Публикуется по изданию:
Родин Л.Е. У Святослава Рериха в Бангалоре // «Будите в себе Прекрасное…»: к 110-летию со дня рождения С.Н. Рериха: сборник. В 2 т. М., 2015. Т. 1: 1938–1988. С. 412–420.
Родин Л.Е. У Святослава Рериха в Бангалоре // По южным странам. М., 1968. С. 278-286.
Л.Е. Родин
У Святослава Рериха в Бангалоре
Стремительно мчатся два всадника. За ними не под силу угнаться страшному огневому вихрю. А впереди сияет кусок ясного неба.
«Торопись!» [1] – так была названа картина у входа на выставку Святослава Рериха. Я увидел ее весной 1960 г.
Святослав Рерих поразил меня яркостью своих красок, поэтичностью, любовью к людям и природе. Природа у Рериха сказочно прекрасна, и так же прекрасны образы людей: пастух, государственный деятель, мать, дети... Кажется, что ты попал совсем в другой мир. А есть ли он, такой мир? Долго ходил я из зала в зал, возвращался, смотрел и, наконец, поверил, что есть и эта заоблачная высь, и этот берег моря, и красная земля, и факелы в ночной тьме.
А через месяц я слушал Рериха в Ленинграде, в Географическом обществе. Он говорил о своем отце Николае Рерихе – художнике, учёном, путешественнике, совершившем беспримерную экспедицию. Николай Рерих пересёк всю Центральную Азию от границ Советского Союза до Индии. В экспедиции принимала участие жена Рериха Елена Ивановна и их сын Юрий Николаевич, последние годы своей жизни работавший в Институте востоковедения Академии наук СССР в Москве.
Высокий, стройный и, несмотря на бороду, моложавый, в длинном сюртуке, какой носил и Неру, Святослав Николаевич был похож на индийца, особенно из-за смуглого лица. Но как только заговорил, полилась красивая русская речь. Почти сорок пять лет не был он на русской земле, но родной язык сохранил. Экспедиция Николая Рериха привезла большие коллекции растений, животных и богатейшие этнографические материалы. Так как их обработка требовала много времени и сил специалистов, Николай Рерих основал Институт гималайских исследований, построил для него специальный дом в любимом им районе Гималаев – долине Кулу. Художник мечтал, чтобы к нему приезжали русские учёные и работали в Институте. Рерих не дожил до этих дней, но Святослав Николаевич хочет осуществить замысел отца и намеревается передать Институт и музей Академии наук СССР. А пока он настойчиво звал всех в Кулу ознакомится с собранными в Институте научными ценностями. Прощаясь со мной, Рерих сказал:
– Если будете в Индии, приезжайте к нам в Кулу!
И вот не прошло и года, как я неожиданно очутился в Индии в составе маленькой группы (из трех человек) географов, прибывших по приглашению Индийского статистического института. У этого института широкая программа исследований, в нём сотрудничают не только экономисты, но и географы разных специальностей, энтомологи, ботаники.
Вскоре по прибытии в Индию, как только определился план работы и поездок по стране, я написал Святославу Николаевичу о своём желании встретиться с ним в Кулу. Через несколько дней пришла телеграмма из Бангалора, в которой Рерих сообщал, что он покинул Кулу и будет рад видеть меня в Бангалоре, куда переехал на лето. Возможность встречи с Рерихом отодвигалась на два месяца, так как в первую очередь я должен был посетить засушливые районы Индии – Раджастан и полуостров Кач (поездка уже была расписана по дням), потом Бомбей, Калькутту и Дарджилинг, а затем снова возвратиться в Раджастан.
В Бангалор я попал под конец путешествия по Индии, когда уже увидел страну и людей, знакомых мне по картинам Святослава Рериха. Я ступал по красной земле и глядел на жёлтое закатное небо. Узнавал растения, которым художник придавал сказочные формы. Видел и Канченджангу в её «тайный час», когда вознесённая над клубящейся пучиной туч снежная её вершина освещалась последними лучами вечернего солнца. И повсюду встречал людей, молодых и старых, весёлых и грустных, резвящихся детей и ласковых матерей, какими их изображал Рерих.
Да, наконец, я в Бангалоре. После Раджастана, где я был незадолго перед этим и изнывал от сорокаградусной жары, тут мне показалось даже прохладно. А вечером пришлось надеть пиджак – было всего восемнадцать градусов. Бангалор лежит на высоком плато, летом здесь никогда не бывает изнурительного зноя. Недаром индийцы в шутку называют Бангалор «эр-кондишн» [аir-conditioner (англ.) – кондиционер] Индии.
Наутро, как только рассвело, я отправился побродить. На ближайшей улице мостовая будто нарочно устлана алыми цветками кассии. Какая жалость, что дворник сметает в кучи такой декоративный мусор!
Пейзаж Бангалора разнообразят высокие стройные араукарии – хвойные деревья, ввезённые сюда из южной части Южной Америки, и австралийские плакучие эвкалипты. Араукарии отлично растут, они здесь выше всех деревьев.
Можно сказать, что в Бангалоре сочетается лето Рижского взморья и растительность субтропиков, но немало тут и тропических деревьев.
По виду Бангалора не скажешь, что в городе больше миллиона жителей. Народу на улицах мало, движение транспорта незначительное, дома маленькие – один-два этажа, редко больше. Почти все дома, не только жилые, но и многие учреждения и гостиницы скрыты за живой изгородью, за деревьями и опутаны вьющимися растениями. Особенно хороша бугенвиллия. Она густо оплетает заборы, взбирается на стены и на деревья. Её цветы мелки и невзрачны, зато сидящие рядом листочки окрашены в яркие цвета – алый, пурпурный, розовый – и охапками раскинуты по густой зелени. В Бангалоре есть замечательный ботанический сад, но и улицы города – это как бы его части. На каждом шагу встречаешь всё новые и новые цветы и деревья.
Святослав Николаевич пожалел, что я не попал в Кулу. Долина Кулу, по его словам, – один из прекраснейших уголков Индии, особенно весной, в марте или начале апреля. Там множество фруктовых садов, и пора их цветения самое чудное время. Хвойные леса на склонах гор напоминают о русской природе. Потому и выбрал Николай Рерих эту долину, поселившись тут всей семьей. Здесь же он построил дом для музея-института. Похоронить себя Николай Рерих завещал в Кулу.
В 1942 г. Рерих пригласил к себе Джавахарлала Неру, незадолго перед тем выпущенного из политической тюрьмы. Неру провёл в семье Николая Константиновича две недели. Там и написал Святослав Рерих замечательный портрет Неру, который приковывал внимание всех, кто посетил выставку его картин в Москве и Ленинграде. С тех пор Неру стал ежегодно на несколько дней приезжать в Кулу, чтобы отдохнуть и насладиться красотой природы.
Святослав Рерих беседовал со мной больше часа и назавтра пригласил меня в своё загородное имение ко второму завтраку.
С раннего утра два бангалорских профессора-ботаника показывали мне в окрестностях города тот вторичный тип растительности, который называют здесь скраб-джангл [scrap-jungle (англ.)]. Он сменил повсюду былые дремучие леса, вырубленные за многие тысячелетия всё возраставшим населением. Скраб-джангл – это густейшие заросли невысоких деревьев и колючих кустарников, часто опутанных лианами. Мы пробирались по узким тропинкам, проторённым козами, то и дело отцепляя рубашку или брюки от колючек.
На обратном пути мы зашли в древний индуистский циклопический храм Чампака Дхама, сооруженный из гигантских базальтовых глыб. Легко взбегая по высоким ступеням, жрец подвёл нас к алтарю. В глубине его, перед изображением божества, горел никогда не гасимый светильник.
Жрец подошел к изваянию, ударил в звонкий медный поднос и распростёрся по земле в молитве. То же сделали и оба моих профессора, но они оставались в преддверии алтаря, не переступая порога. Жрец поднялся, налил на поднос масла, поджёг его от светильника, плавным движением помахал перед божеством и вышел к нам с пылающим подносом. Профессора уже стояли рядом со мной. Жрец резким взмахом брызнул масла на пол пред нами. Масло продолжало гореть голубым пламенем на каменных плитах. Жрец снова удалился в глубь алтаря и вынес чашу с водой и плошку с лепестками роз. Все отпили немного и взяли в рот по щепотке лепестков. Мне шепнули, что и мне следует это сделать. Так я приобщился к религиозной церемонии. Когда мы вышли из храма, по стенам шустро шмыгали мышки. Не получив подачки, они забрались на дерево.
Меж тем жрец уже успел сбегать куда-то и принёс нам вполне мирской чай, слегка забелённый молоком, как это делают почти по всей стране. Профессора хотели заплатить за угощение, но жрец категорически отказался.
Приободрённые священной водой, лепестками роз и чаем, мы направились к имению Рериха Татагуни Эстэйт. По обе стороны шоссе тянулись плантации бурсеры. Это дерево даёт ароматическое масло, близкое по свойствам к лавандовому. Плантации бурсеры принадлежат Рериху. От шоссе отходит дорожка в глубь посадок. Деревья расступаются, и мы проходим через лёгкие, ажурные ворота. За ними открытое пространство перед невысоким домом. Собственно, дома-то и не заметно. Среди зелени виднеется только кусок черепичной крыши и небольшой мезонин. Из зелёной стены появляется Рерих. Теперь я вижу, что это веранда, затканная множеством разнообразных лиан и обставленная вплотную кадками с различными растениями. Внутрь приходится протискиваться через узкую щель (именно щель, а не дверь!). Зелень так густа, что на веранде днём включают электричество.
Рерих показывает нам свой «ботанический сад». Он размещён под сенью гигантской «священной смоковницы». Это сказочное дерево. Воздушные корни, спускающиеся с его могучих ветвей, уходят в землю и превращаются в стволы, образуя как бы целую рощу. Смоковнице Рериха более четырехсот лет. Её старый материнский ствол уже отмер. Собранные здесь художником тропические растения действительно напоминают ботанический сад.
На плантации у Рериха нет ни садовода, ни агронома. Он сам знает, как нужно выращивать бурсеру и руководит рабочими, которым он платит больше, чем они могут заработать на фабрике. Проработав у него два-три года, многие покупают клочок земли и обзаводятся семьёй.
Рерих отлично знает не только агрономию, но и все растения, знает их как хороший ботаник. С утра он работает на плантации, считая физический труд непременным условием жизни каждого человека, в особенности же труд на земле, от которой он никогда не должен отрываться. Вторая половина дня отдана искусству.
Нашу агрономо-ботаническую экскурсию прервали гудки машины. Приехала жена художника. Девика Рани вышла нам навстречу из той же зелёной стены веранды. В жизни Девика так же хороша, как и на портретах.
После завтрака мы втроём пошли в студию – большой зал с огромным окном. Перед окном стол с красками и занавешенный мольберт.
– Вот это книги, написанные отцом, а это – матерью, – говорил Святослав Николаевич, указывая на два невысоких стеллажа. – А здесь альбомы, монографии и книги, посвящённые живописи отца.
Мне показалось удивительным, что Рерих любит фотографировать, и снимки его безукоризненны. Девика Рани показывает мне альбомы и множество ещё не наклеенных фотографий.
– Вот наш дом в Кулу. А это студия. А это я, тоже в Кулу, – объясняет она и дарит несколько фотографий с памятной надписью. Девика Рани тоже умеет фотографировать, и я становлюсь обладателем прекрасного снимка её мужа.
– Я очень счастлив, – говорит Святослав Николаевич, – что в жизни мне довелось встречаться со многими замечательными людьми.
[В его детстве] к его родителям приходили художники, писатели, поэты, историки, философы. Сам Николай Константинович был не только художником, но и учёным-исследователем. Его увлекало изучение общих корней, славянских и индо-иранских, история русского Севера и Великого Новгорода, равно как и кочёвой мир Внутренней Азии и древнеиндийская культура. Заслуженной известностью пользовалась и Елена Ивановна Рерих, изучавшая индийскую философию. В 1923 г. семья Рерихов попала в Индию, страну её давнишних стремлений.
Гималаи покорили Рериха. Вместе с женой и сыном Юрием он организует в 1925 г. экспедицию, продолжавшуюся почти три года. Экспедиция дважды прошла от Кашмира до Алтая и обратно [в Индию] через Центральную Азию. Рерих и его спутники побывали в таких местах, куда не удалось добраться даже Пржевальскому, и собрали богатейшие научные материалы. Но Рерих не останавливается на этом. Он основывает Институт гималайских исследований в Кулу, о котором и рассказывал Святослав Николаевич в Географическом обществе. Задача Института – всестороннее научное исследование Гималайской горной страны и смежных областей Тибетского нагорья. В Институте два отделения: ботаническое и этнолого-лингвистическое, где занимаются также разведкой и изучением археологических памятников.
Ежегодно в начале лета, когда открывались перевалы, в высокогорные пояса Гималаев направлялись экспедиционные отряды. В них принимал участие и Святослав Николаевич. Он тоже попал в плен к Гималаям и до сих пор не представляет жизни вне гор. Каждый год он уезжает в долину Кулу, к подножию сверкающих вершин...
Когда мы вышли на площадку перед домом, солнце уже клонилось к закату. Втроём мы снова отправились на прогулку. В отдалении, скрываясь за кустами и деревьями, за нами шёл слуга с двумя большими зонтами – вдруг пойдёт дождь! Слуга опережал нас, когда нужно было открыть проход изгороди. Миновав уже осмотренные плантации, мы оказались на берегу большого озера, образованного плотиной на речке, протекающей через имение. На озере гнездится множество перелётных птиц. Рерих запрещает охоту, и птицы не боятся людей. За посадками бурсеры начинается холмистая, неосвоенная земля, где буйствуют труднопроходимые колючие заросли. Это такой же скрабджангл, с которым меня утром знакомили индийские ботаники. Здесь тоже охота запрещена.
– В этом году у нас живёт семь семей оленей, – рассказывает Святослав Николаевич. – По утрам их часто можно видеть, они подпускают к себе совсем близко. Каждый год сюда с юга приходят дикие слоны, рождают тут слонят и, побыв некоторое время, снова уходят на юг. В этом году они что-то запоздали. Когда мы возвращались назад, от берега озера с воплями кинулись наутек несколько обезьян.
Эти мартышки очень досаждают нам. Вот, полюбуйтесь, что они сделали, – показывает Рерих на обломленные и изгрызенные толстые листья агав, высаженных на краю плантации. – Но я не разрешаю их трогать, даже пугать. Пусть всё остаётся как есть.
Вернулись домой уже в сумерках. Святослав Николаевич ушёл, чтобы написать письмо, а я остался с Девикой Рани. Вспоминая о московских и ленинградских встречах, она пожалела, что Святослав не научил её русскому языку. А ей так хочется побывать ещё в России и поговорить там со всеми на родном языке её мужа.
В гостиной специальный уголок отведён подаркам из России. Книги, фотографии, хохломские матрёшки, палехские шкатулки. Девика Рани помнит, кто что подарил и всё бережно хранит.
Когда возвратился Святослав Николаевич, мы сели ужинать. К столу были поданы не только индийские, но и русские блюда (это уже распорядилась Девика Рани), а на десерт тропические фрукты, которые выращивает, оказывается, сама хозяйка. После ужина меня уговаривали остаться до утра, но я не располагал больше временем.
В полной ночной темноте Рерих усадил меня в автомобиль, дал в спутники верного провожатого – мало [ли] что может случиться в дороге ночью! – и я уехал в Бангалор. В полдень самолёт унёс меня в Хайдарабад, через три дня – в индийскую столицу, а спустя две недели – домой.
Ту-104 пролетал над долиной Ганга. Вся она разбита на мелкие квадратики желтеющих полей, изрезана блестящими нитями каналов, испещрена маленькими зелёными рощицами и белеющими селениями. Зелёные горы прорезаны ущельями, покрыты лесами. Где-то там долина Кулу. Но вот леса исчезли, и всё пространство заняли снежные вершины и огромные ледники. Тёмно-голубое небо, прозрачнейший воздух. Кое-где клубятся мелкие стайки облаков. Наконец снежные вершины остаются позади, внизу коричневые, красные, бурые скалистые склоны. Только по дну ущелий тянутся узкие полоски зелени. А на горизонте всё темнее и темнее. И вот горы кончились, за ними открылись безбрежные пустыни Центральной Азии. Барханы, ленты рек, оазисы. Но всё это виднеется как бы сквозь густую вуаль. Пыльный воздух пустыни даже небо сделал тусклым, голубовато-серым. И снова показались горы, уже знакомый мне Памиро-Алтай. Узнаю сверху и Алтайскую долину, и Заалтайский хребет. А затем вдруг всё закрыли облака, и земля показалось снова лишь перед самым Ташкентом. Прошло всего два часа пятьдесят минут...
С той поры минуло уже семь лет, но, как сейчас, вижу я глаза Святослава Николаевича – светлые юношеские глаза. Вижу его лицо с поседевшей бородой, улыбку Девики Рани – индийской красавицы с алой капелькой на лбу, зелень, окутавшую веранду, озеро с непугаными птицами и колючий скраб-джангл, где, быть может, скрываются дикие слоны.
[1] Речь идёт о картине С.Н. Рериха «Торопись» (1954). [Холст], темпера. 92 х 184 см. Частное собрание (Калькутта, Индия).
