ruenfrdeit
Скрыть оглавление

Н.К. Рерих

С.Н. Рерих. Портрет Е.И. Рерих. 1931 г.Чутким сердцам (1935) (фрагмент)

Собирательство [1937]

Литва (1936) (фрагмент)

Латвия (1937) (фрагмент)

Толстой и Тагор [1937] (фрагмент)

Археология [1937]

Индия [1937] (фрагмент)

Западни [1937]

Лада [1938]

Еще радости [1939]

Финляндия [без даты]

Еще гибель [1939]

Больной год [1939]

Нутро (1940)

Будущее (1940)

Сорок лет (1941)

Четверть века (07.03.1942) (фрагмент)

Гималаи (1943)

Памятный день (1946) (фрагмент)

 

 

Николай Константинович Рерих

 

Чутким сердцам

 

Сколько глав! Сколько золоченых и синих, и зеленых, и со звездами, и с прорисью! Сколько крестов! Сколько башен и стен воздвиглось вокруг сокровища русского! Для всего мира это сокровище благовестит и вызывает почитание. Уже сорок лет хождений по святыням русским. Напоминается, как это сложилось.

В 1894-м — Троице-Сергиева Лавра, Волга, Нижний Новгород, Крым. В следующем году — Киево-Печерская Лавра. Тайны пещер, "Стена Нерушимая". Стоит ли? Не обезображено ли?

В 96-м и 7-м, по пути из Варяг в Греки — Шелонская Пятина, Волхов, Великий Новгород, Св. София, Спас Нередецкий, все несчетные храмы, что, по словам летописца, "кустом стоят". В 98-м — статьи по реставрации Святой Софии, переписка с Соловьевым, Стасовым, а в 99-м — Псков, Мирожский монастырь, погосты по Великой, Остров, Вышгород. В 901—2-м — опять Новгородская область, Валдай, Пирос, Суворовское поместье. Места со многими храмами древними от Ивана Грозного и до Петра Великого

В 1903-м — большое паломничество с Еленой Ивановной по сорока древним городам, от Казани и до границы литовской. Несказанная красота Ростова Великого, Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода, Владимира, Спаса на Нерли, Суздаля, всего Подмосковья с несчетными главами и башнями! Седой Изборск, Седно, Печеры и опять несчетные белые храмы, погосты, именья со старинными часовнями и церквями домовыми и богатыми книгохранилищами. Какое сокровище! Ужасно подумать, что, может быть, большей части его уже не существует.

Тогда же впервые оформилась мысль о нужности особого охранения святынь народных. Доклад в обществе архитекторов-художников. Сочувствие. Но не могло человеческое воображение представить, что через двадцать лет придется оплакивать гибель Симонова монастыря, знавшего самого Преподобного Сергия. Придется ужаснуться разрушению Спаса на Бору и Храма Христа Спасителя и негодовать при угрозе самому величественному Успенскому собору.

В статье "По старине" и во многих писаниях о храмах и стенах Кремлевских говорилось о том, чем незабываема Земля Русская. В 1904-м — Верхняя Волга, Углич, Калязин, Тверь, Высоты Валдайские и Деревская Пятина Новугородская. Одни названия чего стоят, и как незапамятно древне звучат они! Через многие невзгоды и превратности устояли эти святыни. Неужели найдется рука, которая на них поднимется?

В 1905-м Смоленск, с Годуновскими стенами, Вязьма, Приднепровье. В 907-м Карелия и Финляндия, славные карельские храмы. От 908-го до 13-го опять Смоленск, Рославль, Почаев. В 1910-м раскопки Кремля Новгородского, оказавшегося неисследованным, а затем, до войны, и Днепровье, и Киевщина, и Подолье. В 1913-м — Кавказ с его древностями, а в 1914-м при стенописи в Святодуховской церкви в Талашкине получилась первая весть о Великой Войне. Нужно хранить!

Война, со всеми ее ужасами, еще и еще напоминает охранение всего, чем жив дух человеческий. Война! И Государь и Великий Князь Николай Николаевич сочувственно внимают предложению всенародной охраны Культурных сокровищ. Вот-вот уже как будто и состоится! А вместо того — беда всенародная! Неужели нарушат?!

В 1917—18-м Карелия, Сердоболь, Валаам, со всеми его островами. Святой остров! Владыко Антоний. Немало уже нарушено. В 1919-м после Швеции и Норвегии — Лондон. Доклады и статья в защиту сокровищ искусства. О нерушимости святынь. О сокровищах народных. Во всех далеких странствиях думается о том же.

Бесчисленные развалины всюду напоминают о зловещих разрушениях. Исследуем. Запоминаем. И только в 1929-м оформился Пакт по сохранению Культурных сокровищ. Спасибо Парижу и Америке, которые поняли, поддержали. Но ведь это еще только воззвание. Нужно, чтобы его услышали. А кругом столько гибели. С трудом вмещает сердце дикое разрушение. Но ведь взорван Симонов монастырь, запечатленный Преподобным Сергием! Ведь уничтожен Храм Христа Спасителя! Погублен Спас на Бору! Что-то с Киевской Лаврой?! А где мощи Преподобного Сергия?

Всеми силами спешим с Пактом. Но не коротки пути к миру. (…)

23 Февраля 1935 г.

Пекин

 

Воспроизводится по изданию:

"Свет". Рига, 1935, 22 марта.

 

 

Собирательство

 

Не однажды нас спрашивали, отчего мы начали собирать именно старых нидерландцев? Но кто же не мечтает о Ван Эйке, Мемлинге, Ван дер Вейдене, Ван Реймерсвале, Давиде, Массейсе? Кроме того, в каждом собирательстве есть и элемент судьбы. Почему-то одно подходит скорее и легче. Открываются возможности именно в том, а не в другом, так и было.

Порадовал Блэз, оба Питера Брейгеля, Патинир, Лука Лейденский, Кранах. За ними подошли Саверей, Бриль, Момпер, Эльсгеймер, Ломбард, Аверкамп, Гольциус, старший Ван дер Вельде, Конинг — и в них было много очарования, щедрости построения и декоративности. Затем неизбежно появились Рубене, Ван Гойэн, Остаде, Ван дер Нэр, Ливенс, Неффс, Теньер, Рюнздаль... Друзья не удивлялись, что эти славные мастера вошли в собрание по неизбежности. Дело в том, что душа лежала к примитивам с их несравненными звучными красками и богатством сочинений. Елена Ивановна настолько прилежала к примитивам, что вхождение даже самых привлекательных картин семнадцатого века встречалось ею без особой радости.

Много незабываемых часов дало само нахождение картин. Со многими были связаны самые необычные эпизоды. Рубенс был найден в старинном переплете. Много радости доставила неожиданная находка Ван Орлея — картина была с непонятной целью совершенно записана. Сверху был намазан какой-то отвратительный старик, и Е. И., которая сама любила очищать картины, была в большом восторге, когда из-под позднейшей мазни показалась голова отличной работы мастера. Также порадовал и большой ковчег Саверея, где тоже с непонятной целью был записан весь дальний план. Мы не успели восстановить Луку Лейденского, в котором осталось записанным все небо и дальний пейзаж. Вариант этой картины находится в Лувре.

Питер Брейгель был найден совершенно случайно. Распродавалось некое наследство, и меня пригласили купить что-либо. Было много позднейших картин, вне нашего интереса. Продавщица была весьма разочарована. Наконец, высоко над зеркалом в простенке между двумя окнами я заметил какую-то совершенно темно-рыжую картинку. Спросил о ней, но продавщица разочарованно махнула рукой: "Не стоит снимать, вы все равно тоже не купите". Я настаивал, тогда продавщица сказала: "Хорошо, я ее сниму, но вы непременно купите и не отказывайтесь, а для верности положите двадцать пять рублей на стол". Так и сделали. Картинка на меди оказалась настолько потемневшей, что даже нельзя было распознать сюжет. А затем из-под авгиевых слоев грязи вылупился зимний Брейгель. Много забот доставил "Гитарист" Ван Дейка. Просили за него порядочную цену, о которой мы еще не успели сговориться. Но Е. И. не дождалась окончания переговоров и начала чистить картину. Можете себе представить наше волнение, когда владелец картины пришел для окончательных переговоров. По счастью, все уладилось к обоюдному удовольствию. Был спасен и Блэмарт, на котором было записано все небо с ангелами. Без конца памятных эпизодов. Много дали радости старые нидерландцы. К тому же примитивы так близки современной нашей школе.

[1937 г.]

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

 

Литва

 

(…) После поездки по великому водному пути "Из Варяг в Греки" хотелось испытать и другой, не менее великий водный путь по Неману. В 1903 году мы с Еленой Ивановной прошли и по Литве. Большое это было хождение по разным историческим местам. Всюду писались этюды — Елена Ивановна всюду снимала фотографии. Часть ее снимков вошла и в "Историю Искусства" Грабаря, и в другие труды, посвященные памятникам старины. В Литве были написаны многие этюды. Судьба этих этюдов своеобычна. Разлетелись они по миру. Однажды в Калифорнии мне пришлось увидать мой "Ковенский Костел" и "Развалины Замка на Немане" и "Древнюю Церковь около Гродно". И там, за океаном они выполняют свою задачу, напоминая о литовских красотах, об историческом достоинстве этой древней страны.

Хождение по Литве было очень разнообразно. Кроме удобных способов передвижения, приходилось пользоваться и трясучими крестьянскими бричками. Приходилось застревать и в сыпучих песках. Приходилось изумляться, когда среди песчаного бурана из полузанесенной хаты вылезал местный житель. Но суровая обстановка не глушила приветливую улыбку литовца. Однажды пришлось остановиться в таком глухом постоялом дворе, что невольно приходили мысли — крепки ли затворы в комнате?

Но и такие мимолетные опасения не имели основания. Ничего дурного за всю эту поездку с нами не случилось, наоборот, случилось много хорошего. Среди разнообразных остановок пришлось услышать и слепого певца, пришлось записать и целый ряд героических и красивейших сказаний. Среди разных посещенных народов Литва оставила самое приветливое воспоминание.

Обоюдность чувствований является самою лучшею убедительностью. Героические облики сменялись прекрасными самоотверженными женскими подвигами. Не раз приходилось внутренне вспоминать, почему литовский язык близок великому санскриту. От той же величавости, от того же богатства сложилось и литовское духовное достояние. (…)

1936 г.

"Урусвати", Гималаи

 

Воспроизводится по изданию:

«Zelta grāmata», Рига, 1938 г.

 

 

Латвия

 

(…) Затем в 1903 году мы с Еленой Ивановной объехали более сорока городов и исторических мест, среди которых наша поездка по Латвии навсегда осталась памятной. Кроме самой Риги, Митавы и Виндавы, мы подробно осмотрели Ливонскую Швейцарию — Венден, Зегевольд — все эти удивительно живописно романтические памятники прошлого, которые теперь носят такие многозначительные имена, как Сигулда, Кримульда, Елгава. Сколько замечательных исторических и поэтических преданий! Сколько прекрасных образцов и неолита и бронзового века нам удалось собрать! Сколько раз, останавливаясь в поместьях, мы слушали интереснейшие повествования о древних делах. И сама Рига с древними зданиями ввела нас в свое славное прошлое. Было написано несколько картин и этюдов, которые сейчас разбрелись по Калифорнии и Канаде. Тоже где-то рассказывают они о Риге, о Митаве, о Зегевольде и как посланники добрые напоминают о красотах Латвии.

Сергей Эрнст в своей книге жалел о том, что именно эти картины разошлись по миру так далеко. Но нужно ли жалеть об этом? Нам ли судить, где и когда нужны вестники добрые?

В 1910 году опять пришлось побывать в Риге. В то время мы также интересовались старинными картинами. Это посещение дало нам ознакомление и с этой стороной старого быта. Много чудесных образцов и в старинных картинах, и в мебели, и в вещах прочего обихода удалось наблюдать. Осталась неизданною рукопись об этом посещении Латвии. (…)

9 февраля 1937 г.

«Урусвати», Гималаи

 

Воспроизводится по изданию:

«Zelta grāmata», Рига, 1938 г.

 

 

Толстой и Тагор

 

(…) Священная мысль о прекрасной стране жила в сердце Толстого, когда он шел за сохою, как истинный Микула Селянинович древнерусского эпоса, и когда он, подобно Беме, тачал сапоги и вообще искал прикоснуться ко всем фазам труда. Без устали разбрасывал этот сеятель жизненные зерна, и они крепко легли в сознание русского народа. Бесчисленны дома имени Толстого, толстовские музеи, библиотеки и читальни имени его. И разве можно было вообразить лучшее завершение труда Толстого, как его уход в пустыню и кончину на маленьком полустанке железной дороги. Удивительнейший конец великого путника. Это было настолько несказанно, что вся Россия в первую минуту даже не поверила. Помню, как Елена Ивановна первая принесла эту весть, повторяя: "Не верится, не верится. Точно бы ушло что-то от самой России. Точно бы отграничилась жизнь".

Я сейчас записываю эти давние воспоминания, а перед окном от самой земли и до самого неба — через все пурпуровые и снеговые Гималаи — засияла всеми созвучиями давно небывалая радуга. От самой земли и до самого неба! Так же именно Елена Ивановна принесла и совсем другую весть. Не раз довелось ей находить в книжных магазинах нечто самое новое, нужное и вдохновительное. Нашла она и "Гитанджали" Тагора в переводе Балтрушайтиса. Как радуга засияла от этих сердечных напевов, которые улеглись в русском образном стихе Балтрушайтиса необыкновенно созвучно. Кроме чуткого таланта Балтрушайтиса, конечно, помогло и сродство санскрита с русским, литовским и латышским языками. До этого о Тагоре в России знали лишь урывками. Конечно, прекрасно знали, как приветственно имя Тагора во всем мире, но к сердечной глубине поэта нам, русским, еще не было случая прикоснуться.

"Гитанджали" явилось целым откровением. Поэмы читались на вечерах и на внутренних беседах. Получилось то драгоценное взаимопонимание, которое ничем не достигнешь, кроме подлинного таланта. Таинственно качество убедительности. Несказуема основа красоты, и каждое незагрязненное человеческое сердце трепещет и ликует от искры прекрасного света. Эту красоту, этот всесветлый отклик о душе народной внес Тагор. Какой такой он сам? Где и как живет этот гигант мысли и прекрасных образов? Исконная любовь к мудрости Востока нашла свое претворение и трогательное созвучие в убеждающих словах поэта. Как сразу полюбили Тагора! Казалось, что самые различные люди, самые непримиримые психологи были объединены зовом поэта. Как под прекрасным куполом храма, как в созвучиях величественной симфонии, так же победительно соединяла сердца человеческие вдохновенная песнь. Именно, как сказал сам Тагор в своем "Что есть искусство":

"В искусстве наша внутренняя сущность шлет свой ответ наивысшему, который себя являет нам в мире беспредельной красоты поверх бессветного мира фактов".

Все поверили, верят и знают, что Тагор принадлежал не к земному миру условных фактов; но к миру великой правды и красоты. Прочно зародилась мечта: где бы встретиться? Не доведет ли судьба и здесь, в этом мире, еще увидеть того, кто так мощно позвал к красоте-победительнице? Странно выполняются в жизни эти повелительные мечты. Именно неисповедимы пути. Именно сама жизнь ткет прекрасную ткань так вдохновенно, как никакое человеческое воображение и не представит себе. Жизнь — лучшая сказка.

Мечталось увидеть Тагора, и вот поэт самолично в моей мастерской на Квинсгэт-террас в Лондоне в 1920 году. Тагор услышал о русских картинах и захотел встретиться. А в это самое время писалась индусская серия — панно "Сны Востока". Помню удивление поэта при виде такого совпадения. Помним, как прекрасно вошел он и духовный облик его заставил затрепетать наши сердца. Ведь недаром говорится, что первое впечатление самое верное. Именно самое первое впечатление и сразу дало полное и глубокое отображение сущности Тагора.

На завтраке мирового содружества религий в 1934 году в Нью-Йорке Кедарнат Дас Гупта так вспомнил эту нашу первую встречу с Тагором: "Это случилось 14 лет тому назад в Лондоне. В это время я находился в доме Рабиндраната Тагора, и он сказал мне: "Сегодня я доставлю вам большое удовольствие". Я последовал за ним, и мы поехали в Саут Кенсингтон в дом, наполненный прекрасными картинами. И там мы встретили Николая Рериха и м-м Рерих. Когда м-м Рерих показывала нам картины, я думал о нашем прекрасном идеале Востока: Пракрити и Пуруша, человек, явленный через женщину. Это посещение навсегда осталось в моей памяти".

[1937 г.]

Урусвати, Гималаи

 

Воспроизводится по изданию:

"Октябрь", 1958 г., № 10.

Рерих Н.К. Зажигайте сердца. М., 1978.

 

 

Археология

 

Около Извары почти при каждом селении были обширные курганные поля от Х века до XIV. От малых лет потянуло к этим необычным странным буграм, в которых постоянно находились занятные металлические древние вещи. В это же время Ивановский производил исследования местных курганов, и это тем более подкрепило желание узнать эти старые места поближе. К раскопкам домашние относились укоризненно, но привлекательность от этого не уменьшалась. Первые находки были отданы в гимназию, и в течение всей второй половины гимназии каждое лето открывалось нечто весьма увлекательное.

В бытность в университете Спицын и Платонов провели в члены Русского Археологического Общества, где я потом был пожизненным членом. Этим путем произошло сближение со всею археологической семьею. Кроме славянского отделения, я посещал и заседания Восточного отдела, бывшего под председательством барона Розена. Там же встречал я и Тураева. В то же время Археологическая комиссия дала несколько командировок для исследования древностей Новгородских Пятин и Тверской и Псковской областей. Археологический Институт просил устроить экскурсии, в которых принимали участие не только члены Института, но и гости, например, Милюков, Беклемишев, Глазов...

Большое огорчение доставил и мне и Елене Ивановне Н.И. Веселовский, когда в собрании Археологического Общества он объявил найденные нами на озере Пирос неолитические человекообразные фигурки подделками. Я его спросил, если это подделки, то кто же мог их сделать. Веселовский со своим обычным невозмутимым видом отвечал: "Мало ли кто, может быть, рабочие подбросили". Такое совершенно необоснованное суждение внутренне много подорвало мое уважение не только к Веселовскому, но и к другим, которые смущенно промолчали во время этого несправедливого и ненаучного наскока. На следующий год Веселовский с группою студентов отправился на места наших неоконченных раскопок (обычно так не поступают), и нашел такие же человекообразные фигурки. Тогда в том же обществе Веселовский сделал громогласный доклад о своих необычных находках, а мне пришлось только сказать: "Не знаю, которое же из Ваших сообщений правильно, настоящее или прошлогоднее". На это Веселовский, смутившись, продолжал говорить о подлинности найденных им фигурок. Кроме многочисленных коллекций каменного века русского, удалось собрать и в Европе.

[1937 г.]

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Индия

 

От самого детства наметилась связь с Индией. Наше именье "Извара" было признано Тагором как слово санскритское. По соседству от нас во времена Екатерининские жил какой-то индусский раджа и до последнего времени оставались следы могольского парка. Была у нас старая картина, изображавшая какую-то величественную гору и всегда особенно привлекавшая мое внимание. Только впоследствии из книги Брайан-Ходсона я узнал, что это была знаменитая Канченджунга. Дядя Елены Ивановны в середине прошлого столетия отправился в Индию, затем он появился в прекрасном раджпутском костюме на придворном балу в Питере и опять уехал в Индию. С тех пор о нем не слыхали. Уже с 1905 года многие картины и очерки были посвящены Индии. "Девассари", "Лакшми" (в "Весах"), "Индийский путь" (по поводу поездки Голубева), "Граница царства", "Кришна", "Сны Индии" — все это было написано еще до поездки в Индию, так же, как "Гайятри" и "Города пустынные". С 1923 года мы были уже в Индии и с тех пор все познание Индии, любовь к ней и многие дружеские сношения возросли. Еще в 1920 году в Лондоне нас посетил Рабиндранат Тагор и звал в Индию. После этого в "Модерн Ревью" в Калькутте появилась большая статья о моем искусстве. Это было как бы введением в Индию. Елена Ивановна уже давно знала и любила книги Рамакришны и Вивекананды.

С 1923 года мы объехали главные достопримечательности Индии, начиная с Элефанты, Агры, Фатехпур Сикри, Бенареса, Сарната, побывали в ашрамах Рамакришны, в Адьяре, в Мадуре, на Цейлоне и всюду нашли сердечное приветливое отношение. Установились связи не только с семьею Тагора, но и с многими представителями философской мысли Индии — Свами Рамдас, Шри Васвани, Свами Омкар, Свами Джаганишварананда, Шри Свами Садананд Сарасвати. Сблизились с Джагадис Боше, завязались переписки с Анагарикой Дхаммапаллой, с Рамананда Чаттерджи, с Сунити Кумар Чаттерджи, с Раманом. Скрепилась дружба с художниками Асит Кумар Халдар, Биресвар Сен, с художественными писателями Ганголи, Мехта, Басу, Тандан, Баттачария, Чатурведи, Равал, Кунчитапатам, Тампи, Сиривардхана... (…)

[1937 г.]

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Западни

 

Нагорья Тибета часто до того изрыты сурками, что езда делается очень опасной. Даже на шагу конь иногда нежданно проваливается по колено и глубже. Скакать совсем нельзя — можно коню ноги переломать.

Западни повсюду. Понемногу привыкаешь к опасностям, и они становятся как бы неизбывностью жизни. Однажды в поисках каменного века посреди бурного Новугородского озера потекла лодка. Вода быстро прибывала. Пробовали заткнуть течь — не помогло. А ветер крепчал. Гребцы сумрачно переговаривались. Один греб изо всех сил, а другой вместе с нами двумя откачивал воду:

— Не доедем.

— Говорил, нужно было взять у Кузьмы новую лодку.

— Не доехать. Сиверко захлестывает.

— А плавать умеете?

— Нет, не умеем.

— Ну, тогда еще хуже.

Моя милая Лада и тут проявила твердость и спокойствие:

— Все-таки глупо тонуть, — только и сказала, а сама работала не хуже гребца. Вот у кого учиться мужеству. И почему это слово от мужа, когда пример часто придет от женщины? Вдали показалась синяя пологая коса. Гребец осмелел:

— Ин, доедем.

Но другой продолжал настаивать:

— Куда тебе. Того гляди все полотнище высадит.

А через полчаса авральной работы стало ясно, что мы продвинулись к берегу:

— Быват и корабли ломат, а быват и не ломат.

— Не иначе, что Преподобный Сергий вынес из западни. А была западня, вот уж западня! Ну теперь огонек запалим, обсушимся. Не прошло и часу, как мы причалили к илистой косе. Где тут обсушиваться, когда на песке блеснули вымытые волнами стрелки и скребки.

— Спину-то, Елена Ивановна, пожалейте. Не поденная работа, — улыбается Ефим, а сам легко ступает в лаптях по топкому илу. Славный Ефим!

Тонули мы и в Финляндии на озере в растополь перед ледоходом. Пробовали тонуть в Балтийском море около Гапсаля. Лада чуть не сгорела. Юрия чуть не застрелили в Улан-Баторе. Много было всяких западней и водных и земных злокозненных. Учились жизни всячески.

 

[1937 г.]

Лист дневника № 38

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Зажигайте сердца. М., 1978.

 

 

Лада

 

Лада — древнерусское слово. Сколько в нем лада, вдохновения и силы! И как оно отвечает всему строю Елены Ивановны. Так и звали ее. Когда Серов работал над ее портретом, он уверял, что основою ее сущности есть движение. Вернее сказать — устремление. Она всегда готова. Когда она говорит об Алтайских сестрах для всенародной помощи, то в этом призыве можно видеть ее собственные основные черты. Принести помощь, ободрить, разъяснить, не жалея сил — на все это готова Елена Ивановна. Часто остается лишь изумляться, откуда берутся силы, особенно же зная ее слабое сердце и все те необычные явления, которым врачи лишь изумляются. На коне вместе с нами Елена Ивановна проехала всю Азию, замерзала и голодала в Тибете, но всегда первая подавала пример бодрости всему каравану. И чем больше была опасность, тем бодрее, готовнее и радостнее была она. У самой пульс был 140, но она все же пыталась лично участвовать и в устроении каравана и в улажении всех путевых забот. Никто никогда не видел упадка духа или отчаяния, а ведь к тому бывало немало поводов самого различного характера.

И живет Елена Ивановна в постоянной неустанной работе, так — с утра и до вечера. Поболеет немного, но быстро духом преодолевает тело, и опять уже можно слышать, как бодро и быстро стучит ее пишущая машина. Сейчас друзья хотят издать письма Елены Ивановны. Конечно, часть писем, да и в извлечениях. Если бы все, то получилось бы много томов.

Особа и необычайна деятельность нашей вдохновительницы. В разных странах целые очаги питаются ее помощью, прилетающей на крыльях аэропланов. Она всегда спешит с помощью. Ждут слова утешения, утверждения и пояснения. Даже из друзей многие не знают, что Еленою Ивановной написан ряд книг. Не под своим именем. Она не любит сказать, хотя бы косвенно, о себе. Анонимно она не пишет, но у нее пять псевдонимов. Есть и русские, и западные, и восточные. Странно бывает читать ссылки на ее книги. Люди не знают, о ком говорят. По мысли Е.И. возникают женские единения. Особая прелесть в том, что многое возникает, даже не зная истинного источника. Велика радость — давать народу широкое мировоззрение, освобождать от суеверий и предрассудков и показать, насколько истинное знание есть путь прогресса. Лада — прекрасное древнерусское имя.

 

[1938 г.]

Лист дневника № 54

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Зажигайте сердца. М., 1978.

 

 

Еще радости

 

Еще радости. Если мир сейчас скуп на радости, если мир сейчас погрузился в безобразное человеконенавистничество, то тем более хочется вспоминать об истинных радостях, которые слагали энтузиазм. Вот вспоминаю прекрасного "Принца и нищего" Марка Твэна, который дошел к нам уже в первые школьные года. Удивительно, как имя Марка Твэна широко прошло во всей России и всюду несло с собою радость и светлое воодушевление. Писатель нашел подход к душе человеческой и рассказал просто и зовуще о вечных истинах. Многие из нашего поколения помянут добром это великое имя. Также вспоминаю и Золя, который в своем романе, посвященном битве за искусство Мане, был для меня вратами в познавание жизни искусства. Подошли и Шекспир, и Гоголь, и Толстой, и Вальтер Скотт, и Гофман, и Эдгар По. Иногда даже не знаешь, откуда и как доходили такие многозначительные книги, которые явились на всю жизнь поворотными рычагами, но они приходили как бы откуда-то предназначенные, и тем сильнее запоминается эта радость. Вот Елена Ивановна всегда вспоминает какую-то книгу "История кусочка хлеба". Даже имя автора не упомнилось, но само содержание дало незабываемый импульс. "Принц и нищий" тоже была одна из любимейших повестей Елены Ивановны. А потом через многие, многие годы эти первые путевые вехи вырастают в целые монументы, и всегда хочется сказать этим знаемым и незнаемым авторам сердечную признательность.

В шуме быта так многое стирается, и тем замечательнее посмотреть, какой именно отбор сделает сама жизнь. История в конце концов отчеканивает характерные лики. Так же точно и в человеческой жизни остаются вехи нестираемые. Обернешься назад и, как с холма, сразу видишь отметки на придорожных камнях. Почему-то говорят, что детство особенно ярко встает лишь с годами. Думается, что это не совсем верно, просто мы оборачиваемся пристальнее и ищем, где же те добрые вехи, которые помогли сложить весь последующий путь. Естественно, что к этим добрым вехам, первым и поразительным, обращается наше особое внимание. К ним — наша первая радость, наше первое воображение и наша первая признательность.

[1939 г.]

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Финляндия

 

Замечательны сны Елены Ивановны. Много их. Бехтерев записал часть. В начале декабря 1916-го был такой сон: Е. И. ходит по дворцам, пустынным и заброшенным. Видит группу художников «Мира искусства» — они переписывают картины и обстановку. Затем вдали появляется отец Е. И. и манит её поспешить за ним. Идут по каким-то холмам, приходят к небольшому домику, окружённому оградой из шиповника. Синее небо и много цветов.

Тогда же для «Русского слова» пишу, по обычаю, к рожде­ственскому номеру сказ «Страхи». Спрашивают, отчего такой сумрачный?

Подошло Рождество, прошли школьные экзамены, Е. И. решила на праздники ехать в Финляндию. Все гостиницы оказались заняты, хорошо что Ауэр надоумил ехать в незнакомый нам Сердоболь (Сортавала) на севере Ладоги. Решили, по­ехали. Конечно, бабушки и тётушки считали такую морозную по­езд­­ку сумасше­ствием. Было 25° мороза по Реомюру. Вагон оказался нетопленным — испортились трубы. Всё же доехали отлично. «Сейрахуоне», гостиница в Сортавале, оказалась совсем пустой. Ладога с бесчисленными скалистыми островами —
очаровательна.

Финны были к нам очень дружественны. Знали и любили моё искусство. Моя дружба с Галленом Каллела тоже была известна. Семья Солнцевых — славные люди. Мы сняли дом Ихинлахти, имение Реландера. Поездка на праздники превратилась в житьё. Для моей ползучей пневмонии климат Финляндии был превосходен. Ихинлахти была тем самым домом с оградой из шиповника, который Е. И. видела во сне.

Тогда же укрепилась мысль достать мои картины из Швеции, где они оставались с 1914 года после выставки в Мальмё. Лето 1917 года — Ихинлахти. Зима 1917–1918-го: Сортавала, [Г]енецен Талу. Лето 1918-го — на острове Тулола среди разнообразных шхер ладожских. Поездка на Валаам. «Святой остров» (кажется, он теперь в Русском музее). Россияне мало знали Ладогу!

Зима 1918 года — Выборг. Выставка в Стокгольме. Бьёрк и Мансон помогли — оба знакомы ещё с Мальмё. Затем выставка в Гельсингфорсе у Стриндберга. Атенеум купил «Принцессу Мален». Исторический музей тоже хотел купить «Каменный век», но у них имелась лишь малая сумма в 5000 марок.

Вспомнили мы с Е. И. наши прежние поездки по Суоми — Нислот, Турку, Лохья, конечно, Иматра и каналы. Впереди были Швеция и Англия. Дягилев помог с визой и с выставкой.

[без даты]

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Листы дневника. Том 3. М.: МЦР, 1996. С. 599–600.

 

 

 

Еще гибель…

 

Ранней весной 1907 года мы с Еленой Ивановной поехали в Финляндию искать дачу на лето. Выехали еще в холодный день, в шубах, но в Выборге потеплело, хотя еще ездили на санях. Наняли угрюмого финна на рыженькой лошадке и весело поехали куда-то за город по данному адресу. После Выборгского замка спустились на какую-то снежную с проталинами равнину и быстро покатили. К нашему удивлению, проталины быстро увеличились, кое-где проступала вода, и, отъехав значительное расстояние, мы, наконец, поняли, что едем по непрочному льду большого озера. Берега виднелись далекой узенькой каемкою, а со всех сторон угрожали полыньи, и лишь держалась прежде накатанная дорога. Наш возница, видимо, струхнул и свирепо погонял лошаденку. Впрочем, и лошадь чуяла опасность и неслась изо всех сил. Местами она проваливалась выше колена, и возница как-то на вожжах успевал поднять ее, чтобы продолжить скачку. Мы кричали ему, чтобы он вернулся, но он лишь погрозил кнутом и указал, что свернуть с ленточки дороги уже невозможно. Вода текла в сани, и все принимало безысходный вид. Елена Ивановна твердила: "Как глупо так погибать".

Действительно, положение было беспомощное. Лопни ленточка изгрызанного льда, и мы останемся в глубине большого озера, и никому и в голову не придет нас там искать. Лошадь скакала бешено и уже не нуждалась в кнуте. Стал приближаться берег, и мы заметили, как по нему сбегался народ и о чем-то отчаянно жестикулировал. Скоро мы догадались, что это была речь о нас. Но лошадка все-таки вынесла, и когда мы подъехали к пологой гранитной скале, то оказалось, что лед уже оторвался сажени на полторы. Лошадка сделала неимоверный скачок, саны нырнули в воду, но уже копыта карабкались по скале, и сбежавшиеся люди подхватили. Собравшаяся толпа напала на нашего возницу, крича, что он знал о том, что путь через озеро уже был окончательно закрыт три дня тому назад. Какая-то побережная власть записывала имя возницы, а все прочие изумлялись, как удачно мы выбрались из угрожавшей гибели. Люди удивлялись нашему спокойствию, но ведь мы ничего другого и не могли придумать, как только положиться на быстроту финской лошадки. Среди разных пережитых опасностей крепко запомнилось это финское озеро.

[1939 г.]

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Больной год

 

Этот год оказался больным во всех отношениях. Все мы переболели. Если подсчитать все болести, то выйдет, что ими была занята большая часть года. И сердце, и невралгия, и гланды, и зубы, и глаза, и всякие раздражения слизистых оболочек, и лихорадки. Удивительно, как все сгустилось и в каких неожиданных формах. Впрочем, и все в мире столкнулось неожиданно. Отовсюду пишут о плохом здоровье. Всюду жалуются. А положение все усложняется.

Конечно, и в прошлом было немало болезней — и печень, и пневмония, и всякие виды инфлуэнцы. Требовался и Кисловодск, и Нейенар. Врачи — Двукраев, Романовский, Цейдлер, Бертенсон иногда даже устрашали. Бодрее всех был Двукраев. Его формула — "ближе к земле" запомнилась.

Лучше всего мы чувствовали себя на тибетских нагорьях; казалось, мы были окружены всякими опасностями и невзгодами, но весь путь устояли в палатках, на крепчайшем морозе. Удивительно, как выдержала Е. И. Только раз в Нагчу было у ней такое воспламенение центров, что можно было опасаться — как выдержит. На морозе — огнем горела. Но и это прошло. Вообще азийские просторы — целительны. Вспоминаем и финские снега 1916—17. Они переломили отвратительную пневмонию. Морозно было в Сердоболе и на Ладожских островах. Полыхало северное сияние, и звенел и благоухал снежный воздух. Не раз на Гималаях вспоминали мы эти снежные сияния.

Здесь превосходен горный воздух. Здесь горные сияния, названные Гималайскими свечениями. Целая сказочная горная страна. Почему же этот год выдался таким больным? Люди ли его отравили? Снизились ли потрясающие пространственные токи? Не удивимся, если ожесточенная, свирепая мысль человеческая отравляет пространство.

В университетах теперь начали изучать мысль и мозговую деятельность. Наконец-то признали, какою мощною энергией обладает человечество. Уже давно знали, что взрывы могут вызывать дождь. Таким путем познается энергетическая основа. Может быть, скоро поймет человек, что его мысль есть рассадник и вреда и блага.

Весь словарь лукавства и предательства произнесен потрясенным человечеством. Но не в произнесении, а в мысли несказанной главная сила. Кто знает, на какие расстояния действует мегафон мысли? Много новых разновидностей болезней сейчас в мире. Многие не опознаны. Некоторые принимают вид эпидемий. Не мысль ли их творит? Больной нынешний год.

[1939 г.]

 

В сб. "Из литературного наследия" очерк был опубликован с сокращениями.

Полностью он представлен в издании: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 2. М.: МЦР, 1995.

 

 

Нутро

 

Случалось так, что Горький, Андреев, Блок, Врубель и другие приходили вечерами поодиночке, и эти беседы бывали особенно содержательны. Никто не знал об этих беседах при спущенном зеленом абажуре. Они были нужны, иначе люди и не стремились бы к ним. Стоило кому-то войти, и ритм обмена нарушался, наступало молчанье и торопились по домам. Жаль, что беседы во нощи нигде не были записаны. Столько бывало затронуто, чего ни в собраниях, ни в писаниях никогда не было отмечено. То же и с Куинджи. В собрании — он один, а в одиночной беседе вставал совершенно иной облик — самый ценный и неповторимый.

В эскизах тоже отображается то, что в картинах уже заслоняется множеством соображений. Большая часть эскизов и набросков теряется. Иногда целые пачки таких листиков летят в корзину. А кто-то будет спрашивать, но где же эскизы? Не писались же картины без предварительных заметок! Многое — в огне. На днях застал Елену Ивановну за уничтожением большой части архива. Как отцветшие осенние листья, летели записи и письма в корзины. Все уносилось в жертву Агни. Ведь жаль? Ну, а кто стал бы разбирать эти наслоения десятков лет? Справедливо Е.И. заметила, что и мой архив тоже принесен в жертву Агни и с эскизами и с рисунками.

Итак, нутряная жизнь рассеивается. Знаки ее или сгорят или умолкнут вместе с ушедшими собеседниками. Ушли, ушли, ушли! — слышится изо всех стран. Даже удивительно смотреть на длинные списки имен, а самих-то человеков уже здесь и нет. Вот и сейчас каждое письмо требует двух — трех месяцев, если вообще дойдет! На телеграммы нет ответа и не знаем, дошли ли? При таких встрясках всякие архивы кажутся осенними листьями. И природа тоже негодует. Ливни, смыты дороги. Газета не пришла. Радио нередко по горным условиям замолкает или возмущенно шипит, чтобы не передать облыжные выдумки — плоды министерств "пропаганды". Не бывало столько выдумок. Не потрясалась так нутряная жизнь.

Особенно удивительно наблюдать лики человека на людях и наедине. Спадает все заставленное, намозоленное, насильное. Много значительнее человек в беседе одиночной. При доверии к собеседнику не боится человек сказать нутром. Лучшие слова, заветные мысли — не для всех.

 

5 Августа 1940 г.

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Будущее

 

Удивительно, как бесследно проваливаются многие подробности прошлой жизни. Исчезают так начисто, словно бы никогда их и не было. Иногда Е. И. помянет такое, о котором у меня нет и следа. Даже многие болезни мои стерлись. Недавно, когда я опять проделывал полный "курс" старой знакомой инфлюэнцы, Е. И. вспомнила об ужасных головных болях, бывших у меня. Странно, что и боли можно совершенно забывать. Может быть, всегдашнее устремление к будущему стирало прошлое.

Может быть, мало кто вспоминает о прошлом, как Е.И. и я. Даже очень светлое, насыщенное делами прошлое проваливается перед ненасытным будущим. И в самые тяжелые часы мы реально жили для будущего. Самые трудные перестроения совершались без боли, ибо делалось это для будущего. И с годами, когда, казалось бы, горизонт будущего должен бы уменьшаться, та же самая необоримая воля к будущему вела неудержно.

В будущем — благо. В будущем — магнит. В будущем — реальность. Любите прошлое, когда оно вынырнет из нажитых глубин, но живите будущим. Со всею судьбою и кармою, и мойрою, и кисметом будущее притягательно.

"И это пройдет", повторяет человек слово восточной мудрости, когда вступает в новые теснины. Именно пройдет, по закону эволюции. Мыслим о будущем не законами, но очарованиями будущих совершенствований. Твердыня Союза Народов, еще не сложенная на земле, уже сияет в будущем. Не углубим подробности, ибо мысль о будущем должна быть прекрасна и не вместится в экономику сегодняшних будней.

Вот уже говорят о ненужности молоха-золота. Ценность труда — истинная ценность! Два десятка лет назад это казалось смешною утопией, а сейчас в бедствиях, в грозе и молнии человек уже прошел и золотые теснины. И меч будет перековываться на плуг. И крылья вместо убийства и разрушения понесут знание и благо. Армагеддон пройдет. После грозового вихря и ливня воскреснет радость мирного труда. Здравствуй, будущее!

15 Октября 1940 г.

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Сорок лет

 

Елена Ивановна Рерих. <br>1930-е гг. Наггар, Индия.Сорок лет — немалый срок. В таком дальнем плавании могут быть извне встречены многие бури и грозы. Дружно проходили мы всякие препоны. И препятствия обращались в возможности. Посвящал я книги мои: "Елене, жене моей, другине, спутнице, вдохновительнице". Каждое из этих понятий было испытано в огнях жизни. И в Питере, и в Скандинавии, и в Англии, и в Америке, и по всей Азии мы трудились, учились, расширяли сознание. Творили вместе, и недаром давно сказано, что произведения должны бы носить два имени — женское и мужское.

Как всегда, остаются не записанными лучшие переживания. Может быть, и слов для них недостаточно. Нигде не записаны труды и познавания моей Лады. Уже не говорю о философских достижениях. Кое-что из них вошло в письма к друзьям и было напечатано (под пятью псевдонимами. Можно ли при жизни открывать их?). Мало сказано о конной экспедиции по Тибету и Монголии. Много ли из женщин на коне преодолевали горы, реки, пустыни?

Нигде не сказано о даре прозрения. А ведь все мы свидетели, как до русских потрясений были указаны грядущие события. В 1927 году в Тибете были сказаны события в Испании. В 1929 году были подробно указаны бедствия великих армий под Дюнкерком. И с какими показательными подробностями прозрены события! А Финляндия, Англия, резня в Хотане, вступление русских войск в Польское полесье, прохождение войсками Ирана, но тогда знали его как Персию. Были предуказаны намерения Японии и судьбы Китая.

Много чего. Люди получали предупреждения и, как обычно, не обращали на них внимания. Однако за годы прозревались события. Как всегда, определились они не календарными сроками, а сопутствующими жизненными знаками. Все это не записано. А ведь кто-то пожалеет, что так многое замечательное не было запечатлено. Из ученых Бехтерев прислушивался внимательно, а затем несколько врачей и исследователей проходили мимо равнодушно.

Сейчас война изуродовала всю жизнь. Прервалась переписка. Неизвестна судьба многих друзей. Книги и архивы, может быть, уничтожены. Общества пресечены. Мысль человеческая — в оковах. Утеснители Культуры кричат о ее спасении. Знание подавлено. Гуманизм забыт. Искусство забито. Армагеддон! Родная Лада — сегодня сорок лет нашего дружного пути!

10 Ноября 1941 г.

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Четверть века

(07.03.1942)

 

(…) Нынче исполнилось четверть века наших странствий. Каждый из нас четверых в своей области накопил немало знаний и опыта. Но для кого же мы все трудились? Неужели для чужих? Конечно, для своего, для русского народа мы пе­ревидали и радости, и трудности, и опасности. Много, где нам удалось внести истинное понимание русских исканий и достижений. Не на миг мы не отклонялись от русских путей. Именно русские могут идти по нашим азийским тропам.

И Юрий и Святослав умеют сказать о ценностях народ­ных. Умеют доброжелательно направить молодое мышление к светлым путям будущего. Юрий — в науке, Святослав — в ис­кусстве прочно укрепились. Разве для чужих? Велики нахож­дения Елены Ивановны. Ее записи найдут живой отклик в сердцах искателей-мыслителей. Разве для чужих? И «Алек­сандр Невский», и «Ярослав», и «Святогор», и «Микула», и «Настасья Микулишна» прошли по Индии и останутся во сла­ву народа русского. И «Сергий Радонежский», и «Древний Новгород», и «Нередица», и «Открываем врата», и «Вестник» — все напомнит о братском народе, о неделимой, дружной великой семье народов. Для народа русского мы трудились. Ему несем знания и достижения.

7 Марта 1942 г.

Листы дневника № 325

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Зажигайте сердца. М., 1978.

 

 

Гималаи

 

Вот и еще две гималайские темперы ушли. Многие сотни их улетели. Иногда бывает жаль, что они так скоро бесследно исчезают. Не жаль самих вещей — пусть себе путешествуют. Может быть, порадуют кого-то! Но жаль, что нельзя по ним сложить панораму наших азийских странствий. Бывает, мы с Е.И. по ним вспоминаем многое пережитое — вершины, вос­ходы, закаты, бури, снега, радость солнца, горные озера, ре­ки, водопады, орлиные гнезда монастырей тибетских...

Трудно будет без Гималаев, без долины Кулуты, без снежных перевалов. Вот тогда и пригодились бы путевые тем­перы. Портативны они. Даже при малом багаже возможно иметь их хоть сотни три-четыре. Но многое уже разлетелось и по Индии, по Америке, по Европе. Этих странников уже не сыскать. И теперь Е.И. любит иногда просмотреть эту горную страну и вспомнить все радости нашего странствия, все пре­одоленные трудности, встречи и добрые и недобрые.

Конечно, память в складах хранит все такие вехи и при случае показывает их. Но иногда Е.И. любит и в красках посмотреть азийскую панораму. Гималаи! Сколько к ним ус­тремлений! Как широка и прекрасна эта обширная горная страна — Крыша Мира. От Памира через весь Тибет — от Ку-энь-Луня до индийских равнин — неизмерима в красоте мно­гообразной.

Когда мы шли после Танглы через перевалы в 22.000 ф., кругом вставали несчетные снеговые вершины. Кто побывал во всех этих извилинах и ущельях? Много ли видели летуны над Эверестом? Да и то, говорят, что они вместо Эвереста сняли Макалу. Велика литература о Гималаях, но мала она сравнительно. И каждый-то день что-то новое и чудесное, и грозное, и прекрасное.

Гималаи! Вот перед нами на север две вершины Гепанга в 23.000 футов, так схожие в очертаниях с Белухою. Каждый день — новое освещение, новые небеса. Суровый перевал Ро­танг — нынче под ним в Рале семьдесят локтей снега. Все неисчерпаемо новое и чудное. Неповторимы очертания Кам­ня. Самоцвет!

 

24 марта 1943 г.

 

Воспроизводится по изданию:

«Страны и народы Востока», вып. 14. М., 1972.

Рерих Н.К. Из литературного наследия. М., 1974.

 

 

Памятный день

 

Среди потря­сений именно энтузиазм выводит человека на стезю достиже­ний. Во всех наших странствиях именно энтузиасты запомнились светлыми оазисами. Мудряки земные называют энтузиастов мечтателями. А на поверку оказывается, что энтузиасты чуяли действительность и были истинными реали­стами, пылая светлым будущим.

Великий пример светлого энтузиазма — Елена Ивановна. Она верна, непоколебима. На днях Елена Ивановна вспом­нила трогательный эпизод из ее раннего детства. В Бологовской церкви семья Путятиных имела особое знатное место на клиросе. По праздникам все ездили на службу в праздничных нарядах. Е.И. помнит и белое платье с кру­жевами, и шелковые чулки, и белые сапожки. И вдруг она видит, как через решетку протягивается крошечная загоре­лая ручка и робко гладит белый сапожок. Е.И. так и за­стыла, чтобы не спугнуть девочку. Стало стыдно, незабываемо стыдно и за свое кружевное платье, и за шел­ковые чулки, и за белые сапожки, и за знатное место. Ка­кая радость для Е.И. помочь, отдать, ободрить. А здесь это тем труднее, что язык-то чужой. Местное наречье пахари очень своеобразно и примитивно. Устроила Е.И. в службах — полы, печи, застеклила окна, а они все это выбросили. Пол — земляной, очаг дымный, окна без стекол. Так пове­лось от дедов.  И трогать нельзя.

Деятельность Е.И. и ее внутренний смысл должны стоять примером. При отправлении нашей Азиатской экспедиции предполагалось, что Е.И. понесут в легкой дэнди, ибо она верхом не ездила. Но после первых же дней Е.И. решила, что она «на людях не поедет», села на коня и всю экспеди­цию проделала на коне, на яке, на верблюдах. При этом замечательно, что лошадь, многих заносившая, под Е.И. шла всегда спокойно. Е.И. первая русская женщина, проделавшая такой путь. А тропы азийские часто трудны — и узкие горные подъемы, и речные броды, и трещины, и тарбаганьи норы. Ну да и встречи с разбойными голоками тоже не очень приятны. Но замечательно присутствие духа Е.И. в самый опасный час. Точно Жанна д'Арк, она восклицает: «Смелей! смелей!» Да, было много опасных встреч, и всегда проходили без страха, без вреда. Так и шли.

 

1 марта 1946 г.

 

Воспроизводится по изданию:

Рерих Н.К. Листы дневника. Том 3 (1942-1947). М.: МЦР, 1996.

 

 

 

Начало страницы