дано Народу-Труженику и Строителю. «Когда стройка идет — всё идет».
Думается, приедете Вы в Ясную Поляну, в гнездо Великой Мысли. Сколько ценного можете Вы натворить и широко послать по всей целине необъятной. Вот Грабарь пишет о глубоком внимании правителей к Академии наук, к ученым, к учителям. Только что получили от него письмо с этими ценнейшими сведениями. Из ТАСС’а получаем газеты и следим за новыми достижениями. Немало удалось здесь поработать во Славу Русскую за эти годы, и такие посевы нужны безмерно. Народы во множестве своем верят Советскому строительству, и молодежь ждет ободрения и светлого напутствия. Не отрывы, но душевное единение спешно ждется, и каждое ласковое ободрение — как посох верный.
Только теперь налаживаются почтовые сношения, а то годовые и полугодовые сроки и пропажа писем были отвратительны. Впрочем, и теперь многое исчезает. Ваши письма мы не получили. Понемногу выявляются друзья в разных странах. Многие уже в лучшем мире, много весточек от незнакомых, но из Риги — ни звука! Это тем более странно, что Кирхенштейн был хорош с некоторыми нашими друзьями. Из Франции совсем скудные вести, из Югославии — ничего. В Бельгии все сохранилось и даже добро развивается. Где молчание, там и мы не трогаем — мало ли какие могут быть местные условия.
Хорошо, что Вы встретились с Валентиной Леонидовной [Дутко] — она бодрая и даровитая и поймет Ваши настроения. Мы ее очень любили, конечно, заочно. Пока не довелось встретиться. В ней столько творческого доброжелательства.
Прекрасно, что укрепилось славянское единение,— всегда от школьных лет меня влекло к славянским собратьям. Наверно или в посольстве, или в библиотеке Вы найдете журнал «Славяне» (декабрь, 1944), там мой лист «Славяне» — прочтите. Нужно крепить братское единение, когда все теперь творится народами, множествами. Ренан сказал: «Люди составляют народ благодаря воспоминанию о великих делах, совершенных вместе, и желанию совершать новые подвиги». Вот и дожили мы до всенародных подвигов, пришел день восхищаться и радоваться и вложить доброхотную лепту в чашу народных преуспеяний. Вперед, вперед и вперед! Учиться, учиться и учиться, как заповедал Ленин.
Мы все трудимся — творим — преодолеваем. Юрий закончил огромный труд «История Буддизма» — 1200 страниц. Издается Королевским Азиатским Обществом в Калькутте. Там же были и другие его филологические труды, а сейчас опубликована его нужнейшая статья «Индология в России». Первый раз сделан такой научный обзор изучения Индии. Пошлю пакетом Вам четыре оттиска — для Вас, для Бенеша, для Яна Масарика, для советского посла. Вам виднее, кому и как. Святослав сильно преуспел в художестве. Он женился на Девике Рани — самой блестящей звезде Индии в фильмовом искусстве. Помимо великой славы в своем искусстве Девика — чудный человек, и мы сердечно полюбили ее. Такой милый, задушевный член семьи, с широкими взглядами, любящий новую Русь. Елена Ивановна в восторге от такой дочери. Сама она по-прежнему много пишет — вся в работе. Жаль, что теперь невозможно напечатать по-русски,— все для будущего!
Мои картины множатся. Жаль, когда картины, мысленно предназначенные для Родины, уходят в музеи на чужбине. Впрочем, Индия — не чужбина, а родная сестра Руси. От Москвы было предложение о покупке целой серии моих картин для советских музеев. Невероятно долго идут письма, а одно очень нужное, видимо, пропало. Коли должно, то и сделается. Помните, Вы мудро прикрыли надпись на картине «Св. Сергий». Не сказать же тогда, что дано спасти от немцев. А до Сергиевой Лавры и не дошли враги, а ведь у порога были. «Св. Сергий» — левое крыло диптиха для цветного стекла. Правое крыло — «Франциск» — в Брюгге.
В Америке работает АРКА (Американо-Русская Культурная Ассоциация), «Академия» и комитет «Знамени Мира». Сейчас опять проснулся интерес к заботе о культурных ценностях. Только что большая Индусская культурная ассоциация присоединилась к Пакту. Итак, Per aspera ad astra (Через тернии к звездам), как дятлы долбим во благо. Сейчас в Нью-Йорке комитет издает новую брошюру. Неисповедимы пути, но свеча теплится.
Как хорошо, что Вы и сейчас, несмотря на всю работу, пишете книги,— ведь они так нужны там, на Родине. Ваши книги у нас на ближней полке. Думается, когда и где мы, наконец, встретимся? Пусть это будет на Родине, куда принесем весь накопленный опыт. Мне всегда приходилось работать с молодым поколением. Вот и теперь, наверно, по художеству, по культуре доведется на путях молодежи приложиться. А хорошо быть русским, хорошо говорить по-русски, хорошо мыслить по-русски! Сколько народов слилось в этом необъятном понятии, и вышла дружная семья всесоюзная, победоносная во благо человечества.
Каждая Ваша весточка нам большая радость. Чуем мы Ваши сердечные устремления, и близки они нам — а это уже сотрудничество, добротворчество.
От всех нас Вам душевный привет.
Сердечно,
Н. Рерих
12.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
29 ноября 1946
Дорогой друг Валентин Федорович,
Гималайский привет к Вашему шестидесятилетию. Вы что-то помянули о старости. Ну какая же это старость! Это почтенный, умудренный возраст. Дух, мозг разве старится, если человек не хочет впадать в старость? Мой дед Федор Иванович жил сто пять лет. Очки не носил, да еще курил беспрестанно так, что его называли «рекламой для табачной фабрики». Да и Бернард Шоу перевалил за девяносто, а голова полна светлой мудрости. Вам еще нужно столько сделать, столько запечатлеть в пользу будущим поколениям. Вы были участником и свидетелем многих мировых дел. Ваш широкий кругозор даст молодежи новые надежды, поможет среди трудовых преуспеяний. Вы полны доброжелательства, дружелюбия, а такие качества особенно нужны при нынешнем Армагеддоне Культуры. Сложное время. Малодушные не видят творческого пути.
Спасибо за добрую весточку — мы все так рады Вашим письмам. Если бы в каждой вести было что-то радостное, тогда поистине можно бы кончать древним приветствием — «Радоваться Вам!»
Радовались Вашим встречам на приеме в советском посольстве. Мы часто слышим имя Горкина в радиопередаче, когда он скрепляет указы правительства. Не была ли Дутко на этом приеме? Бедная, она все не может найти прислугу, а малыша тоже не с кем оставить.
В журнале «Эксцельсиор» была Ваша фотография с Толстым и при ней статья — в советской России спрос на «Войну и мир» все растет, и автор надеется, что многие заветы Толстого будут жить и вести человечество. Помню и я завет Льва Николаевича моему «Гонцу» — «Пусть выше руль держит, тогда доплывет».
8 декабря в Белграде Всеславянский Съезд. Хотел было послать приветствие, но куда? Теперь все адреса растерялись. Иногда прямо «мертвые души».
Вот в Загребе была Югославская Академия науки и искусства, был я там почетным членом, а с 1939 — ни слуху ни духу. Также и во Франции многое замерло. Ни мне, ни нашим друзьям в Америке не нащупать, кто жив или переменил местожительство. А ведь время-то бежит...
Нашей АРКА тоже несладко. Столько злобных наветов на СССР, что некоторые малодушные забоялись и примолкли.
Пора всем нашим согражданам разобраться и понять, где истинные друзья. Такие друзья, кто приобщились не ради Русской Победы, но по глубокому осознанию великого переустройства, ради светлого всенародного будущего. Пусть всем неподдельным друзьям будет хорошо. Пусть звучит Ваше доброе слово во славу Руси, во славу Народа-Труженика, Строителя.
Радоваться Вам,
Н. Рерих
13.
Н.К. Рерих — В.Ф. Булгакову
10 октября 1947
Дорогой друг Валентин Федорович,
Наверное, Вы удивляетесь долгому перерыву в моих вестях после Вашего доброго июньского письма. Причин много, и все неприятные. С начала июля я серьезно и внезапно заболел. В постели — около трех месяцев, боли, операции, и все это в наших горных, уединенных условиях. Говорят, через несколько недель все наладится, но все еще — на больном положении. Никогда я так долго не болел, и все сие тягостно. Вторая причина: с начала августа, вследствие беспорядков, почта и телеграф лопнули. Мы отрезаны. Конечно, масса почты пропала, а остальное где-то валяется. Будто бы только теперь обещают сношения, и я спешу послать Вам весточку — авось дойдет. Добрую весть Вы сообщаете о намерении Академии наук издать Ваши воспоминания. Перед Вами прошло столько великого, что именно Вы — внимательный, чуткий, доброжелательный, можете отобразить волны бурь и достижений. Сердечные мысли наши с Вами в трудах Ваших. Грабарь пишет о благоустройстве жизни художества. Между прочим, он сообщает, что моя серия «Красный всадник» (привезенная нами в Москву в 1926 году) находится в музее Горького в Горках, где он жил и скончался. Вдвойне я этому порадовался. Во-первых, Алексей Максимович выказывал мне много дружества и называл великим интуитивистом. Во-вторых, семь картин «Красного всадника» — гималайские, и я почуял, что в них А.М. тянулся к Востоку. Не забуду его рассказ о встрече с факиром на Кавказе.
В своем последнем письме Грабарь описывает строящийся академический поселок в Абрамцеве (недалеко от Троице-Сергиевой Лавры). Грабарь приводит замечательные слова Сталина — пусть академики живут не хуже маршалов. Историческое речение! «Москва — центр науки» — Сталин заповедал на московском торжестве. Радостно, что из Руси звучит великий завет. Наша любимая Родина да будет оплотом высокой Культуры!
Бывало, немало нам приходилось претерпеть, когда мы заикались о Русской Культуре. Всякие рапсоды Версаля поносили нас и глумились о «наследиях чуди и мери». Злобные глупцы! Прошли года, и жизнь доказала правоту нашу. Русь воспрянула! Народы российские победоносно преуспевают во главе всего мира. Строят и украшают свою великую Родину. На диво всему миру творят молодые силы исторические достижения. Вы-то понимаете и купно радуетесь.
По слухам, почта скоро наладится, но слухов вообще много. Хорошо еще, что радио действует. А тут еще нахлынули неслыханные ливни и нанесли всюду большой ущерб. Нелегко строить мосты и чинить обвалы в горах. Вообще, лето было необычайно трудное. Какие у Вас были гости? Что доброго? А мы в думах с Вами и шлем Вам всем сердечный привет.
Всегда было радостно слать привет туда, где он будет воспринят, а теперь такая посылка особенно ценна. Мир и радость — два оплота преуспеяния. Лишь русское сердце отзвучит на такой зов. Всюду океаны горя, бедствий, неразрешимых задач. Не пишу о бедствиях Индии. Наверное, в Ваших газетах достаточно отмечается горе великой страны. Ганди в день своего 78-летия горестно отметил: мною получено много поздравлений, но более уместны были бы соболезнования. О том же скорбно говорил и наш друг Неру. Скорбит Индия. А там, за горами — за долами идет великая стройка Культуры. Исполать!
Радоваться Вам!
Н. Рерих
14.
В.Ф. Булгаков — Н.К. Рериху
Прага, 1 декабря 1947
С наступающим Новым Годом, дорогой Николай Константинович!
Вы правы, очень я соскучился без вестей от Вас. И как же был удивлен, получив Ваше письмо из Бомбея и потом прочитав, что почта перестала Вам служить. О событиях в Индии, слухи, конечно, доходят до нас, но, по-видимому, в недостаточном количестве, так что едва ли мы представляем себе все происходящее в Индии так, как оно в действительности происходит. Европа занята самой собой и, кажется, неспособна и со своими-то делами управиться, так что внимания для жизни отдаленного великого народа не хватает. Барометром общего положения в Индии служат для меня и слова любимого мною Ганди о том, что ему ко дню рождения более приличествовали бы выражения соболезнования, чем поздравления. Даже и ему не удалось внушить своему народу великих принципов подлинной, внутренней свободы и освобождения! — и в результате опять — кровь, кровь и кровь... Это очень тяжело. «Пакс пер Культура» — видно, предпосылка культурная для подлинно человечной жизни на земле все еще не созрела, все еще недостаточно подготовлена. Но это должно быть и будет. «Буди, буди!» — как взывают герои Достоевского в «Братьях Карамазовых».
Что касается Чехословакии, то здесь, должно быть, благополучнее, здоровее, чем во многих-многих странах Европы, не только в поверженной и разоренной Германии, но и в несчастной Франции, где, судя по последним сообщениям, опять все замутилось и где подымается тень нового фюрера — генерала де Голля. Самая сильная и подлинно народная партия, под влиянием из-за границы, оттеснена от власти, и из-за этого все угрожающе шатается и разваливается. У нас — национальный фронт четырех партий, от коммунистической до католической, и без особых потрясений совершается переход республики с буржуазно-демократических на подлинно народные рельсы. Люди и классы ссорятся, но до конца поссориться не могут, — верность родине и народу побеждает, и так вырабатывается политическая и социальная равнодействующая, которая все же оставляет всему народу возможность жить и творить, чему и нельзя не радоваться даже нам, иностранцам.
От всей души благодарю Вас, дорогой Николай Константинович, за всё — Ваше дружеское письмо, за память и за присылку надписи к портрету: он висит, украшенный этой надписью, над моим столом, и мне отрадно обращать к нему взор.
За время от написания моего последнего письма много пронеслось в моей жизни всяких событий. И прежде всего хочу сказать Вам, что мною и женою с младшей дочерью уже отосланы в Советский Союз прошения о возвращении, и если они будут удовлетворены (а как будто за это много данных), то по весне мы отправимся на родину. Просимся либо в Москву, с которой и у меня, и у жены все связано, или же, если это невозможно (кстати, Москва совершенно исключительно перенаселена), то в Ясную Поляну: для работы в доме-музее Л.Н. Толстого и в построенной в деревне при Советской власти средней школе. От старшей своей дочери из Украины мы все время получаем хорошие, счастливые письма. Было одно с описанием того, как она по-украински украсила свою квартиру, — чрезвычайно занятное и милое: повсюду — вышитые полотенца и букеты цветов... Дочь побывала в прекрасной Одессе и записалась в Институт иностранных языков (высшее учебное заведение), по-немецкому факультету, выдержав на «отлично» приемные экзамены. Учиться же будет дома. Это самая обычная картина в Союзе: все учатся, и если не непосредственно в школе, то дома. Мой 11-месячный внук Валентин тоже счастливо растет и развивается...
Летом снова посетил нас Виктор Александрович Веснин, с которым мы с Вами могли бы составить отличный триумвират дружбы и взаимопонимания, — человек, к которому я не могу иначе относиться, как только с величайшей любовью и уважением. И талант, и высшая человечность, и поразительная воспитанность и деликатность. Он приезжал с супругой, лечился в Карловых Варах (Карлсбаде), куда я тоже ездил, нарочно, чтобы провести с ними еще денек, и где В.А. сделал очень хороший, изящный рисунок-портрет с моей дочки Оли. Он, вообще, много рисовал в Карлсбаде — портретировал советских деятелей, в том числе легендарного героя гражданской войны усатого маршала Буденного и др., живших там с ним одновременно. Плохо только, что не очень поправил здоровье. В Москве, если Бог сподобит ее увидеть, я счастлив буду снова с этим прекрасным художником, зодчим и человеком встретиться и пожать ему руку.
Под осень приезжал в Прагу выдающийся советский государственный деятель, министр просвещения Алексей Георгиевич Калашников, тоже с женой — милейшим, глубоким и сердечным человеком. Я им подробно, в течение трех дней, показывал Прагу и ее окрестности. А.Г.К. прочел два публичных доклада в Праге и на всех произвел сильнейшее впечатление — исключительной, глубокой культурностью, образованностью, умом и компетентностью в области вопросов педагогики и образования. Судя по нему, по здешнему послу В.А. Зорину, который только что назначен заместителем министра иностранных дел, и по другим представителям Советского Союза, я вижу, что им правят сегодня, действительно, исключительно выдающиеся и притом на редкость привлекательные лично и симпатичные люди. Страна имеет тех вождей, которых она заслуживает.
Между прочим, А.Г. Калашников видел и наш Русский музей, но, к сожалению, в стадии переустройства. Да, я опять заново переустроил музей, перенеся его из шестого этажа Советской средней школы в Праге в пятый. Шестой этаж понадобился школе, а в пятом для него освободили прекрасную, светлую, длинную галерею, которая раньше была занята ученической столовой. Кроме того, картины расположились еще в соседнем большом рисовальном зале и на широкой площадке лестницы, так что весь этот этаж мы теперь в шутку зовем Академией художеств. По желанию советских кругов я не выставил крайних модернистов, сложил в склад все слабое, и наша Картинная галерея, как она теперь называется, вдруг расцвела и по-новому похорошела, что признают все в один голос. Ваши работы занимают в ней, разумеется, самое почетное место. Очень удачно, в смысле освещения, повешен Ваш портрет работы Святослава Николаевича, который постоянно, как и Ваши картины, вызывает всеобщее восхищение. Здешнее русское издание «Пражские Новости», выпускающееся для информации о Чехословакии советских кругов здешним Министерством информации, собирается поместить статью о Русской картинной галерее в Праге, которую (т.е. статью) я Вам пришлю тотчас по ее появлении.
Да, пока я в Праге, галерея не пропадет и всем сокровищам ее обеспечен правильный и систематический уход. А сейчас я устроил и галерею, и архив при ней так, чтобы и после моего возможного отъезда дирекция Школы могла, поручив это дело преподавателям рисования и истории, легко и по проторенной дорожке продолжать заботиться об охране галереи.
Здесь торжественно праздновались 800-летие Москвы и 30-летие Советского Союза. В Посольстве в начале октября был раут человек на пятьсот. Школа наша тоже откликается на все празднества такого рода устройством особых вечеров, причем тогда торжественно освещается и открывается и наша галерея, которую просматривают и учащиеся, и гости. В августе в Праге состоялся Всемирный Фестиваль демократической молодежи, внесший много шума и разнообразия в жизнь города. Между прочим, почти все призы на фестивале, в состязаниях и по искусству, и по спорту, завоевали русские. Особенный успех имел балетный ансамбль народных танцев СССР под руководством Моисеева: это народное творчество, украшенное и развитое культурным искусством. Нечто крайне очаровательное. Иностранная публика просто неистовствовала от восторга на вечерах ансамбля Моисеева. Но и солисты из Советского Союза — пианисты, скрипачи, певцы и певицы — были великолепные. Вот Вам, дорогой Николай Константинович, и «наследие чуди и мери» перед очами с испокон веков просвещенной Европы! Догоните-ка русскую тройку, которой восхищался Н.В. Гоголь!
Очень мне грустно, дорогой Н.К., что Вы серьезно прихворнули. Что это такое с Вами было? Пожалуйста, берегите себя. Не сдавайтесь. Вы так молоды духом, что и болезни тела кажутся по отношению к Вам чем-то ненормальным.
У нас в семье пока все благополучно. Я жалею только о своих утрах, которые уходят на обязательную работу в Министерстве, а не на более углубленную работу литературную. Надеюсь, что Вы теперь совсем здоровы и что супруга Ваша и весь Ваш чудный круг тоже живут и действуют интенсивно и бесперебойно. Это всем, всем нужно.
Радоваться Вам!
Всегда Ваш
Валентин Булгаков
Воспроизводится по изданию:
«Мы живем и творим для будущего». Из переписки В.Ф. Булгакова и Н.К. Рериха // Ариаварта. 1999. № 3. С. 220-252.
Переписка хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства в Москве, Фонд Булгакова, 2226, опись 1, дела 352, 1025 и 1026.
Письма Н.К. Рериха к И.Э. Грабарю (1938-1947)
1
1 августа 1938
Дорогой Игорь,
Недавно мы вспоминали старые времена. Е. И. хорошо поминала Твой приезд вместе с В. М. — она ей очень понравилась, и мы всегда жалели, что разные города и расстояния мешали частым встречам. Не успели мы помянуть Вас дружеским словом, как получаем Твою интереснейшую книгу1. Все мы, и Е. И., и Юрий, и Святослав, прочли ее со всем вниманием. Ярко написано и очень хороши воспроизведения. Помнишь, как в былое время Тебя называли Вазари. В книге Ты спрашиваешь, почему Ты слышал от меня об Абиссинии, а мы затем поехали на Восток. Дело очень просто. Когда я виделся с Тобою в Москве, действительно предполагалась поездка в Эфиопию, а из Москвы мы поехали на Алтай2, ибо Е. И. при ее слабом сердце не выносит летнюю жару.
Уже во время Алтая выяснилось, что в Абиссинию нам не попасть, и это очень жаль — там фольклор и древен и многообразен. Ты пишешь, что слышал о какой-то моей книге с описанием фантастической пещеры. Интересно бы знать, откуда истекла такая легенда. Я такой своей книги не читал. И еще одно недоумение: Ты говоришь о том, что мои картины предлагались в музей СССР и не были приняты. Скажи мне, пожалуйста, происхождение и этой легенды — о ней я также ничего не слыхал. Вообще в мире бродят такие любопытнейшие мифы, и никогда не знаешь, где именно и с какой целью они зародились. Мне приходилось слышать такие небылицы, что прямо диву даешься. Когда встретимся, а я в это верю, могу рассказать Тебе многое любопытное. Слыхал ли Ты, что умер А. Е. Яковлев3. Редеет наше поколение. Уже нет Кустодиева, Дягилева, Чехонина, Браза, а теперь еще ушел и Яковлев. Так мы и не знаем, отчего, собственно, он умер. Говорили о какой-то операции, о предполагаемом раке, но ясно одно, что смерть произошла после операции. Бенуа и Добужинский очень хорошо о нем писали4. Глаз добрый всегда нужен и особенно доходчив до сердца. Ты пишешь, что Серов очень не любил меня, спрашивается, зачем же он тогда бывал у нас. При прямоте его характера такая двойственность меня удивила бы, тем более, что с нашей стороны к нему было всегда самое лучшее отношение5. Хотелось бы иметь Твою весточку. Мы по обыкновению все время все за работою. Е. И., несмотря на слабое сердце (здесь и докторов-то нет), очень много пишет и перевела большие книги. Юрий сейчас работает над «Историей Средней Азии», а Святослав развернулся в очень яркого и сильного художника. Я все время пишу новые картины, пишу и книжно. Имеем письма от Бенуа — пусть группа нашего поколения держится тесно и дружественно. Е. И. и все мы шлем В. М. и Тебе и всей Твоей семье (портрет дочери Твоей видели6) наши сердечные приветы и всегда будем рады иметь Твою весточку.
Искренно
Н. Рерих
1 И. Э. Грабарь. Моя жизнь. Автомонография. М.—Л., 1937.
2 Встреча состоялась летом 1926 года в Москве, куда Н. К. Рерих приехал из Урумчи 13 июня. В августе 1926 года Рерих и его жена уже были на Алтае. См. также очерк «Памятки».
3 Об А. Е. Яковлеве в оценке Н. К. Рериха см. в очерке «Александр Яковлев».
4 Об А. Е. Яковлеве в оценке А. Н. Бенуа см.: «Александр Бенуа размышляет...» Подготовка издания, вступительная статья и комментарии И. С. Зильберштейна и А. Н. Савинова. М., 1968, стр. 223—234.
5 И. Э. Грабарь в своих воспоминаниях утверждал, что В. А. Серов «вначале тоже не переносил» Н. К. Рериха, «особенно его картину с воронами «Зловещие», которую считал надуманной и фальшивой. Его позднейшие вещи он более принимал, но самого Рериха не переваривал, считая его типичным петербургским карьеристом» (И. Э. Грабарь. Моя жизнь. Автомонография, стр. 169).
6 Речь идет о работе И. Э. Грабаря «Зимой. Портрет Ольги Игоревны Грабарь, дочери художника» (1934). Портрет был воспроизведен в «Автомонографии» И. Э. Грабаря.
2
26 июля 19441
Дорогой Игорь,
Рады были мы получить Твою добрую апрельскую весть. Шла она кружно через вашингтонское посольство, через нашу АРКА и, наконец, долетела в Индию в наш горный Нагар. А в Индии мы причалили уже двадцать лет тому исполнилось. Конечно, письмо Твое, о котором Ты поминаешь, не дошло — вообще многое теряется. Ты пишешь о приезде нашем. Думается, сейчас должны собраться все культурные силы, чтобы приобщиться к общей восстановительной работе после всех зверских немецких разрушений. И мы все четверо готовы потрудиться для блага Родины. Сношений мы не прерывали, каждый в своей области. Так и скажи друзьям художникам. За это время много чего наработано и изучено. В Индии, кроме моих гималайских картин, останутся и русские картины: «Александр Невский», «Ярослав Мудрый», «Новая Земля», «И открываем», «Борис и Глеб», «Нередица», «Новгородцы». Пусть и такие вестники русской культуры живут. Здесь так много друзей всего русского. Да и везде их много. Блистательными подвигами Русь со всеми народами Союза показала всему миру, на какие высокие достижения способен народ. Мы были рады, что удалось и в Красный Крест вложить нашу лепту. Кроме того, вашингтонское посольство переслало в ВОКС мой манускрипт «Слава»2 в пользу Красного Креста, но о дальнейшем ничего не знаю. Слушаем московское радио. Радуемся Твоим преуспеяниям. Как хорошо Ты сказал о культурности русского воинства. Воины — охранители культуры — как это прекрасно. Елена Ивановна часто поминает Твою супругу — очень она ей понравилась — привет! Привет всем друзьям. Итак, помни, что мы готовы потрудиться вместе — клич кликните! Пиши и прямо: Нагар, Пенджаб, Брит. Индия, и через Америку — двойным путем вернее дойдет. Потрудимся во славу любимой Родины.
Сердечно
Н. Рерих
1 Начиная с этого письма возобновляется систематическая переписка между Н. К. Рерихом и И. Э. Грабарем, которая продолжалась до кончины Николая Константиновича в 1947 году. Письмо Рериха от 1 августа 1938 года было первой попыткой восстановления их прямых контактов после встречи в Москве в 1926 году. В дореволюционный период Рерих и Грабарь вели оживленную переписку. Наиболее ранний из этих документов, известных нам — письмо Рериха,— хранится в Отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи и датируется 14 марта 1905 года (фонд И. Э. Грабаря). Возможно, существуют и более ранние письма, поскольку к 1905 году Рерих и Грабарь были хорошо знакомы. Между ними сложились постепенно прочные деловые отношения в связи с участием на выставках в России и за рубежом, подготовкой различных изданий и особенно при совместной работе, начиная с 1907 года, над первой многотомной «Историей русского искусства». Она выявила близость их взглядов на многие проблемы развития отечественного искусства. Уже в письме от 28 декабря 1906 года Грабарь подробно сообщал Рериху, что подготавливает в издательстве Кнебеля серию минимум из тридцати монографий по русской и зарубежной истории искусства и что, кроме того, будет создаваться под его же редакцией «огромная истор[ия] русского] искусства] (2500— 3000 клише)». Грабарь предлагал Рериху написать для кнебелевской серии монографию о В. М. Васнецове, а для «Истории русского искусства» — «начатки — византийск[ое], норманск[ое], романск[ое] и готич[еское] влияния. Церкви до Москвы. Без иконописи. Листа четыре — три». (Отдел рукописей ГТГ, ф. 44, ед. хр. 726, л. 4 об.).
В ответном письме от 9 января 1907 года Рерих пишет: «Дорогой Игорь. Прежде всего о делах. С удовольствием я напишу текст к монографии о древнейшем периоде России (церкви и пр.), если хочешь, могу принять участие и в истории ι искусства по этому же периоду... Я давно полагаю, что нам следует работать вместе и не ослаблять нашей немногочисленной кучки еще внутренними разногласиями. Положим, Бенуа всегда готов сделать мне неприятное, да и Дягилев часто ведет себя странно... Но из этого все-таки не следует, что и нам нужно ссориться. Принося взаимную пользу — легче двигать дело, которому мы все служим... Васнецова не берусь писать, слишком с ним не согласен...» (Отдел рукописей. ГТГ, фонд И. Э. Грабаря).
С этого времени до тяжелого заболевания Рериха в конце 1916 года, вынудившего его с семьей уехать в Карелию, переписка Рериха и Грабаря шла регулярно. 15 сентября 1916 года Рерих пишет Грабарю о том, как он ценит сложившиеся у них «дружеские отношения». (Отдел рукописей ГТГ, фонд И. Э. Грабаря). В этой связи нам представляется несколько категоричным утверждение, что наряду с другими мирискусниками Грабарь был «проникнут неприязнью» к Рериху. (Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников. Редакторы-составители и авторы комментариев И. С. Зильберштейн и В. А. Самков, т. I. Л., 1971, стр. 633),
2 Экземпляр статьи «Слава» с надписью и подписью карандашом «Гималаи. Николай Рерих» хранится в фонде И. Э. Грабаря в Отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи. Статья была написана в связи с разгромом фашистских войск Советской Армией под Сталинградом, датирована 4 февраля 1943 года. Рерих писал в ней: «...победа, огромная победа!.. Спорили мы со многими шатунами, сомневавшимися. Лжепророки предрекали всякие беды, но всегда говорили мы: «Москва устоит!» «Ленинград — устоит!». «Сталинград — устоит!». Вот и устояли! На диво всему миру выросло непобедимое русское воинство! Жертвенно несет русский народ все свое достояние во славу Родины. Слава. Слава. Слава!»
3
18 мая 1945
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
К открытию Третьяковской галереи1 шлю сердечный привет друзьям художникам и всем геройски охранявшим великие народные сокровища. Да процветает русское искусство!
<…>
Пишут из Америки, что Анисфельд и Бенуа2 умерли. А теперь пришла к нам телеграмма из Москвы, что 4 мая мой брат Борис скончался. Думаю, много кто ушел за эти трудные годы.
Слушали мы, как хорошо Ты говорил о Серове3. Мало нас остается из этой группы. Принесем все наши труды и знания любимому, великому народу русскому [...]
Н. Рерих
1 17 мая 1945 года Третьяковская галерея, первая среди художественных музеев столицы, вновь широко открыла свои двери для посетителей. Открытие превратилось во всенародный праздник. И. Э. Грабарь писал тогда, что это «радость для всех трудящихся, всей интеллигенции, для художников, которым она нужна, как воздух, как дыхание». Его чувства разделял С. В. Герасимов: «Смотришь, и кажется, что картины не постарели, а помолодели за эти военные годы. По-новому звучат для нас и знакомые дорогие имена, и каждое произведение обрело новый для нас смысл после великих испытаний и после героических побед, вписанных советским народом в историю человечества». (Сто лет Третьяковской галереи. Сборник статей под общей редакцией П. И. Лебедева. М., 1959, стр. 45).
2 Оба известия оказались ложными. А. Н. Бенуа умер в 1960 году.
3 Н. К. Рерих неизменно высоко оценивал работы и выступления И. Э. Грабаря, посвященные В. А. Серову. Вскоре после выхода в свет первого издания монография И. Э. Грабаря «Валентин Александрович Серов. Жизнь и творчество» (М., 1914) Рерих писал Игорю Эммануиловичу: «Читал «Серова» и от души тебе аплодирую — сделано и издано превосходно». (Отдел рукописей ГТГ, фонд И. Э. Грабаря, письмо Н. К. Рериха от 1 февраля 1914 года).
Победа1
В Москве готовится выставка «Победа». Честь художникам, запечатлевшим победу великого народа русского. В героическом реализме отобразятся подвиги победоносного воинства. Будет создано особое хранилище этих великих памяток. От вождя до безвестного героя во благо будущих поколений будет запечатлен героизм защитников Родины.
В дальних Гималаях радуемся. Привет шлем. В лучах восхода видим праздник Москвы, праздник сердца народов. Хотелось бы послать на эту выставку мои: «Победа», «Партизаны», «Богатыри проснулись»... А как пошлешь? Отсюда еще хоть на верблюдах, а там куда довезет поезд? Если даже малые письма не доходят, то где же думать о посылках, о ящиках!
Мечтается, что преграды должны исчезнуть. Общечеловеческое естество должно превозмочь зубчатые заборы ненависти. Новое прекрасное трудовое действо откроет врата народных достижений. Культурная связь воздвигнет сотрудничество народов. Обмен искусства породит новых друзей, даст содружество, отепляющее сердца. Старая пословица напоминает: «Взаимность — душа договоров». Вот здесь издается на многих языках журнал «Дуньа» («Весь мир»), а по-русски выходит милое имя Дуня.
Русское художество, избежав всякого фюмизма и блефизма, идет широкой здоровой стезею героического реализма. От этого торного пути много тропинок ко всем народам, возлюбившим народное достояние. Сняты ржавые замки. Выросло дружное желание сотрудничества.
Победа! Победа! И сколько побед впереди.
Гималаи. 24 мая 1945
Академик Николай Рерих
1 К письму приложена статья Н. К. Рериха «Победа».
4
3 сентября 1945
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Со времени Твоего письма я писал Тебе несколько раз. Неужели все это пропадает? Вот и войны кончились, а почти все так же затруднительно.
Не были ли изданы по-английски Твои замечательные книги «Автобиография» и «Репин»?1 Если были, то их следовало бы иметь в здешних краях — интерес большой. Если не были, то их непременно нужно перевести и издать. Такие капитальные труды должны быть общим достоянием. Ведь, по счастью, теперь многое русское переводится и широко расходится. Радостно узнавать, как читаются с восторгом Толстой, Гоголь, Чехов, Шолохов, Достоевский. Любят здесь слушать Шостаковича, Прокофьева, Дунаевского и других современников, а Чайковский и Римский-Корсаков звучат постоянно. О желательности выставки я писал и Тебе и Щусеву. Святославу удалось исхлопотать здесь разрешение на фильмовую русскую выставку. Все эти культурные связи так необходимы. Русские герои, и военные и культурные, везде почтены. Надо бы Твои книги широко издать.
Часто вспоминаем Тебя и Твою супругу. Не знаем — как она к нам, а Елена Ивановна так тепло ее поминает.
Не слышал ли, что ВОКС сделал с моим манускриптом «Слава». ВОКС писал в АРКА, что манускрипт возбудил большой интерес, а что же дальше? Ведь «Слава» была послана в пользу Красного Креста.
Уже год мы не видели московских газет. Во время войны через ТАСС мы иногда получали, но теперь почему-то заглохло. Когда же наладятся почтовые пути?
Привет друзьям художникам. Привет семье Твоей от всех нас.
Сердечно
Н. Рерих
1 И. Э. Грабарь. Репин, т. 1 и 2. М., 1937.
5
24 ноября 1945. Гималаи
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
<…>
В московских газетах (здешний ТАСС нам их посылает) читаем о Твоих трудах и достижениях1, читали Щусева о градостроительстве — все это так радостно. Русь быстро шагает, и все братские народы вписывают прекрасные культурные страницы. Велико внимание к русским победам, и военным и культурным. Вы не можете знать, как устремлено внимание молодежи ко всему русскому. Спрашивают, как поехать, как приобщиться?
Тем более хочется знать о художественной и научной жизни, чтобы рассказать ждущим и любящим. Где Билибин? Ничего о нем не слышно2. Жив ли Яремич?3 Мне писали, что Бенуа помер во Франции. Да, оставшихся из «Мира искусства» теперь меньше, чем пальцев на руках.
Шлем душевный привет Тебе и Твоей супруге. Авось дойдет!
Сердечно
Н. Рерих
1 В 1945 году И. Э. Грабарь был награжден орденом Ленина.
2 И. Я. Билибин умер во время блокады Ленинграда 7 февраля 1942 года. Среди его черновиков сохранилось заявление в Академию художеств с отказом от эвакуации (см.: Г. В. Голынец, С. В. Голынец. Иван Яковлевич Билибин. М., 1972, стр. 187 и 213-214).
3 С. П. Яремич умер в Ленинграде еще в 1939 году.
6
16 апреля 1946
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Сегодня, ровно через три месяца долетела через Америку Твоя добрая весть. Все мы порадовались, вместе читали, посылали Тебе, всем Твоим семейным и всему великому народу русскому сердечные мысли. Как хорошо, что Ты полон энергии и несешь свой талант и опыт на пользу народную. Да, немного нас осталось и тем ценнее знать, как беззаветно трудятся друзья. Горячий привет шлем все мы к Твоему семидесятипятилетию1. Много знаний даешь Ты молодым поколениям, и поистине, Держава народная крепко стала на первое мировое место. А сколько блестящих побед впереди. Народы Союза могут сказать: «Мы от рождения крылаты». Слава и вождям ведущим.
ТАСС нам присылает «Известия», «Правду», «Красную звезду», «Литературную газету», «Советское искусство», «Большевик», «Славяне», и таким путем, хотя и с замедлением, мы все же хорошо осведомлены о кипучей, героической стройке всенародной. И здесь мы, во славу русскую, трудимся — каждый в своей области. Почти все местные музеи имеют группы моих и Святослава картин. Только что Музей в Бароде взял пять моих больших картин и столько же Святослава. В Индоре на картине «Ярослав» женщины носят кокошники, перешедшие из Византии. Там же и «Александр Невский». Вообще наряду с картинами гималайскими, тибетскими много разошлось и русских. Ценю, что эти памятки о Руси имеются в Индии. Сколько здесь друзей и собратьев. Вот когда будем в Москве, много доброго расскажем.
Русская великая культура мне была всегда близка. Как Ты знаешь, кое-кто даже преследовал за любовь к красотам русийским. И это было не сусальное «Ой ты гой еси», а знание о том, какие сокровища захоронены в скрынях народных. С народом мы постоянно сообщались, а археология давала новый неоспоримый материал — истинную основу.
Юрий за это время закончил большие исторические труды. Один, из них в 1200 страниц будет издаваться Кор[олевским] Азиат[ским] обществом в Бенгалии. Скоро выйдет его очень нужная статья «Индология в России». Если будем иметь оттиски, непременно пошлем Тебе. Две мои книги «Гимават» и «Герои» в печати2. Думается, летом выйдут. Елена Ивановна много пишет, работает. Часто поминает Твою супругу и Тебя. Скорей бы увидеться! Хочется вместе потрудиться: «Мы Родину любим свою». Слушаем радио. Если увидишь Прокофьева, Шостаковича — привет им.
Вложу лист о Репине и страницы отчета нашей АРКА (Американо-русская культурная ассоциация)3. Ты хорошо делаешь, что посылаешь диппочтой через Америку, хоть и дольше, но зато как-то верней.
Наш сердечный привет всем Вам и всем друзьям. Каждой Твоей вести очень рады.
Сердцем с Тобою.
Н. Рерих
1 В 1946 году, когда И. Э. Грабарю исполнилось 75 лет, он был награжден вторым орденом Ленина. В связи с юбилеем художника были организованы выставки в Москве и Ленинграде.
2 Книга Н. К. Рериха «Гимават» вышла в 1947 году на английском языке в Аллахабаде. Известна только статья «Герои» 1944 года. См. примечание 254.
3 В приложенном к письму небольшом очерке «Репин» Н. К. Рерих пишет: «В дни блистательных побед нашей Родины, в дни восстановительного строения, в дни новых великих достижений народов Союза приходит весть о чествовании столетия со дня рождения нашего славного художника Репина [...].@Как прекрасно, что трудовые народы Союза почитают память великого творца. Почтили не только официально, но сердечно. Состав Комитета свидетельствует, как дружно сошлись лучшие художники и писатели, чтобы еще раз поклониться нашему великому русскому мастеру [...].@В Гималаях сегодня мы побеседуем о Репине, помянем добром, скажем: Слава великому художнику! Слава великому народу, хранящему свое культурное достояние!@4 августа 1944 г.»@Наряду с печатной вырезкой из отчета АРКА (на английском языке), в которой перечисляются и картины Рериха на русские темы, приложена также датированная 24 декабря 1944 года статья Рериха «Герои» (на английском языке). Рерих пишет в ней о тех, кто отдает все силы для славной победы. Это не только «герои войны», но и «герои культуры», «герои труда», «матери-героини».
7
20 июня 1946
Нагар. Кулу. Пенджаб. Индия
Дорогой мой друг Игорь Эммануилович,
Большая радость была получить Твою весть от 24 февраля. Действительно, почтовые сроки как будто сокращаются — давно пора. Дошли ли два моих воздушных письма? Хочется проверить, насколько «воздух» ускоряет сношения. А то скучно через Америку переписываться — почти кругосветное путешествие. Читали и перечитывали Твои вести. Вокруг лампы с красным абажуром рассматривали фото. Спасибо за семейные сообщения. Привет, сердечный привет Вам всем от нас всех. Славная у Тебя дочка, как теперь ее фамилия [?] Когда пошло второе да третье поколение, то и имена изменились — встретишься и не признаешь, где она — ниточка связи. Кто же — внучка или внук? Хорошо, что Мстислав математик. Великое искусство — высшая математика. Нет ли более четкой фотографии? Сколько воспоминаний связано с Абрамцевом, а теперь еще и Твоя дача. «Здесь живет и работает». Много творишь Ты, много чего охранил, спас. Много вложил в народную скрыню. Исполать Тебе — на всех творческих путях. Какая там старость, когда работа кипит, идет стройка.
Вот теперь Ты запечатлеваешь двухтомного Серова1 Никто, кроме Тебя, не смог бы это сделать. А для народа нужно сохранить верные черты славного художника. Иначе время создаст выдумки и правда уже не восстановится никогда. Честь и слава правителям, уделяющим такое внимание народным сокровищам. Прежде не бывало этого. Помню, как мне довелось хлопотать о пенсии Врубелю, о мизерной пенсии, и сколько преград встретилось и не легко было обороть их. Можно бы записать длинный плачевный синодик. Облик Серова может очертить лишь тот, кто его знал достоверно. Мы всегда вспоминаем дни, когда он писал портрет Елены Ивановны. Писал он долго. Много было набросков (где они?). Все время после сеансов мы долго беседовали за чаем, и тут мы полюбили Серова, не только великого художника, но и великого человека. В нем жила истинная честность. Она делала его осторожным в тех случаях, когда он был неуверен в чем-то. Но если он распознавал нечто подлинное, ценное, он становился несломимым другом и поборником. На него можно было полагаться — не изменит. Безвременная потеря его была тяжка для художественного мира. Гораздо тяжелее, нежели многие думали. Нельзя говорить только о великом мастере. Серов был тем светоносным маяком, куда обращались глаза и ждалось сочувствие и ободрение. Молодежь верила Серову, а этот суд праведный. И как нужен был В. Α., когда грозили расколы и взаимоосуждения. Молчит, молчит, пристально смотрит, да и скажет. И кто-то устыдится преждевременного суждения. Благо, что в истории русского искусства были такие светоносцы.
В. А. очень интересовался темперой. Узнав, что я пишу темперой Вурма (Мюнхен), просил дать ему набор на пробу. Видимо, темпера понравилась, и я неоднократно для него ее выписывал. Также ему понравились мои цветные холсты, дающие звучный фон. Увидев подготовленный синий квадратный холст, В. А. воскликнул: «Вот бы мне сейчас пригодился!» Говорю: «Берите». Вот откуда синий фон его знаменитого портрета2. Вурмовская темпера не долго существовала — с войной фабрика или вообще прекратилась или переделалась на военные цели.
Не знаю, где теперь портрет Елены Ивановны? Был он в собрании Брайкевича в Лондоне. Писали, что по смерти его собрание поступило в Тейт галери3. Я недавно писал туда, и мне ответили, что перед войной были переговоры, но они не закончились, и теперь о собрании Брайкевича ничего не известно. Жаль, а может быть, и хорошо. Искусство — великий странник, и благословенны пути его. Очень бы Тебе пригодился репинский портрет молодого Серова — отличный рисунок лучшего периода из собрания Тенишевой. Он был у меня в Париже, а где теперь? Почему-то почта с Францией совсем плохо действует. Мое воздушное письмо в Алжир шло пять месяцев — куда же дальше?
Радовались мы Твоему описанию торжественной встречи Коненкова4. Радостно слышать, что могучий ваятель был так почтен правительством. Для народов такое почитание творца всегда будет высшим знаком культуры, научит и привлечет почитание художества во всех концах нашей любимой Родины. Верхи громко укажут, и загорятся творческим огнем сердца молодежи. Вперед, вперед, вперед! Учиться, учиться, учиться! Как заповедал Ленин. Наверно, памятник Сурикову очень удастся Коненкову, так же, как и скульптуры для Дворца Советов. Пусть все лучшее объединится во славу Родины. Также многозначительно Твое упоминание о высокой правительственной оценке деятельности Академии наук и о внимании к ученым. В таком действии заложен истинный расцвет культуры. Нигде так не делается, а вот Родина, претерпевшая тяжко от войны, уже полна культурных завоеваний. Слава!
Часто жалею, когда картины, мысленно предназначенные для Родины, остаются на чужбине. Вот и сейчас думалось, что «Ранние звоны» и «Рамаяна» попадут на Родину, а судьба решила иначе — обе взяты в Музей Бароды. Положим, это лучший музей, и трогательно, когда русская тема остается среди друзей индусов, но все же жаль. Кстати, что думаешь — «квод видетур» — о хорошей индусской труппе в Москве. Наверно, индусские танцы очень понравятся. Напиши, что об этом думаешь. Пробуй писать «воздухом» — уж очень хочется ускорить обмен. На этот раз пошлю и «воздухом» и через Америку (хорошо, что не через луну), а там пусть установится непосредственный обмен. Посылаю статью Юрия «Индология в России» — здесь она прекрасно принята. В первый раз такой научный итог. Многое, что можно бы рассказать, но пусть ускорится обмен. О здешних событиях — знаете из газет. Пишу, а передо мною вершины Гималаев — на Север, а там Родина. Привет Тебе и всем Твоим, всей великой Руси. Привет народу победителю.
Сердечно
Н. Рерих
1 Новая монография И. Э. Грабаря о В. А. Серове была издана уже после смерти автора («Валентин Александрович Серов. Жизнь и творчество. 1865—1911». М., 1965).
2 Н. К. Рерих имеет в виду портрет Иды Рубинштейн (1910). См. очерк «Живопись». Однако фон этого портрета — незакрашенный холст.
3 Галерея Тейт — музей британской живописи, новой иностранной живописи и современной скульптуры. Основана в 1897 году, названа по имени Генри Тейта. пожертвовавшего государству свою коллекцию английской живописи и построившего музейное здание в Лондоне.
4 С. Т. Коненков с 1924 года жил в США, в 1945 году возвратился иа Родину.
8
20 августа 1946
Нагар. Кулу. Пенджаб
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Спасибо, сердечное спасибо за Твои добрые вести от 12 и 23 мая. Оба письма сегодня одновременно дошли сохранно — значит, мы установили, что письма доходят и сроки сократились — это отрадно. Да, да, нужно быть вместе, неотложно нужно принести Родине труд и опыт. Истинно, все любящие Русь должны объединить труды и знания.
Если, как Ты пишешь,— шибко говорят о моем возвращении, — а мы всегда были готовы приложить силы на Родине, — то за чем дело стало. Пусть позовет Комитет по делам искусств или другие комитеты, во главе которых Ты стоишь, или иное гос[ударственное] учреждение. — Тебе виднее, а за нами дело не станет. Не отложим приобщиться к общей работе. Конечно, караван выйдет немалый — сотни картин, и больших и малых, много книг, тибетские предметы, архив — все это нельзя бросить на пожирание муравьям и всяким вредителям. Но слышали мы, что правительство приходит навстречу в таких случаях. Ведь теперь уже идут наши пароходы отсюда в Одессу и в другие порты. А все мы одинаково стремимся быть полезными.
Ты прав — зачем на Гималаях греметь во славу Руси, когда можно всем вместе дружно потрудиться на любимой Родине. В смысле служения русской культуре мы оба всегда были верны ей и знали, на какую высоту взойдет народ русский. И Ты и я работали во имя Руси, и нынешний общий подъем для нас — великая радость.
Итак, буду ждать, и чую, что Ты не замедлишь, а нам терять время нельзя.
Ты дивуешься на Псков, а мне он очень близок. Были мы с Еленой Ивановной там, а матушка моя Мария Васильевна Коркунова-Калашникова исконная псковичка. Да, много красот на Руси, и мало их прежде ценили. Сегодня радио сообщало, что в Петродворецке опять забили фонтаны и наводнились пруды. Залечиваются раны войны, и спираль достижений возносится.
Велика была русийская Голгофа. Бывало, на раскопках спросишь, а что за бугор там? «Литовское разорение», или «Шведское разорение», или «Французские могилки» — и везде-то прошли какие-то разорения, но подкошенная поросль расцвела еще пышнее. Никакие налеты, никакие наветы не сломят победоносный народ.
Радуемся о расширении музеев. Ты прав, — разрушители фашисты должны расплачиваться за свои вандализмы. [...] Когда же будут на земле искоренены вандализмы? Увы, этот вопрос — не трюизм.
Значит, поспешим, чтобы быть вместе. Тебе виднее, где на «и» точки поставить. Итак, буду ждать. Все мы шлем Тебе и Твоим душевный привет. Всем друзьям художникам привет.
Сердечно
Н. Рерих
9
15 октября 1946
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Сегодня сразу две Твои добрые вести. Письмо от 3 августа и телеграмма, переданная через Америку. Значит, мое письмо от 20 августа дошло, и Твой ответ в пути — вот это хорошо — пусть будет все в движении. Как заповедал Петр: «Промедление — смерти подобно». Приветствуем Тебя с внуком. Радуемся хорошим вестям о Коненкове и о Нерадовском — привет им.
Именно Ты осветишь высокую личность Серова. Ты знал его, а теперь расцветут воспоминания и сложится резкий синтез. Чую, как прекрасен будет этот капитальный труд. Да, портрет Е. И. был у Брайкевича в Лондоне. Все его собрание должно было поступить в Тейт галери, но переговоры как-то не закончились и, где теперь собрание, неизвестно, так сообщил мне директор галереи. Да, репинский рисунок молодого Серова был у Тенишевой, а после ее смерти куплен мною в Париже, где сейчас и находится среди наших вещей. Было слышно, что все это в сохранности. Около имени В. А. много прекрасных воспоминаний. Мы так рады, что во время писания портрета Е. И, мы сблизились. Писал В. А. долго, более четырнадцати вечеров (при электричестве), и после бывало дружеское чаепитие. Очень понравилась ему вурмовская темпера (Мюнхен), и он часто забегал за недостающими красками. Удивительные люди были на нашем веку.
Ты писал, что пишешь портрет Тарле, — мы так любим его книги — достали их сюда. Небось он забыл, как я пытался пригласить его лектором в Поощрение. Замечательный ученый, справедливый историк, а ведь это редко. Часто вместо беспристрастия преподносится отсебятина. Юрий тоже очень ценит Тарле. Кстати, дошел ли к Тебе оттиск статьи Юрия: «Индология на Руси»? Здесь она очень отмечена. Я послал ее Тебе и отсюда и через Америку. Также послали Тебе годовой отчет нашей АРКА. ВОКС сообщил нашим сотрудникам, что он печатает в своем бюллетене какой-то мой лист, но когда — не знаю.
Сегодня Москва передавала о снегах и морозах, что-то рановато. У нас тоже горы разукрасились свежими снегами — сверкают. Вот перед окном гора в восемнадцать тысяч футов, а ее за особую высоту не считают, но Монблан в пятнадцать тысяч почтен как владыка — все относительно. С северной стороны у нас вершина в двадцать две тысячи. Ну этот Гепанг уже признается высотою. Обо всем можно будет рассказать.
Будем ждать Твою добрую весть. Здесь все не скоро делается. И сказка не скоро сказывается, и дело не скоро делается. Даже ящик построить и то уже предприятие. Сейчас издаются три мои книги. Две из них уже с 1943 года в печати. Потому-то так поминается петровский указ: «Промедление — смерти подобно».
Спасибо, что скоро ответил, — и то ведь шло почти два с половиной месяца. К каким масштабам приучает действительность, а время-то бежит, ух как бежит. Где-то повстречаются наши письма, пожелают друг другу успешного пути и заспешат дальше. Итак, давай встретимся во благо Родины. Всем Твоим от нас всех душевный привет.
Сердечно
Н. Рерих
10
23 октября 1946
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Сердечно благодарим за Твое доброе письмо от 13-9-46, полученное здесь 21-10-46, о чем мы и уведомили Тебя телеграммою. Будем очень ждать Твоих дальнейших вестей. Да, да, потрудимся вместе, пока сил хватает. Ряды наших сверстников поредели. Очень жаль Лансере. Большой мастер, прекрасный человек, последний председатель «Мира искусства»1. От всей группы осталось меньше, чем пальцев на руках. Жаль и Богаевского — крупный художник. Экая судьба, чтобы снарядом голову оторвало2. По крайней мере, не мучался.
Недавно прислал мне привет Добужинский. Он работает в Голливуде. Если будешь писать Рооту, передай ему мой привет. Значит, Пурвит помер в Германии. [...] О Самокише я сохраняю добрую память. Сильный художник, верный друг. Он прекрасно вел мастерскую в нашей школе. Жаль, если собрания Лукомского погибли в Лондоне. У него могли быть любопытные данные. В Праге живет секретарь Толстого Булгаков, много пострадал от немцев, хотел бы вернуться в Ясную Поляну. Не понимаю, за чем дело стало? Ничего не слышно о Малявине, он жил где-то на юге Франции. Впрочем, он умолк уже давно — должно быть, не жив.
Теперь здесь и китайское, и тибетское, и американское посольства, а нашего еще нет. Между тем хотят знать о наших культурных достижениях. ТАСС в своих бюллетенях не часто дает статьи о разных родах искусства. Были статьи Щусева и Тарле, но молодежь хочет знать больше и больше. Такое тяготение очень трогательно. Уж больно много всяких злоизмышлений бродит, и по неведению люди смущаются. Вот о нас сколько бродило нелепых выдумок, то же самое и о многом другом. Все-таки легковерие людское поразительно. Чем нелепее выдумка, тем легче она воспринимается. Одни газетные заголовки чего стоят. Полетит дикая утка, а на другой день опровержение! При этом одни читают первое, а совсем другие второе. «На чужой роток не накинешь платок». Но во всяком случае трогательно, что молодежь хочет знать о нашей великой Родине. Обо всем потолкуем. Имей в виду, что с нами две воспитанницы сибирячки сестры Людмила и Ираида Богдановы.
Как с красками, с холстом? У нас здесь плохо. Только для масла плохой Виндзор Ньютон. Получили холст из Америки, очень неважный. Пытались получить от Лефранка из Парижа, ответили — ни холста, ни красок. Может быть, через несколько месяцев. Вообще с Францией что-то неладно.
Дошла ли теперь к Тебе статья Юрия «Индология»? Была она послана отсюда и через Америку. Также были посланы оттиски некоторым востоковедам. Надеемся, дойдет. У Юрия сейчас большой труд: «История Средней Азии». Закончить его возможно лишь на Родине, чтобы использовать новейшие труды сов[етских] ученых. Ведь за все эти годы так многое было сделано, а здесь никоим способом не достать. Вот, к примеру, труд акаде[мика] Козина3 заказывали и через Лондон, и через Тегеран, и через Америку, а все-таки не достали. Есть у Юрия и другие труды наготове, но для их окончания нужна работа в сов[етских] хранилищах. Сколько Юрий знает по Монголии, по Тибету — все это так ценно, а отсюда невозможно доставать новейшие труды. Да и в пути многое пропадает. С почтою трудно. Иногда действует, а нередко куда-то проваливаются посылки. Постоянно слышим, что нечто не дошло, но такие вести доходят случайно через долгое время.
Из АРКА сообщают, что теперь сношения с ВОКС наладились, и очень радуемся этому. Не Мария ли Михайловна замолвила доброе словечко? Душевный привет Вам всем от нас всех.
Сердечно
Н. Рерих
1 Н. К. Рерих ошибается — последним председателем был И. Я. Билибин.
2 К. Ф. Богаевский погиб в Феодосии 17 февраля 1943 года во время артиллерийского обстрела города.
3 Здесь и в последующих письмах речь идет о трудах академика С. А. Козина: «Гесериада. Сказание о милостивом Гесер Мерген-хане, искоренителе десяти зол в десяти странах света». Пер., вст. статья и комментарии С. А. Козина. М.—Л., 1935; Джангариада. Героическая поэма калмыков. Введение в изучение памятника и пер[евод] торгутской его версии». М.—Л., 1940; «Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 года под названием Mongol-un niruča tobčiyan. Юань Чао-би-ши. Монгольский обыденный изборник», т. I. M.—Л., 1941.
11
17 ноября 1946
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Спасибо за весточку об «Индологии». Юрий и все мы порадовались Твоей оценке. Радио сообщает, что на конференции 2 января в Дели будут и сов[етские] ученые. Наверно, будут и востоковеды, ибо как же Индия без востоковедения. Здесь так чтут Минаева, Щербатского, Ольденбурга, а теперь и Юрий на почетном счету. Может быть, успеешь дать нам знать, хотя бы телеграммою. Ведь это так интересно, а Ты по Академии наук в курсе всех сведений.
Может быть, и Твое письмо уже в пути. Уж эти длиннущие сроки. Получили мы «Правду» от 15 сентября с двумя извещениями о Лансере. Вероятно, в «Советском искусстве» и в «Литературной газете» были обстоятельные статьи, но мы пока их не получили — все доходит до нас вразбивку — то густо, то пусто. Получили еще сведение о смертях. В Ленинграде в 1942 из семи человек Митусовых1 погибло пять. Из родных и друзей, пожалуй, почти никого не остается. А весточки долетают нежданно, негаданно. Вот писал я Щусеву, но отклика не было. Может быть, и не дошло.
Из АРКА писали, что большой материал, посланный ими в ВОКС, пропал из-за увольнения служащего,— жаль. Теперь там кто другой, и сношения наладились. Теперь нашим друзьям в США не сладко. Столько злостных наветов на Сов[етский] Союз. Но посольство благодарило их за добрую работу, которую ценят в Союзе. Друзья наши порадовались, а мы за них порадовались. Теперь культурная работа не легка.
Ждем Твоих вестей. Шлем Тебе и всем Твоим душевный привет. Пусть будет у Вас все хорошо. Так радостно получать добрые вести. Привет и друзьям, коли таких встретишь. Только что дошло нежданное письмо из Ленинграда — там говорят о нашем приезде. Но кто говорит — того не знаю. Так вести из сфер или стратосфер.
Все мы в мыслях с Вами.
Сердечно
Н. Рерих
1 Н. К. Рерих был в особенно дружеских отношениях с музыкальным деятелем Степаном Степановичем Митусовым — одним из пяти Митусовых, погибших во время блокады Ленинграда.
12
7 декабря 1946
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Почта опять шалит, Твое последнее письмо было от 26 сентября и дошло оно в самом конце октября — мы порадовались ускорению. Но сегодня дошло Твое письмо от 1 июля — бывшее в пути 5 месяцев и одну неделю. Спешу Тебе об этом написать сегодня же, ведь в пути может быть Твое письмо с очень существенными и срочными извещениями, а вдруг оно вздумает гулять полгода?! А Ты будешь удивлен нашему молчанию. Поэтому в случае срочности черкни телеграфно. До чего все медленно творится, и даже простые вещи стали недосягаемы. И в обиходе все замедлилось, а время-то бежит.
Были рады читать о блестящем Твоем 75-летии. Народ должен помнить и чтить культурные вехи. Мало осталось могикан, потрудившихся для русийской культуры. Радостен всенародный отклик на творческое достижение. Пусть так и будет.
Ты поминаешь Фешина. Еще до войны мне писали, что он умер. Впрочем, с вестями о смертях приходится быть осторожным. Вот сообщали, что наш друг Метерлинк помер, а в журнале сейчас пишут, что он жив, в Америке.
АРКА заслужила похвалу из Центра, но трудно сейчас — такие гнусные наветы на СССР. Да и с перепиской нелегко.
Недавно телеграмма с оплаченным ответом не была отвечена. И назад не вернулась, и ответа не было. Необычайно! А для дел вредно.
Спешу послать на почту, чтобы пошло сегодня же — каждый день дорог. Тебе и Твоим душевные новогодние пожелания и ждем, ждем Твоих добрых вестей.
Сердечно
Н. Рерих
13
20 января 1947
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Спасибо, большое спасибо и за доброе письмо Твое от 15 декабря и за Рублева1. Прекрасная, нужная книга. И год на ней 1926 — нам памятный — в Москве были. Письмо Твое и без Америки шло всего месяц и четыре дня. Выходит, что «воздушная» почта отсюда идет медленнее, чем обычная из Москвы. Хорошо хоть вообще доходит.
Действительно, жаль, что нет фото с репинского рисунка — хороший, четкий, выразительный для молодого Серова. Углубленная сущность нашего друга передана вполне. Серовский портрет Елены Ивановны — большой рисунок, расцвеченный пастелью. Где он теперь в Англии? Как вспомнишь Серова, так и выплывают его черты — вот такие люди жили на нашем веку. Незадолго до ухода В. А. в спешке прибегал за темперой. «Микстурки, микстурки-то нет ли, — быстро она выходит, а без нее невозможно — густо». И не было признаков болезни, и В. А. был полон рвения к творчеству. Как быстро сломило его драгоценную жизнь. И мало теперь осталось — надо спешить.
Вполне понимаем Твое желание сосредоточиться на Академии наук, но все же жаль, что Ты уклоняешься от президентства в Академии художеств. Именно Ты укрепил бы и возвысил культурно этот пост — такой важный в продвижении нашей Родины. Русское искусство прогремело по всему миру, и ему предстоит славное будущее. Тем более во главе Всесоюзной Академии художеств должен быть не только знаменитый художник, но и истинно культурный деятель — все сии качества в Тебе. Много Ты натворил за эту четверть века, придется и еще принять бремя во славу народа.
На конгресс в Дели прибыла делегация наших ученых. Индия встретила их по-братски. Протянулись новые, задушевные нити крепкой дружбы. Мы радовались, читая, как прекрасно принял делегацию наш друг Неру и как сердечно говорил он, обращаясь к нашим ученым. Наверно, Ты повидаешь их (сегодня они летят обратно) и услышишь добрые вести. Прочные связи науки и искусства. Святослав с Девикой встретили ученых в Дели и писали нам о прекрасных установленных отношениях — чему мы все радовались. Делегация привезла нам вести и фотографии от вдовы моего брата Бориса, и ей посланы памятки. Святослав еще встретится с делегацией в Бомбее перед их отъездом, но об этом мы узнаем дней через пять.
Посылаю Тебе мое новогоднее приветствие для АРКА. Наверно, Ты скажешь словами Твоего сентябрьского письма: «Зачем греметь во славу Родины на Гималаях, когда следует...» Тогда же Ты писал мне «тебя нужно, очень-нужно», и на том спасибо. А мы-то все трудимся, творим, преуспеваем и чуем, что народу русскому, всей семье всесоюзной труды наши принесут пользу.
Писали нам, что в Ленинграде в окнах книжных магазинов видели мою монографию, но какую — рижскую или американскую, а может быть, здешнюю или французскую? По римской пословице: «Книги имеют свою судьбу». «Индология» Юрия в спросе. Сейчас много пишет и готовит новые книги.
Посылаю и последний снимок — перед домом. Жаль, горы слабо вышли, да и лицо лишь в лупу рассмотришь. Все еще трудно с фото, да и со многими материалами. Вот и с последних картин нет снимков, а их спрашивают. Ежемесячно журналы что-то печатают. Сейчас послана в Мадрас памятка о Московском Художественном театре и о встречах со Станиславским. Неужели В. Ф. Булгаков из Праги приехал. Видел ли Ты его?
Привет, душевный привет от нас всех всем Твоим, всем, всем друзьям. Рады вестям Твоим.
Сердечно
Н. Рерих
1 Речь идет о монографическом очерке И. Э. Грабаря «Андрей Рублев. Очерк творчества художника по данным реставрационных работ 1918—1925 гг.». («Вопросы реставрации», сб. 1. М., 1926).
14
17 февраля 1947
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Быстро дошло Твое письмо от 11-1-47 — с почты передали его нам 14-2-47 — значит, уже 13-го оно было в наших горах — ведь это рекорд по нынешним временам. Наши ученые были здесь приняты сердечно. Жаль, их пребывание было так кратко. Мы-то их не видели, приветствовали лишь телеграфно. Но Святослав с Девикой подружились с ними и очень хвалили. Павловский брался передать Тебе привет. Кстати, ТАСС прислал нам отличную книгу А. Поповского «Вдохновенные искатели». В ней много о Павловском — истинный ученый-подвижник.
Отрадны Твои сообщения об экспедициях. Славная пашня намечена, везде требуются большие работы, везде кладезь непочатый. Много доведется Тебе полетать, чтобы всюду поспеть, а опытный глаз везде нужен. Уже не говорю об Азии — чаша неотпитая. Все сделанное ранее — лишь тропы разведочные в сравнении с в недрах захороненным. Вот и Балканы и червонная Русь, казалось бы, не далеки, а изведаны совсем мало. А ведь в Галиче жил Дюк Степанович — Дюк — Дукс — щеголь и богатей. Последняя портомойница у него была, как боярыня. Наверно, в Галиче, или верней — около, должны быть подземные находки. Никогда не знаешь, где оно затаилось. Вот в развалинах монгольских нежданно нам нашлись древние несторианские надгробия хорошей работы. Конечно, несториане и манихеидалеко разбежалисъ. Ордос полон их крестами со свастикой.
О червонной Руси я давно наслышан. Описывали необычные красоты. Собирались побывать там, но грянула война 1914 — вот тебе и червонная Русь. Слава, что теперь исконная Русская земля воссоединилась! Как интересны будут Твои впечатления. Да и лета нечего ждать,ведь весна там ранняя и получше лета. Также и Далматинское побережье особенно хорошо весною. Только подумать, что эта древнейшая область еще ждет своего исследователя. Меня звали туда, но тогда путь наш лежал на Индию, на Тибет. В Югославской Академии в Загребе я был почетным членом. Говорю «был», ибо вестей оттуда не имею и даже не уверен, существует ли сама Академия. Все передвинуло!
Ты поминаешь, что индологи поредели у нас. Будь добр, сообщи, кто именно отошел? Юрий Тебе большое спасибо скажет. Мы слышали о Щербатском, но, наверно, отошли и еще многие за годы войны. Юрий посылает Тебе свое исследование о Гессар-хане — легендарном монгольском герое, память его недавно чествовалась в Улан-Баторе. Оттиск из журнала Кор[олевского] азиат[ского] общества. Много крупных трудов у Юрия закончено. Почему же им печататься по-английски. Вот сейчас выходит пять моих книг и все по-английски. Обидно! А уж так было обидно, когда моя «Пасхальная ночь» осталась в Музее Бароды. Хотелось ее в другое место, на Родину, но, пожалуй, Ты скажешь: «У нас много «Пасхальных ночей», пусть эта иноплеменным поблаговестит». Тоже правда!1
<…>
Пошлем самые добрые мысли всем Твоим экспедициям. Пусть найдут они сокровища во благо великого народа русского. Елена Ивановна и мы все шлем Тебе в Твоим друзьям сердечный привет.
Радоваться Тебе
Н. Рерих
1 Предположение Н. К. Рериха не случайно: еще в 1906 году возникала подобная ситуация. Рерих предложил тогда Грабарю для воспроизведения в красках свой эскиз стенописи «Богородица на берегу жизни», который находился у В. В. Голубева в Париже. Эскиз Грабарь не видел. На письмо Рериха он ответил отказом: «Что касается голубевского эскиза, то ты поймешь, что, не видавши его, мне трудно решиться его воспроизводить, так как насчет святостей я вообще, как тебе известно, туп до чрезвычайности». (Отдел рукописей ГТГ, фонд 44, ед. хр. 727, л. 2 — письмо И. Э. Грабаря к Н. К. Рериху, 28 декабря 1906 года).
15
24 марта 1947
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Спасибо за весточку от 18-2-47. Ты спрашиваешь о снегах у нас. Иногда снегопад начинается уже в начале ноября, а последние выпады бывают в конце марта. Глубина бывает до 8 футов, а на перевалах и до 60 футов. Случается, что целые караваны погибают. Под весну картина оригинальная: абрикосы, персики, сливы залиты цветом, а рядом — снег. Любим снег, он предвестник урожая.
<…>
Павловский хотел прислать очень нужную Юрию книгу акад[емика] Козина «Монгольское сокровенное сказание» (изд[ание] Института востоковедения) и Козина «Джангар». По времени книга могла бы уже дойти, а ее все нет. Не напомнишь ли ему? Ведь Твой Рублев дошел так быстро, одновременно с Твоим письмом. Ты поминаешь о моем портрете из монографии. Не знаю, о котором, — прилагаю три портрета Святослава, разного времени. Ты ведь главлетописец, и к Тебе все сливается. Булгаков еще в Праге. Недавно он порадовал меня коллективным приветом пяти сов[етских] зодчих, — им понравились мои картины в Праге и портрет Святослава. Послал им привет, верно, Булгаков перешлет в Москву. Только что видел в журнале посольства портрет Коненковых — совсем белый он стал. Привет. Ведь скоро все мы станем старейшими. Помнишь мои «Сходятся старцы» и «Старейший — мудрейший».
В Америке произошла свирепая русофобия. До чего доходит, прямо диву даешься. Культура, где ты? Музей в Канзас Сити выбросил на аукцион весь Русский отдел. И Верещагина, и Анисфельда, и всех. Мой «Властитель ночи» попал в хорошие руки, к певице Куренко. <...> Эренбург хорошо описал Америку — мы недавно читали. Кто такая Караваева? Нам очень понравилась ее статья в «Новом мире» — «Люди и встречи».
<…>
Если придется Тебе увидать зодчих, бывших в Праге, — будь добр, скажи им, что я был очень тронут их душевным словом. Удивительно, но именно с зодчими у меня всегда были прекрасные отношения. Щусев, Щуко, Перетяткович, Покровский — целая группа отличных строителей. И один только Щусев остался из них всех. Вспоминаю нашу беседу в Москве в 1926 году. Вот и Почаев опять вернулся в нашу Всесоюзную державу. Королевич Петр Греческий расхваливал Почаевскую лавру, не зная, что там трудился Щусев и моя там мозаика1. Зодчим привет, строителям славной Родины.
Шлем Тебе и всем Твоим сердечный привет. Всем друзьям (Тебе виднее, кто друг, кто недруг) привет. Любим и радуемся Твоим вестям.
Сердечно
Н. Рерих
1 См. очерк «Русский век».
16
2 апреля 1947
Дорогой друг мой Игорь Эммануилович,
Какое достижение! Твое «воздушное» письмо от 16 Марта уже здесь — всего две недели. Все ускоряется, все сближается. Пусть и будет! Жалели мы, что на Азийской конференции главная часть Азии — Сибирь не была представлена. Многие так и не знают о значении и величии Сибири. А когда им показываешь карту, они думают, что масштабы разные — и такое бывало!
Печальны Твои сведения о вымирании востоковедов — Юрий и все мы очень огорчились. Да ведь и живые, как Козин, Крачковский и другие, уже в наших годах. Как нужен Юрий — индолог, санскритист, тибетолог и монголист, не только глубоко изучивший источники, но и владеющий языками — небывалое соединение, так нужное при возросшем значении Азии. На днях он читал нам свой последний труд: «Задачи тибетоведения», основанный на новых данных. Огромно значение тибетской исторической литературы. Индию, Китай, Монголию, Афган, Непал, Бутан — словом, все восточные страны нельзя полностью изучать, не ознакомившись с историческими источниками Тибета — великое перепутье, еще недавно совершенно забытое. Да, наша Родина пойдет по новым путям, вооруженная новым знанием.
Ты пишешь, что Академия Наук издает теперь множество трудов — радостно слышать! Долго ли под спудом будут труды Юрия — «История Средней Азии», «История Тибета», «Тибетский словарь», исследования о наречьях, об искусстве, о нашей экспедиции, о зверином стиле, о Гесэре и многие сообщения, сделанные в Азиатском обществе?1 Чего ради весь этот ценный материал, накопленный в течение четверти века, должен лежать под спудом, а не радовать нашу Родину? Азиатское Общество сейчас издает большой труд Юрия (1200 страниц), но по-английски. Когда же по-русски? Я как патриот негодую. Все для Родины!
Надеемся, Павловский не забыл о двух книгах Козина — он обещал Святославу прислать их.
В своем прошлом письме Ты помянул Неру. Действительно, он замечательный государственный деятель, народный вождь — чуткий, высококультурный. Он у нас гостил две недели, и мы все его очень полюбили. Превосходна его последняя большая книга «Дисковери оф Индия»2, написанная им в тюрьме. Только подумать, что Неру за свободу Индии провел в тюрьме пятнадцать лет! Не утратил энтузиазма, еще более углубился, возвысился, умудрился. Трудно ему со всеми неведающими — ох, какие всюду волнения, совершенно ненужные, вредные. Отчего у нас никогда не было препирательств с мусульманами? Приезжие иранцы, египтяне, арабы выражали свое удивление по поводу непримиримости здешних мусульман. А жестокости-то сколько, вандализм, прямо зверство.
Сейчас издательство «Китаб Махал» просило меня дать книгу «Искусство жизни» — «Арт оф Ливинг». Тема нужная — пишу. Да, пишу, а сам жалею — зачем по-английски? Все нужное должно быть прежде всего по-русски. Это будет седьмая книга здесь. Видно, понадобились такие памятки. Город Дели захотел иметь мои картины, и ушло семь Гималайских картин. Хорошо, но ведь Гималаи могли бы быть на Родине.
Слышали мы, что Тебе звонили из Комитета по делам искусств с вопросом, когда мы выехали? Знают, что в Декабре 1916 года по болезни (ползучая пневмония), и с тех пор постоянно наезжали. А в последний раз виделись мы с Тобою в Москве в 1926-м. В журнале «Мысль» была в 1939-м статья «Служение Родине и человечеству» — в ней были помянуты сроки. Кирхенштейнписал в этом журнале. Все это давно известно, а вот опять справляются.
Спасибо Тебе за добрые вести. Сердечно отвечаем Тебе тем же.
По древнему, всегда новому обычаю:
«Радоваться Тебе!»
Н. Рерих
1 В Советском Союзе труды Ю. Н. Рериха выходили с 1958 года как отдельными изданиями, так и в периодике.
2 Вышла в свет в русском переводе: Джавахарлал Неру. Открытие Индии. М., 1955.
17
28 апреля 1947
Дорогой друг мой Игорь Эммануилович,
Большое тебе спасибо за Твое письмо от 14-4-47 — вот как стали летать весточки. Хорошая Твоя весть. Радуемся Твоим трудам. Радуемся и отдыху Твоему, — чудесны весною подмосковные [места]. Ты, как богатырь, прикоснешься к земле и опять — набравшись сил — помчишься на великую стройку. Исполать! Юрий благодарит Тебя за новые сведения об индологах. Баранникову непременно напишет. Прекрасно, что так оцениваются труды науки и искусства. Ты поминаешь Владимира Соловьева. О нем у меня душевные воспоминания. Ему очень нравились мои «Световитовы кони». О Кукуноре он, пожалуй, первый говорил. Чуял связь Руси с Востоком1. Мы — азиаты!
А злая русофобия в Америке не унимается. Приложу мой записной лист «За что?» 1940 года. Точно вчера написано и сколько еще прискорбного можно бы добавить. Наиболее робкие уже спасаются из АРКА, как крысы с корабля. И мерзко и жалко наблюдать человеческие омывки. Кажется, я Тебе посылал мой довоенный лист: «Не замай!» И теперь опять можно его припомнить. «Не замай!» — не тронь богатырей русских! Плохо будет обидчику. В своей автобиографии Ты помянул, что я всегда «странно спокойный». Это верно, но когда затрагивают Русь, не могу быть таким. Великое будущее суждено русийскому народу. Только слепцы не видят это. Много мне доставалось от хулителей русийской культуры. Столько вредителей ползает по миру. Давно сказано: «Невежество — матерь всех зол». [...]
Не встречаешь ли Марию Александровну Шапошникову — прекрасную певицу? Если знаешь ее, скажи, что мы очень любим слушать ее пение. Голос ее в Гималаях отлично звучит, и репертуар всегда серьезный. Мы ведь оперетки и джаз не жалуем. А теперь по всем волнам так часто завывает какофония. Редко дают «Псковитянку», а мы любим хор «О судари псковичи». Любим и сечу при Керженце. Отчего-то не дают арию Шакловитого из «Хованщины»? Да и Прокофьев и Шостакович не часто слышны. Чайковский — очень часто. Даже ежедневный сигнал из Дели — полонез из «Евгения Онегина».
Неужели Павловский не послал нам книги акад[емика] Козина, — они так нужны Юрию. А ведь обещал в Дели Святославу. Такие люди, как он, не забывают своих намерений. Да и на доставку писем теперь не приходится жаловаться. Скорей в самой Индии почта может пошаливать вследствие всяких неурядиц, но иностранные письма и посылки доходят очень благополучно и быстро.
Любопытна судьба книг и картин. В Калькутте в музее среди всяких разнородных предметов одиноко висит большая картина Верещагина «Дурбар в Дели». Как она попала туда, никто не знает: купить ее музей не мог. Дарить? — Верещагин не дарил. Он мне говорил: «Никогда не дарите, — забросят. Лучше продайте хоть за грош, тогда все-таки запишут в книгу». Куда разбежалась вся его индийская серия?2 Куда делись северо-русские картины?3 Мне приходилось видеть на аукционах в Лондоне его северные церкви (из каких-то частных собраний). Но где притаилось все остальное? Пути неисповедимы.
«Хабент суа фата либелли!»4 В Женеве у антиквара видели мы большую картину Чернецова из его серии «Двенадцатый год». В Париже откуда-то попал к антиквару мой портрет работы моего покойного брата Бориса. И нет такого города, нет такого острова, где не было бы русских произведений. Многие не подписаны или стерлись подписи, и никто никогда не найдет их. Разве что Игорь прозорливо их отыщет во благо Руси. Вот знаю, что где-то в Америке после разгрома в Сен-Луи исчезли Борисов-Мусатов, Врубель, Репин, В. Маковский и многие — 800 картин пропало, и никто не знает их пристанища. Из моих семидесяти пяти нашлись в Калифорнии тридцать шесть (там и «Старцы сходятся» и «Ладьи строят»5, а остальные неизвестно где, может быть, под чужими именами. Видел же я у антиквара картину Рушица с крупной черной подписью Рерих — через ять. В бельгийском журнале в статье о финляндском искусстве была моя картина под именем Халонен. Чего только не бывало! А вранья-то! Клеветы самой нелепой не обобраться. Прав Ты, замечая в своей книге и о моем сложном наследстве.
Не прислать ли Тебе мой лист о Куинджи? В мастерской было двадцать человек, а теперь, оказывается, я остался один. Все переселились «в деревню» («ео рус»,— как говорил Вольтер перед своим путешествием). О Куинджи у меня сохранились сердечные воспоминания. Мало кто знал его как человека. И в живописи он был первым русским импрессионистом. У него было много врагов за его правдивость и резкость, но ведь по врагам судим о размерах личности. Без врагов — кисло-сладко! Как-то у меня была статья «Похвала врагам». Однажды Куинджи передали, что некий тип клевещет на него. Мастер задумался и сказал: «Странно, ведь этому человеку я никакого добра не сделал». А если при нем кто-то завирался, мастер сурово обрывал: «Не говорите о том, чего не знаете».
Конечно, и из «Мира искусства» нас скоро будет меньше, чем пальцев на руке. Как подсчитать — удивительно, сколько наших сотоварищей ушло рано, а могли бы дать еще много. Как подвигаются твои Серов и Репин? Твоя автобиография и «Репин» читались здесь всеми, и все в восторге — так увлекательно написано. Жаль, что нет английского издания. Могу сказать, что Ты пишешь убедительно и живо. А то иногда историки искусства разведут такую сушь, что и дочитать сил не хватает. Плохо искусство, если о нем нужно писать такую сухомятку. Помню, в Академии Жебелев и Щукарев вместо увлекательной истории творчества преподносили нечто снотворное. Да и Кондаков свои знания облекал в скуку6. Около искусства все должно быть вдохновляющим. У нас в Поощрении от лекций Сабанеева все разбегались, а когда я пригласил С. Маковского, аудитория ломилась от слушателей. Молодежь хочет живое и ценит живой зов.
Никто не разъяснил нам судьбу Музея имени писателя-народника Григоровича в Ленинграде. Там были прекрасные вещи. Кто там теперь заведует? Не сомневаюсь, что память автора «Антона Горемыки» хорошо почтена. Один из торгпредов рассказывал нашим друзьям, что в Третьяковке шесть моих картин, то есть приобретенные Третьяковым, а затем Серовым до 1906, еще до Твоего директорства. Странно, куда же девалось все из московских собраний? В Москве было много моих картин разных периодов. Не уничтожил же их вандал Маслов, так же, как «Керженец» и «Казань». Дягилев писал мне, что мое панно «Керженец» в Париже очень понравилось и двенадцать раз, по требованию, поднимали занавес. В правлении Казанской жел[езной] дор[оги] были два эскиза этих панно, хоть бы их перенести в Третьяковку. Жаль, где же теперь в шестнадцать аршин панно писать. Где такая крыша? Где холст? Ведь и стенопись в Талашкине, наверно, тоже погибла. И «Поход», и «Поморяне», и «Змей», и «Посетившие», и «Хозяин дома», и «Путь великанов» погибли. И где «Ушкуйник», «В греках», «Пскович», «Святополк Окаянный»? Много чего к слову придется. А потом удивятся, отчего мало больших картин? Из русских художников мне как-то густо досталось. Но мы не оборачиваемся, все вперед глядим. Ведь и Ты тем и силен, что все вперед смотришь.
Вперед! Вперед! Вперед! — добрый зов. Привет сердечный Твоим и всем друзьям. Радоваться Тебе.
Н. Рерих
1 В. С. Соловьев уделял в своих сочинениях внимание проблеме слияния «восточного» и «западного» начал.
2 Картина «Дурбар в Дели» относится к индийской серии В. В. Верещагина.
3 Виды русских старинных деревянных церквей были выполнены В. В. Верещагиным в поздний период творчества — преимущественно в 90-е годы, в результате поездок на Север. Многие из этих работ — живописных и графических — хранятся в советских музеях.
4 Латинская поговорка: «Книги имеют свою судьбу».
5 См. очерки «Потери», «Подробности».
6 См. очерки «Академия художеств» и «Живопись».
18
12 мая 1947
Дорогой друг Игорь Эммануилович,
Сейчас 12-5-47 прилетела Твоя весточка от 27-4-47. Прямо марафон скорости. Не могу не ответить сейчас же — ведь это связь с любимой Родиной [...]
Спасибо за «Гималайского мудреца», так индусы и прозвали. Американцем я не был. Да и был-то в Америке всего около трех лет. А в Азии, в Индии с 1923 — целое поколение!
Очень хорошо, что ты пишешь прямо, — видишь, как летит исправно.
В прошлом письме Ты помянул Василия-капельника и Авдотью — подмочи-подол и Герасима-грачевника — правильно. А вот на Николину трапезу сошлись: Петр-полукорм, Афанасий-ломонос, Тимофей-полузимник, Аксинья-полухлебница, Власий — сшиби-рог-с-зимы, Василий-капельник, Евдокия-плющиха и Герасим-грачевник, Алексей — с-гор-вода, Дарья — загрязни-проруби, Федул — губы-надул, Родион-ледолом, Руфа — земля-рухнет, Антип-водопол, Василий — выверни-оглобли и Егор-скотопас, Степан-ранопашец, Ярема-запрягальник, Борис и Глеб — барыш-хлеб, Ирина-рассадница, Иов-горшник, Мокий-мокрый и Лукерья-комарница, Сидор-си́верянин и Алена-льносейка, Леонтий-огуречник, Федосья-колосяница, Еремей-распрягальник, Петр-поворот, Акулина — гречушница-задери-хвосты, Иван-купал, Аграфеыа-купальница, Пуд и Трифон — бессонники, Пантелеймон-паликоп. Евдокия-малинуха, Наталья-овсяница, Анна-скирдница и Семен-летопроводец, Никита-репорез, Фекла-заревница, Пятница Параскева, Кузьма-Демьян-с-гвоздем, Матрена-зимняя, Федор-студит, Спиридон-поворот, три отрока, сорок мучеников, Иван-поститель, Илья Пророк, — не иначе, чтобы о высоком урожае решить собралися1.
1 мая были рады слышать Твое имя среди учредителей нового общества.
Не видал ли ты кого из последних делегаций в Индии, Недавно писал мне хороший индусский ученый всякие похвалы нашим делегатам. Очень хвалил женщин делегаток и даже восхитился красотою одной из них. Это хорошо, — пусть все от народов наших будет превосходно.
Не слыхал ли Ты об одном любопытном обстоятельстве. Верстах в десяти от нашего бывшего поместья «Извара» (теперь там станция ж[елезной] д[ороги]), было имение «Яблоницы» — в нем при Екатерине жил индусский раджа. Говоривший мне, сказал, что сам видел остатки могольского парка. Покойный Тагор очень заинтересовался этим и даже просил, нет ли каких-нибудь местных воспоминаний. «Яблоницы» были недалеко от станции Волосово Балтийской жел[езной] дор[оги]. Наверно, в эти места ездят летом из Ленинграда — всего 80 верст. А теперь при сношениях Индии с СССР каждый такой факт любопытен. Иногда ищем далеко, а оно совсем близко.
Если приглядеться, немало русских побывало в Индии и индусов на Руси. В XV веке был в Индии Никитин Тверитянин, при Акбаре Долгорукий. Если Роксана, поповна из Подолья, была всесильной женой Сулеймана Великолепного, то и в Индии найдутся русские и кавказские полонянки, правившие своими ханами и магараджами. Даже и теперь знаем русских и за индусами и за мусульманами. Любопытная этнография.
Ну да все найдется! А Юрий так и не получил Козина от Павловского — странно!
Хотелось бы знать, куда девалась моя сюита «Красный всадник» из восьми картин, оставленная в Москве в 1926 году. Не пропала же? В монографии 1939 года эти картины были воспроизведены. Жаль, что мой брат в Москве умер. Он, наверно, знал бы и о картинах и о моем архиве.
Пусть Тебе и в Узком будет широко. Привет Тебе и Твоим от всех нас.
Сердечно
Н. Рерих
1 Н. К. Рерих приводит характерные образцы народных речений, связанных с сельскохозяйственным календарем. Так, например, по святцам 13 июня — день св. Акилины, с этого времени начинался посев гречи, отсюда «Акулина-гречишница» или «гречушница». (См.: Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. I. M., 1955, стр. 394).
19
13 июня 1947
Дорогой друг мой Игорь Эммануилович,
«Чудеса!» Твое письмо от 31-5-47 уже здесь 13-6-47. Такое ускорение неслыханно. Спасибо за многие добрые вести. Спасибо за книги Козина — в Твоих руках дело верное. Спасибо за весть о картинах, хорошо, если они в Музее Горького. В рижской монографии почему-то выпустили общее название серии, и они там начиная от «Шамбала» до «Майтрейя». Вольтер их видел в 1926, о нем я хорошо вспоминаю, привет ему. Картины были оставлены в Москве для передачи в Третьяковку.
Ты прав, с бедным реализмом сейчас заморока. Раздирают его с одной стороны — «сурреалисты», с другой — «сверхреалисты». Этак, пожалуй, и Тебя и Левитана не признают реалистами. А уж мой «Мстислав Удалой», «Богатыри», «Партизаны» — куда уж тут! Да и Гималаи — реальны ли они вообще? Если посоветоваться с Пикассо, он разъяснит совсем неожиданно. Святослав очень рад Твоим словам о его портретах. Собирается послать Тебе несколько фото.
Пожалуй, теперь скоро Ты полетишь в облет Твоих экспедиций? Судя по радио, на Руси прохладно, но здесь май и июнь стоят необычайно жаркими и сухими. А русофобия американская продолжается. По-видимому, там не только русофобия, но и бешенство прессы. Только что читали слова одного индуса о журналистах в Америке — называет их дьяволами. Сколько клеветы, сколько вреда сеется такими бешеными чертягами. О последствиях они и знать не хотят. Легко развести сорняки в огороде, а потом поди — извлеки.
Где теперь живете? В Абрамцеве или еще в Москве? От нас всех душевный привет.
Сердечно
Н. Рерих
П. С. Как адрес Вс[еволода] Ив[анова] в Хабаровске?
20
26 июня 1947
Чуял ли Ты, как мы радовались Твоей весточке от 12-6-47 с пригласительным билетом Академии? Ценны такие вести, не менее ценны и новости о раскопках у Симферополя. Только подумать, сколько чудесных открытий предстоит нашим ученым. А в прежнее время над нами потешались из-за статьи: «Русь подземная» и «Неотпитая чаша». Поистине, неотпитая, и вот теперь приступила к ней молодежь.
Исполать! Исполать и Тебе, и Щусеву, и Орбели, и всем богатырям старшего поколения, которые направляют ладьи вдохновенных искателей по правильному руслу. Исполать и тем, кто не скупится дать достаточную казну на изыскания во благо всенародное.
И больно и смешно вспомнить нищенские, бывало, отпускавшиеся на нужнейшие исследования. Мы-то помним гроши, на которые даже копальщиков нельзя нанять. А волокита-то какая! Не один раз в конце концов я говаривал: «Лучше уж я сам как-нибудь обойдусь». А теперь несметное число всяких экспедиций, и каждая приносит ценную лепту в народную скрыню. А. множество изданий, посвященных всем отраслям науки. По-видимому, меньше и всяких ссор и пререканий среди деятелей, а как мешали, бывало, такие склоки, спицы в колесницу.
Говорю по отрывкам, долетающим в Гималаи, а какое множество ценнейших сведений не достигает нас. То почта сплохует, то радио поперхнется, то корреспонденты замолкнут. На таких дальних расстояниях всяко бывает. Но и то, что доходит, дает величественную картину преуспеяния. Ну и радуемся!
И понятны всякие русофобии,— зависть заела, корысть иссушила. Почему де столько дано всесоюзным народам? Почему отпущены им богатейшие недра? Почему в единой, необъятной целине обозначились несметные сокровища? Почему смелы наши народы? Почему единодушна семья всесоюзная? Откуда смекалка, откуда труд неустанный? Откуда непобедимая любовь к Родине? Все такие вопросы воспаляют желчь.
Не сознаются завистники, как злоба кипит, видя славные достижения. Такова уж некая человечья природа, взращенная на торгашестве, на обмане, на бессердечии. Даже не обидно слушать клевету, когда знаешь ее темные источники.
Здешние газеты отметили собрание Академии, посвященное Индии, а также избрание Рамана членом-корреспондентом. Радостно, что каждое внимание Москвы здесь дружески отмечается. Надеемся, что и наши делегаты сохранили об Индии добрую память. Ведь соседи! И много чем Индия созвучит Руси. Чутки индусы, и отзвучат на каждое братское отношение. Много раз нам довелось отмечать эту черту душевности. А между Русью и Индией никогда никаких обид не было. Среди международных отношений такое качество будет исключительным. Тем легче его продолжить и впредь.
Ты прав, Америка сейчас заняла неслыханно одиозное положение. Русофобия, нетерпимость выросли до безобразных пределов. Тем ценнее отмечать немногих друзей Сов[етской] Руси, работающих самоотверженно, под градом насмешек.
<…>
Как живет Юон? Что-то редко его деятельность отмечается. У меня к нему было доброе чувство. Сильный мастер и с широким кругозором — тоже старшее поколение.
Добрая весть. Сейчас «Вся-Индия радио» сообщило, что послом в Москву назначена Виджая Лакшми Пандит, сестра Неру. Прекрасный, культурный человек из лучших деятелей Индии. Такое назначение доказывает особую дружбу и уважение. Наверно, Москва ответит в той же мере.
Наш сердечный привет и старшим и младшим — все во славу Родины. Всем Твоим от нас всех душевный привет.
Радоваться Тебе
Н. Рерих
21
9 октября 1947
Дорогой друг мой Игорь Эммануилович!
Золотыми словами кончаешь Ты свое последнее письмо. Твое последнее письмо, дошедшее к нам в сентябре. [...] И заканчиваешь Ты свое письмо многозначительным «ДО СВИДАНИЯ». Этим же словом начну и кончу и я мое письмо.
Ты, вероятно, удивлен, что я отвечаю с таким долгим перерывом, но тому две особые причины: во-первых, наша почта в виду беспорядков была прервана два месяца, да и теперь состояние ее весьма проблематично. Так, например, мы не получаем ответа на двадцать пять телеграмм с оплаченным ответом. Но друзья, наверное, хотели бы на них ответить, — значит, все еще далеко не ладно. Вторая причина, моя болезнь, заболел я уже сначала июля и два месяца пролежал в постели с болями, с операциями и со всякими малоприятными вещами. Только теперь выкарабкиваюсь из этой невзгоды и очень надеюсь, что опять все придет в нормальное состояние. К тому же, как Ты знаешь, мы живем в деревенских условиях, и потому всякие медицинские обстоятельства особенно трудны, а тут еще и дорога долгое время вообще не действовала. Хочется скорей за работу!
В Твоем строительном письме так много светлого и привлекательного. Поистине, благо правительству, которое так печется о культурных деятелях, — в этом залог светлого преуспеяния. Итак, Ты созидаешь уже второй дом, а Твое описание семейного быта с двумя дедушками и двумя бабушками напоминает о ряде поколений, создавшихся и проходящих для новой творческой работы. Ты поминаешь скульпторшу Мухину, Герасимова и Иогансона и других, приобщившихся к вашему кооперативу, процветающему на радость его членов. С произведениями Мухиной я знаком и их очень люблю, так же, как и Герасимова. Иогансона, правда, я не знаю, но читал в сов[етских] газетах его вдумчивые статьи. Конечно, как Ты правильно замечаешь, все это далеко не молодежь, но богатыри среднего поколения; а ведь мы теперь уже старшего.
Радио сообщило об основании Всесоюзной Академии под председательством Герасимова и с Твоим и Юона ближайшим участием. Интересно, кто те сорок пять академиков, составляющих Совет Академии, и кто почетные академики? Да процветает Всесоюзная Академия!
Радио также сообщило о раскопках Верейского кремля. Ведь Верея — древнейшее место, и, кроме средневековых остатков, там могут быть любопытные древнейшие слои. Помню, как в одном тверском городище мы нежданно-негаданно нашли превосходную готскую эмалевую пряжку. Каким вихрем занесло ее туда. Да, да, сколько на Руси предстоит знаменательных находок! [...] Москва является оплотом Всемирного мира и отпором всему мечтающему о войне. Да будет так!
Привет Твоим семейным всех поколений от всех нас. Закончу тем же сердечным, многозначительным словом — «ДО СВИДАНИЯ».
Н.Р.
Текст приводится по изданию:
Рерих Н. К. Из литературного наследия. М.: Изобразительное искусство, 1974.
Письма Н.К. Рериха к М.В. Бабенчикову (1946-1947)
1.
6 июля [19]46 г.
Дорогой друг.
Сейчас через Америку долетела к нам Ваша сердечная весть. Хотя письмо Ваше полно горестных сведений, но рады мы слышать от Вас. Бедный Боря! Последнее его письмо было от 8 декабря 1942 [(года]. Он собирался идти на другой день в Комитет по делам искусства, — Вы ведь знаете, как он радовался поработать вместе... И это было его последнее письмо. Ничего более, даже о смерти сестры он не известил. Впрочем, может быть, письма его не доходили, мы привыкли к странностям почты — многое пропадало. Неужели уже с 1942 (года) Боря заболел? Как хотели мы все его повидать и поработать во славу искусства! Бедная и Татьяна Григорьевна! Мы не могли придумать, отчего она замолчала? А она болела и сейчас больна — скажите ей наше самое душевное сочувствие. Известите, как теперь её здоровье.
Вот и Вы сами страдали. Потеря сына тяжка, и так нужны даровитые культурные деятели, строители.
Где работает Ваш младший сын? Над чем трудитесь Вы сами? Каждая Ваша весть близка нам.
Вот Грабарь писал мне: «Русь всегда была дорога Твоему русскому сердцу, и Ты уже на заре своей замечательной художественной деятельности отдавал ей все свои огромные творческие силы. Русские художники никогда поэтому не переставали считать Тебя своим, и Твои произведения всегда висят на лучших стенах наших музеев.
Все мы пристально следим за Твоими успехами на чужбине, веря, что когда-нибудь Ты снова вернёшься в нашу среду».
Я ответил: да, да, да — «клич кликните», и потрудимся вместе во славу родного художества. Им живём. Славе Великого Народа Русского приносим несломимо творчество наше. Все мы, все четверо трудимся, творим, преодолеваем. Если Боря читал Вам мои письма и мои записные листы, — Вы знаете наши душевные устремления.
Вот и теперь Ваши слова о желательности совместной работы нам всем близки и дороги.
Кто теперь в Комитете по делам искусства? Сообщают через Америку, что от них было важное письмо, но оно не дошло!!! Только что телеграфировали им, но дойдёт ли телеграмма?!! Пробую послать эту весточку Вам непосредственно «воздухом». Непременно сообщите, когда именно дойдёт этот наш «воздух», — хочется установить, насколько воздушная почта ускоряет и доходит. Верно, и от Вас можно «воздухом»?
На Вашем письме числа не было, и потому не знаем, как долго оно путешествовало. От Грабаря последнее письмо «невоздушное» дошло в наш Наггар через три месяца. Потому так нужно знать, насколько ускоряет «воздушная» почта.
Хотя мы и не знаем Татьяну Григорьевну и даже карточки её не видали, но сердечно шлём ей наши душевные пожелания.
Спасибо Вам за все Ваши дружеские о ней заботы. Елена Ивановна и мы все шлём ей и Вам наши сердечные приветы!
До скорого!
Привет Грабарю, Коненкову, Щусеву, и всем друзьям, знаемым и незнаемым.
Сердечно Н. Рерих.
2.
3 июня [19]47 г.
Дорогой друг Михаил Васильевич,
Ваша добрая весточка от 15 мая 1947 г. долетела быстро, уже к 3 июня 1947 г. Пусть и все сердечные пожелания исполняются так же быстро.
Если от трубного звука пали иерихонские стены, то от зова друзей и крылья вырастут. Все в розницу говорят: «Хорошо бы!», а если бы все сразу повелительно воскликнули: «Да будет!» всё бы и совершилось.
Как хотелось бы прочесть Ваши книги. Вы так умеете сочетать и внешнее и внутреннее. Такое созвучие вообще редко, а сейчас оно и совсем редко. О чём Ваши книги? Ведь теперь книги широко расходятся в массах народных. Да, Вы правы, мы все сеем широко добрые всхожие семена о нашей любимой Родине. Широка была пашня, с 1916 года, с года нашего отъезда многие народы услышали справедливое слово и поняли великую сущность Народа Русского.
И кистью, и пером, и словом каждый из нас в своей области служил Родине. А ведь много где побывали, прошли и пустыни, и веси и собрали урожай немалый. Пора поделиться им с друзьями и откладывать не след. Да, вот пусть клич кликнут призывный. Жаль, что труды Юрия и мои книги по-английски расходятся. Жаль, что картины разбегаются по дальним музеям, а ведь они пригодились бы на родной ниве. Здесь останется большой исторический труд Юрия и моих семь книг, сотни моих и Святослава картин.
Если Вы встречаетесь с Е. Н. Павловским, то, наверно, он сказал о своём знакомстве со Святославом и его женой. Девика Рани — прекрасный человек. Павловский обещал прислать для Юрия книгу академика Козина, да так по сие время ничего и не слышно, а почта теперь быстрая.
Итак, Вы говорите о близком свидании — да будет так.
Сердечный привет Татьяне Григорьевне, Щусеву и всем друзьям, знаемым и незнаемым.
Пусть будет Вам хорошо.
Радоваться Вам.
Н. Рерих.