ruenfrdeit
Скрыть оглавление

1931-1933 гг.

1931 год

Наскоки

 

1932 год

Обращение к Лиге Культуры

 

1933 год

Письмо-привет Рериха “Родной старине” и рижскому кружку ревнителей старины

Роскошь

Священный знак

 

 

 1931 год

 

Наскоки

 

В письмах ваших сообщается, что какие-то индивидуумы упрекают друзей наших в том, что они будто бы считают меня богом, желая этим как бы задеть и друзей и меня. Какая вредительская чепуха!

Ответ на все готов. Посмотрим, насколько нелепо кощунство темных.

В чем же заключается в моей деятельности то, что вызывает их негодование?

Я пишу книги, посвященные искусству и знанию, посвященные культуре. Очень многие делают то же самое. Метерлинк, Бернард Шоу, Уэллс, Тагор часто появляются со своими книгами и занимают общественное внимание, но никто не негодует.

Мне посвящено несколько биографий и симпозиумов, но сравнительно с литературою, посвященной другим художникам и деятелям знания и искусства, их гораздо меньше издано в Америке. Правда, в России и в Европе за период от 1907 до 1918 года было издано девять монографий и несколько десятков особых номеров художественных журналов, посвященных моему творчеству. Но никто не негодовал, и все это считали совершенно естественным реагированием общественного мнения.

В течение семнадцати лет до приезда в Америку я руководил художественными школами и различными просветительными, художественными и научными учреждениями. Школа Общества Поощрения Художеств, в которой было до двух с половиной тысяч учащихся и восемьдесят профессоров, в обиходе постоянно называлась школою Рериха. Учащиеся говорили: "Пойду к Рериху" или "учусь у Рериха", и никто из Комитета нашего не претендовал на такой глас народный. Наша председательница Евгения Максимилиановна Ольденбургская постоянно говорила мне: "Приеду к вам" или "говорят, у вас там...", в таких выражениях благожелательно идентифицируя понятие школы с моей личностью как представителя и главного ответственного лица. И опять никакого негодования не возбуждалось в общественном мнении.

Я коллекционировал старинные картины и предметы каменного века. В монографиях отмечалось значение моих художественных коллекций и признавалось, что моя коллекция каменного века является самой обширной — в этом был просто неотъемлемый факт.

Я пишу картины, что совершенно естественно для всякого художника. Я пишу много картин, что опять-таки не является небывалым в истории искусства. Мои художественные выступления как в России, так и в Европе, доставили мне как признание общественное, так и почетные награды и избрания. Никто не негодовал на эти проявления общественного мнения. На международных выставках меня приглашали занять отдельные залы, и никто не протестовал против таких решений жюри.

Мне приходилось постоянно выступать за сохранение сокровищ творчества и за улучшение быта художников и ученых. И эти мои зовы никто не считал чем-то сверхъестественно божественным, но, наоборот, к моему сердечному удовлетворению, мне неоднократно удавалось помочь моим собратьям в искусстве и науке.

Мне приходилось устраивать многочисленные выставки и приветствовать представителей иноземных государств. И опять ни в среде сородичей, ни среди иностранцев не возбуждалось никаких злонамеренных толкований.

Возьмем ли мы идею Знамени Мира и последний номер бюллетеня нашего Музея, посвященный конференции в Бельгии, — быть может, какой-то злоязычник начнет упрекать в том, почему "Пакт Рериха" называется так, а не иначе? Но почему же он тогда не возражает против "Пакта Келлога" и всех прочих пактов и установлений, символически носящих определенное имя?

Возьмем ли мы образование многих Обществ, которые захотели принять мое имя, новость ли это? Уже давно в России существовали кружки Рериха, и все время нам приходится совершенно неожиданно наталкиваться на существование подобных кружков, даже совершенно нам неведомых. Уже пятнадцать лет тому назад Леонид Андреев писал о "Державе Рериха", а Балтрушайтис о "Чаше Грааля" и Бенуа о "Барсовых прыжках успехов". Все такие заявления не вызывали никаких писем в редакцию и никаких явных злобствований. Наоборот, список друзей прекраснейших и действительных представителей искусства и науки, являющих собою истинный критерий, постоянно возрастал и продолжает расти, не устрашенный ни "шарлатанством", ни "божественностью".

Наконец, когда из темных намерений, из вымогательства известная темная личность почтила меня большою статьею под названием "Шарлатана"*, то в самом содержании статьи он привел столько раздутой лжи якобы о торжественных моих всемирных шествиях, что в самых дружественных статьях не было сказано столько величия и мощи, сколько приписал язык злобы, и автор статьи сам не заметил, что содержание статьи опровергло его же название.

Спрашивается, что же делается мною такого дурного, что бы могло возбудить чье-то негодование, если только это не есть выражение мелкой зависти или злобы?

Гималайский Институт Научных Исследований — неужели это дурно или сверхъестественно? Или моя забота о собирании отделов искусства кому-то не дает спать? Или кажется "божественным", что мое двадцатипятилетие праздновалось в России, а сорокалетие деятельности в Америке, когда пришло десять тысяч друзей? Все мои призывы к охранению сокровищ искусств и науки — разве это противоестественно? Писание картин, сам смысл которых, казалось бы, должен был вызывать добрые мысли, неужели и это противоестественно? Руководство школою с желанием дать хорошее художественное образование массам, неужели и это или "шарлатанство" или "божественность"? Поднесение мне особой медали, выбитой в Бельгии — но ведь не я же сам ее себе поднес? Почетный Легион — но ведь многотомны списки носителей этого ордена? Звезда Св. Саввы, или Северная Звезда Командора — но, вероятно, шведский король был бы очень изумлен, узнав от шептунов, что он дал мне ее не за художество, но наградил бога или шарлатана? Французские ученые и художественные Общества, Югославская Академия, Археологический Институт Америки и другие учреждения во многих странах — неужели они давали свои отличия не за факты, им вполне известные, но за божественность или за шарлатанство? Или кого-то тревожит имя на здании? Но тогда его бедному созданию придется много тревожиться и при имени Родена и Моро, и Мане, и Мареса, и Торвальдсена.

Или, может быть, темненькое сознание обеспокоено, что я еще не умер, но ведь неоднократно газеты хоронили меня в разных странах. Жалкие сознания шептали, что я не мог написать все мои картины, именно потому, что этот оппонент и не мог бы сам написать столько картин. Шептали, что я вовсе не Рерих.

Конечно, все эти скудные и не отвечающие истине суждения нам любопытны лишь со стороны психологической. Подсказаны ли они яростью шовинизма или тупостью провинциализма, или же тою мрачною злобою, которая восстает против всего, где повторено слово Культура? Тьмы много в нашем мире; судороги этой тьмы угрожают через всю инертность массы, через все предательство, для которых каждый факт стремления к строительству кажется чем-то сверхъестественным, нарушающим их кладбищенский покой.

Во многих моих писаниях, отдавая должное восхищение художникам, я указывал на отсутствие шовинизма, который был бы совершенно не к лицу стране, вместившей все нации мира. Клеймо шовинизма является лишь доказательством невежества. Плачевно было бы приписать произнесенные кем-то нелепости провинциализму, ибо что же может быть ничтожнее и смешнее ограниченности и старомодности такого сознания!

Предположим, что это злоба невежества — оно будет более существенно, нежели другие два предположения о шовинизме и провинциализме. Конечно, злоба тьмы ради своего существования должна преследовать все устремленное ко благу. Но не забудем, что именно столкновение света и тьмы создает строительство, к которому ничто не может воспрепятствовать устремляться тем, сознание которых зовет их к неотложным заданиям Культуры. Будем всегда основываться на фактах, на действительности, которых так боится тьма, но которые для нас всегда и во всем будут единственною основою. 

13 Ноября 1931 г.

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

 

1932 год

 

Обращение к Лиге Культуры

 

Проф. Рерих открыл Заседание следующим обращением: «Широкая программа Всемирной Лиги Культуры, сообщенная вам прошлою почтою, поистине, открывает новые неизмеримые возможности. Приведенная в действие спокойно, не тревожа темных элементов, программа Лиги вызывает к культурной работе самые неожиданные слои, которые вместо кажущейся некультурности окажутся полезными работниками на культурном поле. Вполне понятно, что Лига Культуры, покрывая все наши учреждения, отнюдь не должна исключать их. Постепенно можем начать думать о тех жизненных применениях, которые, конечно, не могли входить в программу наших образовательных учреждений и обществ. Например: ранее мы не могли думать о сотрудничестве с кооперативами вроде Пан-Космос, [которые] могут принять участие в деле на пользу общую.

Чувствуется особенная красота в том, что Лига должна охватить все области жизни. Ведь то, что делалось в пределах цивилизации, может быть творимо и в необразимых горизонтах Культуры. От отправной точки зрения будет зависеть и само качество работ.

Любое жизненное предприятие, конечно, может сделаться культурным. Лишь темные преступные своекорыстные поползновения останутся в пределах мрачной невежественности. Но всестроительство домашнее, общественное, государственное, конечно, может быть подвержено единому и благому созидательному закону Культуры. Под этим светлым всеобобщающим Знаменем решительно все положительные явления жизни мо­гут быть преображены как светлое полезное творчество. Не рабы и тираны, не низшие и высшие, но как сознательные сотрудники сужденного блага человечества соберутся все отде­лы Лиги Культуры. Понятно, почему предусмотрено не кри­чать об этом строительстве на перекрестках. Каждый преждевременный крик может принести неизгладимый вред. Понятно, почему предусмотрено, чтобы все отделы и бесчис­ленные подразделения их основывались совершенно жизненно, не в мертвой системе, но в последовательности свободного мирового творчества. Не будем даже предугадывать, которые именно отделы и где именно оснуются и разовьются быстрее. Пусть сама жизнь покажет, где наибольшая культурная отзывчивость и где те сотрудники, которые уже в сердце своем готовы принять и оценить Знамя Культуры. Во всяком случае, среди уже существующих наших Обществ ясно определяется множество подходящих элементов для строительства во имя Культуры. Главное, как сказано, не удивляться и не ужасать­ся, если вместо ожидавшихся высших проявлений первыми подойдут какой-либо ремесленный цех или кооператив, или молодежь в самых неожиданных запросах о строительстве.

В свободном доступе, в благожелательном вмещении прежде всего и выразится этот благожелательный объединяю­щий принцип Культуры, который создавал некогда лучшие страницы истории человечества. Если, к сожалению, в пределах цивилизации возможна была и ненависть, и зависть, и все признаки мелких червей разложения, то в  Культуре все эти мерзости недопустимы по существу самого благого строи­тельства и по ширине открывающихся горизонтов, где реши­тельно всему строительному приуготовлено место.

Итак, начинайте строить отделы Лиги. Вы понимаете, по­чему я не хочу, чтобы это мое обращение появилось бы на печатных страницах или вышло бы за пределы самых бли­жайших сознательных сотрудников. Но будем зорки во всех направлениях. Научимся безошибочно распознавать друзей Культуры и благожелательно находить достойное место каж­дому вновь приходящему. Все мы знаем, насколько человечество нуждается сейчас в путях Культуры. Потрясения всяких кризисов вспыхивают уже не ежемесячно, но каждодневно. В ужасе и в растерянности человечество обращается к разрушительным мерам, забывая о тяжких последствиях всех разрушений или спохватываясь слишком поздно, когда все сроки благоприятные уже истекли для них. Итак, только что окончив первое десятилетие образовательных работ, мы подняли Знамя Культуры, которое обязывает всех нас к дальнейшей и все расширяющейся созидательной работе.

Сегодня первый день 1932-го года. Пусть в первый же день этого года в сердцах наших неугасимо вспыхнет еще один огонь во имя блага Культуры, который поможет нам неустрашимо перейти все темные пропасти и обратить и эти темные пространства в Обители Света. В Добрый Путь!» 

1 января 1932 г.

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 3. М.: МЦР, 1995.

 

 

 1933 год

 

Письмо-привет Рериха “Родной старине”

и рижскому кружку ревнителей старины

 

Привет друзьям !

 

В далеких Гималаях сохранно перед нами лежат выпуски “Родной Старины”. Здесь в далеких краях эти страницы еще милее и дороже. Истинный привет зачинателям древле-православного исторического вестника. Как прекрасна мысль запечатлевать все самое изначальное, самое драгоценное. При пожаре мира как в сохранную скрыню полагается истинное сокровище до сужденого часа. Сколько драгоценных устоев сохраняется в изображении древних храмов и святоотеческих преданий. Сколько прекрасных мыслей выявлено на страницах “Родной Старины”. Все это так нужно, и будет еще нужнее. Острова духовные, отмеченные народною мудростью, озаряются огнями сердца. Для сердец молодых наглядные и доступные изображения близко напомнят о заветах духовных. Как на холме благовест звучат все призывы Рижского Кружка Ревнителей Старины. Как перезвоны малиновые звучат эти зовы о Благолепии, о победе над врагами адовыми, все исторические справки о монастырях, стихиры о Св.Иосафе, Царевиче Индийском, о зерцалах душ, славные напоминания о Св.Сергии Радонежском, просветителе народа Русского, о Белых Спасах, о Чудотворных Иконах, — все эти старательные писания пусть напомнят молодежи о путях извечных.

Именно в дни трудные, когда узко время и темны ночи, тогда драгоценно вспоминать об истинных сокровищах духа. Когда всем так безмерно трудно, разве не зовет колокол к Свету Единому. Звенигород Светлый по-прежнему белеет на перепутье к новому строению, и да не умолкнут освященные славной стариной колокола.

Шлю к Празднику Рождества Христова сердечный привет “Родной Старине” и Ревнителям Красоты Благолепной.

Духом с Вами.

Николай Рерих. 

1933.

Публикуется по изданию: "Свет". Рига, 1933, 22 (месяц не известен).

 

 

Роскошь

 

"Сказано — роскошь должна покинуть человечество. Недаром сами люди так обособили это понятие. Ничем не заменить его. Роскошь — ни красота, ни духовность, ни совершенствование, ни созидание, ни благо, ни сострадание — никакое доброе понятие не может заменить ее. Роскошь есть разрушение средств и возможностей. Роскошь есть разложение, ибо все построение вне ритма будет лишь разложением. Можно достаточно видеть, что роскошь мирская уже потрясена, но нужно найти согласованное сотрудничество, чтобы излечить заразу роскоши. Самость будет возражать, что роскошь есть заслуженное изобилие. Также скажут, что роскошь царственна. Будет это клевета. Роскошь была признаком упадка и затемнения духа. Цепи роскоши самые ужасные и для Тонкого Мира. Там нужно продвижение и постоянное совершенствование мысли. Явление загромождения не приведет к следующим Вратам".

Сказаны ли слова эти для какой-то незапамятной древности или же они нужны и сегодня, так же точно, как некогда? Очень печально, если указы о невежественности роскоши требуются и сейчас. Но так или иначе, кто же дерзнет отрицать, что роскошь именно сейчас должна быть изгоняема. Сколько раз говорилось миру о том, что роскошь есть признак самого дурного вкуса. Сколько раз указывались эпохи падения и Вавилона, и Рима, и множества других государств, когда вместо процветания красоты и просвещения овладевала человечеством вульгарная роскошь.

Не забудем, как Чингис-хан, желая предупредить возможность роскошествования своих соратников, произвел перед всем народом замечательно назидательный опыт. Нескольким близким друзьям он указал одеться в тончайшие китайские шелковые ткани и пошел с ними среди шипов терновника, сухого тамариска и других колючих растений. Когда они пришли к народному собранию, то, конечно, шелковая одежда оказалась изодранной. И вождь перед всеми показал непригодность роскошных в своей тонкости тканей. Так же точно при участии своих друзей он показал, что роскошные яства вызывают лишь болезнь, чтобы вернуть народ к молочной и растительной здоровой еде.

Таких примеров возвращения народного сознания к прекрасному и здоровому обиходу можно привести нескончаемое количество в разных веках. Но и теперь несомненно здоровые начала все-таки еще не осознаны, а не подчиненная человеческому сознанию машина осиливает разумное распределение сил; именно теперь особенно необходимо, не боясь никаких укоров и насмешек, опять напоминать о красоте здоровой и о жизни целесообразной. В некоторых странах уже назначаются премии за ручные ремесла и рукоделия, и это не есть отказ от цивилизации. Этим порядком умные правители хотят обратить человеческое внимание снова на действительное, высокое качество ручного художества и на целесообразное распределение сил и самообразование.

Еще недавно приписывали подлую роскошь лишь невежественным новым богатеям. Конечно, эти новопришельцы от золотого тельца, часто совершенно невежественные, легче всего поддаются хитрым темным шептаниям роскоши. Но не будем закрывать глаза, что далеко и за пределами новых богатеев растет стремление к легкой наживе и к вульгарным формам роскошного обезображивания жизни.

Книга "Мир Огненный" мудро напоминает, что именно невежественная самость всегда будет защитником роскоши. Но та же книга прозорливо отмечает, что роскошь уже потрясена в мире. Значит, нужно очень внимательно досмотреть, чтобы следующая ступень бытия была бы окружена действительно благородным творчеством. И за этим необходимым условием жизни нужно досмотреть не каким-то казенным инспекторам, но всему народонаселению, чтобы возможно скорее создать сознательное отношение к гармонии обихода жизни.

Вещевая роскошь также и потому должна покинуть человечество, что это подлое понятие предательски вовлекает людей и в роскошествование духовное. В самомнении люди становятся небережливы к деятелям истинного просвещения. Эксцессы роскоши создали такие же уродливые эксцессы увлечения внешней физической силою, всякими гонками и перегонками и устремлением к мускулам. Одна нецелесообразность всегда порождает и следующую. Разрастание материальной стороны вызывает несомненное ослабление духовности во всех странах, во всех верах. Больше того, всякое устремление к духовности и к высшим построениям бытия считается даже как-то недопустимым в обиходе материально "цивилизованного" общества. Правда, некоторые народы, и в том числе прежде всего Индия, сохраняют этико-мыслительные приемы, но даже и в этих народностях уже справедливо раздаются жалобы на то, что молодое поколение отходит от вечных основ жизни. Из других же стран в письмах сообщаются самые печальные сведения, как о нарастающем атеизме, так и о нездоровом устремлении в узко материалистические горизонты.

Труженики духовного просвещения во всех областях отходят на незаметные места; люди даже не стыдятся утверждать, что сейчас будто бы вообще не время говорить о Живой Этике. И этому ужасу можно называть множество примеров. Конечно, из древней истории мы знаем, что Конфуций, проповедник чистой жизни, был преследован правителями, а Платон был продан в рабство. Знаем, что Аристид, сохранивший за собою в человечестве название справедливого, был изгнан своими согражданами из родного города. Такие сведения иногда кажутся злостными измышлениями. Слишком трудно сопоставить справедливого Аристида с какими-то звероподобными невеждами, которые посягнули на такой явный антигосударственный шаг, как изгнание прекрасного справедливого гражданина. Но в последних раскопках на Афинском Акрополе, к стыду человечества, были найдены керамиковые таблички, которыми вотировали именно за изгнание Аристида. Какой это ужас — воочию увидеть изображение таблички с надписью: "За изгнание Аристида". Ведь это равняется самым ужасным вандализмам, когда бессмысленно, к сраму всего человечества, разрушались незаменимые сокровища уже не роскоши, но Великой Красоты.

Когда мы читаем об уничтожении замечательных библиотек, когда мы видим списки уже несуществующих творений искусства, разве даже самое бесстыдное сердце не содрогнется? Какие-то геростраты древности и какие-то их последователи нашего времени гордятся тем, что они хотят разрушить музеи и храмы. Мы видим эти выкрики невежества напечатанными. Но никто из этих геростратов не отдаст себе отчета в том, что он следует заветам самой невежественной роскоши. Если роскошь есть разрушение средств и возможностей, если она есть разложение, то всякое бессмысленное нарушение великого творчества уже будет роскошью. Герострат, конечно, не понимал высокого значения творчества, сожигая великий памятник. Также служитель роскоши, окружая себя уродливо пышными раззолоченными нагромождениями, является таким же точно геростратом в отношении истинного творчества и благородства Красоты. Если мы думаем о новых формах жизни, если мы хотим счастья наших близких, то разве не лежит на нас обязанность заменять безобразие высокими формами бытия, будет ли это в вещественном или в духовном смысле?

С великим трудом люди начинают познавать, что дружелюбие открывает врата к сотрудничеству. А ведь если мы должны бороться против самости и грубости, то ведь это можно достигнуть лишь истинным сотрудничеством. И в этом неустанном и радостном сотрудничестве мы будем познавать, почему лучшие умы так прекрасно понимали значение красоты всей жизни.

Свами Вивекананда чистосердечно говорит: "Разве вы не видите, что поверх всего я поэт" и "человек не может быть истинно религиозным, который не имеет способностей почувствовать красоту и величие искусства", и "непризнание искусства есть грубое невежество". Рабиндранат Тагор кончает свою книгу "Что есть Искусство" величественным утверждением: "В искусстве наше "я" посылает свой зов Высшему Началу, которое проявляет себя нам в мире бесконечной красоты поверх бессветного мира фактов".

"Мир Огненный" указывает: "Следует избегать предубежденности как в большом, так и в малом. Много возможностей пресеклись предубеждением. Именно огненная энергия очень чутка на предубеждение. Но зная такое качество энергии, можно противодействовать внушением" и "Добрая мысль есть первооснова доброго действия. Мысль светозарна прежде действия, потому будем считать стан добра по огням мысли".

Эти напоминания о вреде предубежденности и о благе светозарной доброй мысли так нужны теперь, когда происходит битва с призраками тьмы, с невежественной роскошью и подлым предательством. Утонченное сердце позволит различить, где есть граница между благородными поисками красоты и где уже самопожирающая дикая роскошь, которая разлагала даже очень мощные государственные организмы.

Пусть Знамя Мира как символ познавания и строения Красоты напоминает и предостерегает, где начинается темное пагубное царство духовного каннибализма. Поистине, роскошь должна покинуть человечество. 

1933 г.

Гималаи

Публикуется по изданию: Рерих Н.К. Листы дневника. Том 1. М.: МЦР, 1995.

 

 

Священный знак

 

Не успели мы оплакать гибель картин Гойи и драгоценной церковной утвари, истребленных в Испании, так же как и храмов в России во время революций, как перед нами вновь лежит газета с известием о гибели ценнейшей Восточной Библиотеки в Шанхае во время последних военных действий. Можем ли мы молчать об этих разрушениях? Можем ли мы сознавать, что молодое поколение будет знать, как мы попустительствовали разлагающим элементам уничтожать то, чем может укрепляться Культура человечества? Разве не долг наш неустанно твердить о необходимости охранения драгоценнейших памятников от всех посягательств на них? Люди так мало отдают отчета о том, какие объединенные дружные меры должны быть приняты во избежание новых печальнейших обвинений нашего времени.

Будем же смотреть лишь в существо дела, не будем останавливаться перед преходящими формулами. Ибо именно они часто мешают людям увидеть существо дела в полноте. В дальнейшем движении нашего Знамени, которое должно служить охранению истинных сокровищ человеческих, много новых предложений. Кто-то не хочет никаких манифестаций. Пусть будет так. Кто-то не хочет паломничества Знамени, не хочет церковных освящений Знамени, не хочет выставок, связанных со Знаменем. Заслушаем и это.

Кому-то хочется, чтобы все, связанное со Знаменем и Пактом об охранении человеческого гения, проводилось в пониженном тоне; и это заслушаем. Кому-то кажется, что вместо слова Культура нужно в данном случае сказать цивилизация, ибо очевидно он полагает, что даже уже цивилизация находится в опасности. Конечно, такое суждение немного сурово, но обстоятельства времени, может быть, действительно намекают уже и на опасность для цивилизации. Заслушаем все. Кто-то предлагает сделать для Знамени такое длинное название, чтобы в него описательно вошли все определительные. Заслушаем и это, хотя такое предложение мне напоминает эпизод некоего Комитета, обсуждавшего учреждение одного нагрудного знака. Каждый из присутствующих настаивал на своем символе, и Председатель из любезности собрал все эти символы воедино, так что получился совершенно нескладный комплекс. Тогда один инженер, до тех пор молчавший, предложил покрыть весь этот сложный знак сетью мировых железных дорог, имея в виду намек на пути сообщения человечества. И только тогда, под этой бесконечно, минимально уменьшенной, сетью, всем присутствующим стала ясной неприменимость бесконечного числа механически сложенных символов. И другие многие предложения слышатся.

Кто-то предлагает установить по доступной цене повсеместно продажу этого нашего Знамени для вящего его распространения; другие же хотели бы так скрыть его, чтобы никто и не доискался до его существования. Одни считают повсеместный интерес и запросы о Знамени Мира благим знаком, другим же это представляется смертельно опасным. Одним кажется, что по примеру прошлой войны знак должен быть главным образом применен в Европе, другие же утверждают, что сокровища Египта, Персии, Китая, Японии, Южно-Американские наследия Майев нуждаются в таком же охранении, выявляя собою тысячелетия нарастания человеческой мысли и прогресса. Одним представляется Лига Наций Учреждением, решающим за весь Мир, другие же указывают лишь на частичное ее распространение.

Одним представляется необходимым на Международных Выставках иметь это Знамя, составленное из флагов всех наций, другим же кажется, что даже в частных помещениях вредно держать это Знамя. Одним оно представляется пугающим их Знаком бессильного "Пацифизма", другим же оно представляется активною защитою достоинства человечества. Одни считают неотложно необходимым открыто заявлять о необходимости охранения сокровищ Мира. Другие же предпочитали бы обо всем говорить в "пониженном" тоне. Заслушаем все это. Что же значат эти хотя и противоречивые, но настоятельные заявления, даже требования? Ведь они значат лишь великий интерес к существу этого дела, на которое хотя бы и своеобразно, но не может не звучать сердце человеческое. К своеобразию выражений сердец человеческих, конечно, нужно привыкнуть.

Нужно знать, что никакое общее дело не строилось без поднятия всевозможных символов. Каждый крестный ход бывает наполнен всевозможными знаками, которые лишь во внутренней сущности своей служат одному и тому же идеалу.

Если кто-то сердится по поводу Пакта и Знамени, то и это уже хорошо. Пусть сердится, но пусть хотя бы в гневе думает о сохранении сокровищ, которыми жив род человеческий.

Часто сказано, что враг явный все-таки ближе к истине, нежели срединный несмысляй, который, не будучи ни горяч, ни холоден, извергается по всем космическим законам. Как видим, сущность вопроса охранения сокровищ человечества настолько неотложно настоятельна, что каждая газета, каждое ежедневное оповещение приносит прямое или косвенное упоминание все о том же. Тому, кто предлагает говорить об этом в пониженном тоне, мы скажем: "Когда в доме больной, когда сердце потрясено чьей-то болью, не будет ли бесчеловечно требовать тон холодного безразличия?" Когда что-либо дорого, мы не можем говорить об этом в ледяных словах.

Каждый, кто хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь любил на этом свете, знает, что невозможно говорить о любимом в словах ничтожных. Само существо духа человеческого, в этих случаях высоких проявлений, находит и самый громкий словарь, полный энтузиазма. Никакие могилы, никакие "огнетушители" энтузиазма, не могут задушить пламень сердца, если оно чует истину. Откуда же рождались и подвиги, и мученичества, как не из сознания Истины? Откуда же рождалось то несломимое мужество, та неисчерпаемая находчивость, отличающие те дела, о которых помнит человечество даже из школьных учебников своих. Любители слов леденящих пусть простят энтузиазм тем, которые существуют его живительным укрепляющим пламенем. Но мы готовы заслушивать все соображения, ибо нельзя сделать несуществующим то, что уже существует. Даже предлагающим говорить в словах леденящих о дорогом для нас понятии мы скажем: "Ладно, послушаем и вас. Начнем шептать, но будем шептать тем громовым шепотом, который дойдет до каждого сердца человеческого". Ведь даже молчание может быть громче грома, о чем так прекрасно сказано в древних Заветах. Но как же мы запретим сердцу человеческому биться о том, что для него насущно и дорого? Как же можем мы прекратить все песни, и земные и небесные! Истребить благолепие песнопений - это значило бы ожесточить и затем и умертвить сердце. Но где же тот феноменальный индивидуум, который может кичиться тем, что он всегда и во всем обойдется без сердца. Если мы в сердце своем назовем Знамя наше Знаменем Прекрасным, то это короткое название, конечно, зазвучит в сердце, но в жизни оно будет неприменимо, ибо люди так стыдятся всего прекрасного. Они готовы иногда твердить это слово, но когда дело доходит до свидетельствования о нем, то, оробевшие, они убегают в дебри опошленных условностей.

Так же люди поступают, когда им приходится сталкиваться и с великими реальностями: то, что они, может быть, еще дерзают осмыслить в ночной тишине, то в свете дня им кажется уже недосягаемым до стыдности. Когда мы перелистываем все, уже изданное и написанное о Пакте и о Знамени, все, дошедшее и от людей высокопоставленных и от трогательных голосов, далеко разбросанных тружеников, нам хочется быть с этими энтузиастами, которые не побоялись подписать полностью имя свое во имя охранения самого драгоценного человеческого сокровища. Вот перед нами тысячи писем, полученных из Америки, и из ближних и из дальних Штатов и республик, вот отзыв ряда лучших людей Франции, вот трогательные голоса Бельгии, Чехословакии, Югославии, Латвии, Швеции, Голландии, Германии. Вот письма из Англии. Вот голоса Индии, Китая, Персии, Японии. Так хочется назвать целое множество имен, которые сделались драгоценными в чувствах, ими выраженных, но это взяло бы целые страницы.

Если опять же по старинным заветам целый город мог быть пощажен, ради даже одного праведника, то, когда мы, согласно полученным письмам, начинаем отмечать на карте всемирной все места их отправления, уже получается тот драгоценный по своей очевидной неоспоримости факт, что множество людей, воистину, согласилось защищать и охранять сокровища мира. А какие множества не опрошены еще! Сколько подходят новых друзей издалека, которые лишь случайно узнавали о Знамени-Охранителе. Потому не помешаем ничем подходить к единому Свету всем разбросанным и рассеянным. Ведь все они каждый по-своему мыслят во имя созидательного Блага, во имя того Блага, которое зажигает священный энтузиазм, ведущий к непоколебимому подвигу.

Вседостигающим шепотом скажем приходящим о любви и доброжелательстве, ведь они пришли несвоекорыстно, но во имя ценностей духовных, во имя всего того прекрасного, что разлито во всем творческом труде, во всем знании. Кто хочет кричать, пусть кричит. Кто хочет шептать, пусть шепчет, но невозможно умертвить и заставить замолчать сердце человеческое, если оно открывается для красоты и добра. Со всею бережностью отнесемся к самым разнообразным выражениям сердец человеческих и, если своеобразный словарь добра окажется более объемистым, нежели мы думали, будем лишь радоваться этому и будем всеми силами продолжать охранять и звать к охранению истинных сокровищ Мира.

 

Гималаи

Публикуется по изданию: "Осетия" 1933. № 7-8-9.

 

 

 

Начало страницы