Г.М. Бонгард-Левин – член-корреспондент АН СССР, ученик Ю.Н. Рериха.
«Наша буддология стала возрождаться с приездом Ю.Н. Рериха». 1992
«Он прошел через всю мою жизнь...» 2002
Публикуется по изданию:
Воспоминания о Ю.Н. Рерихе. По материалам конференции в Новосибирске. Сборник. По материалам конференции в Новосибирске, посвященной 90-летию со дня рождения Юрия Николаевича Рериха. Новосибирск. Сибирское Рериховское Общество, 1994.
«Наша буддология стала возрождаться с приездом Ю.Н. Рериха»
Разгром буддологической школы в 1930-е годы в СССР неминуемо вёл к утрате многого из культурного наследия народов буддийского ареала, а это, в свою очередь, повлияло и на наш авторитет в буддийском мире. К счастью, с середины 50-х годов, особенно после приезда в СССР Ю.Н. Рериха, наша буддология стала возрождаться...
Юрий Николаевич, вернувшись в СССР, всего за два с половиной года сумел поднять буддологические и тибетологические исследования в нашей стране на качественно новый уровень.
Возглавляемая Юрием Николаевичем московская школа играла заметную роль в развитии нашей буддологии, восстанавливались добрые традиции и в других городах, где стали работать его ученики. Казалось, отечественная буддология обретает своё новое рождение...
Но 21 мая 1960 года Юрия Николаевича не стало: острый инфаркт миокарда. Тогда его смерть воспринималась нами очень личностно, как потеря любимого учителя. Теперь мы понимаем всю невосполнимость этой утраты для отечественной науки.
Думаю, что в кончине Юрия Николаевича есть и вина тех, кто его окружал, особенно тех, кто своим волевым решением определял пути развития отечественной буддологии, тибетологии, индологии. Почти все понимали масштабность личности Рериха как учёного и патриота России, тем не менее отношение к нему было неоднозначным. Его упрекали в религиозности, в непонимании марксистского учения... Слышал я и совершенно нелепые, чудовищные обвинения в его адрес. После выхода перевода «Дхаммапады», одного из основополагающих сочинений раннего буддизма, переводчик текста В.Н. Топоров и Ю.Н. Рерих – ответственный редактор – были обвинены в апологетике буддизма, в распространении «чуждой концепции» историчности Будды. Снова закрыли «Библиотеку Буддику», а на собраниях начались, как мы привыкли говорить, проработки... Тяжело об этом говорить, но уберечь Юрия Николаевича мы не смогли.
Публикуется по изданию:
100 лет со дня рождения Ю.Н. Рериха: Материалы международной научно-общественной конференции. 2002. – М.: Международный Центр Рерихов, 2003. – 384 с.
«Он прошел через всю мою жизнь...»
Дорогие друзья! Прежде всего я хотел бы сказать, что всё, что связано с Юрием Николаевичем, со Святославом Николаевичем, со всей великой семьей Рерихов, всем нам одинаково дорого.
Мне в жизни исключительно повезло. Закончив восточно-индийское отделение МГУ, я был принят на работу в Институт востоковедения. Это было в далёком 1956 году. До этого я изучал санскрит у профессора Паттерсона, ездил в Петербург и занимался текстами на брахми у замечательного отечественного индолога В.С. Воробьева-Десятовского, который, к сожалению, скончался, когда ему было всего 28 лет. В институте я был простым лаборантом, выполнявшим всякую техническую работу. Неплохо знал английский язык, что, может быть, было связано с тем, что случилось, а быть может, в этом следует видеть некий «перст судьбы»... А случилось вот что. В один прекрасный летний день 1957 года меня вызвал директор института академик Б.Г. Гафуров и сказал: «Гриша, Вам надо послезавтра поехать на Ленинградский вокзал и встретить Рерихов. Они приезжают в Россию». Как сейчас помню своё довольно странное состояние, потому что я не очень представлял себе, кто такие эти Рерихи. Прошу простить меня, мне было тогда 23 года, я был знаком с именем и картинами художника Николая Рериха, а о Юрии Николаевиче, к стыду своему, ничего не знал. Ведь работы его здесь были почти недоступны, к тому же занимался я в то время эпиграфикой, то есть надписями, а отнюдь не буддизмом и не тибетскими памятниками.
Приехав на вокзал, я был одним из первых, кто встретил Юрия Николаевича и двух его спутниц – Ираиду Михайловну и Людмилу Михайловну Богдановых, на Родине. Позже я помогал им в переселении из гостиницы «Ленинградская» на квартиру на Ленинском проспекте. Главным багажом были книги, тибетские рукописи, которые потом составили прекрасную коллекцию Мемориального кабинета Ю.Н. Рериха в Институте востоковедения.
Чуть позже случилось так, что мне вновь исключительно повезло: меня и Шагдарена Биру, ныне академика, Юрий Николаевич взял к себе в аспирантуру. В течение почти трех лет вместе с Викторией Викторовной Вертоградовой (ныне доктор филологических наук) два раза в неделю мы ходили к Юрию Николаевичу на Ленинский проспект изучать ведийский санскрит. Вокруг висели картины отца, стоял большой письменный стол, за который он садился с одной стороны, а с другой сидели мы: совсем ещё молодые, в то время стеснительные люди, и повторяли за Юрием Николаевичем основы ведийского санскрита, который очень отличается от классического санскрита и труден для перевода и понимания.
Не буду рассказывать, какое впечатление производил Юрий Николаевич как учитель – это некое таинство, которое не стоит разглашать, оно должно остаться при ученике.
Все вы, конечно, знаете, что Юрий Николаевич всегда хотел вернуться на Родину, за которую в годы Великой Отечественной войны готов был сражаться на фронте. Неоднократно он пытался вернуться в Россию, но удалось это только в 1957 году во времена «хрущёвской оттепели». В Институте востоковедения, где он возглавил сектор, Юрий Николаевич, будучи уже далеко не молодым человеком, развернул просто титаническую работу по восстановлению тибетологических, монголоведческих, санскритских и уйгурских исследований в России. За неполных три года он успел сделать невероятно много, с полной самоотдачей относясь ко всему, за что брался, а ведь работать в условиях новой России ему было исключительно трудно. Он никак не мог понять того партийно-бюрократического типа отношений, который царил и в институте, и в других инстанциях. Юрий Николаевич был человеком дела в самом высоком смысле этого слова и не мог уразуметь, как можно, не предупредив, отменить заседание, на которое он приехал, или как можно забыть вызвать его на какое-то важное мероприятие. Психологически ему было очень трудно войти в эту новую для него Россию. Апофеозом чудовищного давления партийно-бюрократического пресса, во многом повлиявшим на безвременную кончину Юрия Николаевича, явилось так называемое дело о «Дхаммападде». Издание перевода «Дхаммападды», где он был главным редактором, обсуждалось не только в институте, но и в ЦК КПСС. Юрий Николаевич просто никак не мог взять в толк, почему ЦК партии занимается такими вещами, почему люди, не имеющие отношения к науке, могут обсуждать его взгляды на буддизм или на рождение Будды.
21 мая 1960 года Юрий Николаевич скоропостижно скончался. Узнав о случившемся и приехав на квартиру на Ленинском проспекте, я получил из рук сестер Богдановых один очень дорогой для меня документ. Это был отзыв на мою рецензию на русское издание «Артхашастры», написанный Юрием Николаевичем как членом редколлегии журнала «Советское востоковедение» и датированный 20 мая 1960 года. Копию этого отзыва я обязательно передам в ваш Музей. По-видимому, это было последнее, что Юрий Николаевич успел написать.
В 1979 году мне посчастливилось побывать в Кулу. Тогда в связи с семидесятипятилетием Святослава Николаевича его наградили орденом. Вручать награду и приветствовать от имени Академии наук поехала маленькая делегация во главе с академиком А.П. Окладниковым. Но почему я об этом сегодня вспоминаю? Потому что там вновь случилось нечто для меня исключительное. Две ночи мне пришлось провести в комнате, где в своё время жил Юрий Николаевич. Такого волнения, какое я испытал тогда, я более в жизни своей не припомню. Я спал на постели Юрия Николаевича, меня окружали его книги, статуэтки. Это очень сильно повлияло потом на моё отношение к вещам Юрия Николаевича – они приобрели статус священных. Когда мы уезжали, то Святослав Николаевич сказал нам: «Знаете, мы редко бываем в Кулу, здесь всё приходит в упадок. Поэтому лучше будет, если вы заберёте все эти книги с собой. Все – и Елены Ивановны, и Юрия Николаевича. Если хотите, возьмите какие-то картины, какие-то вещи – всё это приходит в такое состояние...». Но, естественно, пиетет перед каждой вещью, книгой, строкой учителя был таков, что мы с Окладниковым даже брошюрки не взяли. Потом я сожалел, потому что эти книги могли составить часть библиотеки какого-нибудь института.
Юрий Николаевич прошёл через всю мою жизнь, и я безмерно благодарен за это судьбе. Должен сказать, что я виноват перед Юрием Николаевичем в том, что не выучил тибетского языка, хотя начинал с ним заниматься. Академик Бира, другой его ученик, стал одним из лучших в мире знатоков тибетского языка. Но, возможно, моя вина перед Юрием Николаевичем частично снимается тем, что, начав в своё время по его настоянию заниматься буддийскими и санскритскими текстами из Центральной Азии из коллекции Ольденбурга, я издал два тома с этими текстами, сейчас третий выходит. Академик Бира писал рецензию на это издание.
И в заключение я хотел бы поделиться с вами своей болью. Хотя бы раз в году я стараюсь побывать в дорогой моему сердцу квартире Юрия Николаевича, которая содержит ещё рукописи, книги, картины, дух Юрия Николаевича. Но атмосфера, которая там сейчас царит, производит очень тяжелое впечатление. И наш общий и мой личный долг перед Юрием Николаевичем в том, чтобы его квартира, где висят картины его отца и брата, где хранятся его книги, стала, наконец, достоянием России, открытым для всех мемориальным музеем-квартирой.
Спасибо за внимание.
