ruenfrde
Скрыть оглавление

Шибаев В.А.

Шибаев В.А.

 

Шибаев Владимир Анатольевич (1898 – 1975) несколько лет работал секретарем Н.К. Рериха.

 

Пакт Рериха по сохранению культурных ценностей человечества 

Из воспоминаний очевидца 

 

    

 

Пакт Рериха по сохранению культурных ценностей человечества 

 

 Публикуется по изданию: Н. Рерих. Рига, 1935.

 

  

Краткий исторический очерк

  

В истории мира бывают периоды, когда вводит­ся великая новая идея, облагораживающая все человечество, и такие идеи всегда приносят с собою большие улучшения и новые условия жизни.

Рядовой обыватель не всегда отдает себе отчет в великой важности этих поворотных пунктов ис­тории; но по мере того как человеческое сознание расширяется и обыватель все более и более выявля­ет себя сознательным сотрудником великих куль­турных, то есть религиозных, художественных, про­светительных, социальных, научных, экономических и бесконечного числа других областей мирового строительства, становится безотлагательным, что­бы он обратил внимание, поддерживал бы и актив­но участвовал в развитии всех этих великих движе­ний, которые улучшают жизнь в целом и, в конце концов, способствуют также и достижениям личнос­ти, поскольку они привносятся как вклад на благо более широких кругов человечества.

Вряд ли нужно повторять эти великие поворот­ные пункты в истории. Прекращение рабства (1833–1864), защита детского труда на фабриках, равноправие женщин (1918–1920), международные договоры в области судопроизводства (1922), труда (1919), почтово-телеграфных (1865–1874) и воздуш­ных (1919) сообщений, торговли (1920) и великая идея об учреждении международного Красного Кре­ста (1864) – эти и многие другие международные договоры теперь принято считать самоочевидностями, и страшно было бы даже подумать, какой хаос водворился бы в мире, если бы все эти договоры были бы вдруг аннулированы или поруганы.

Самым важным новым вкладом в историю ут­верждения улучшения международных взаимоотно­шений является Пакт Рериха и Знамя Мира по охра­нению культурных ценностей человечества от раз­рушений как во время войны, так и во время так называемого мира, когда такие ценности уничтожа­ются благодаря небрежности, вандализму, непони­манию их ценности, от внутренних неурядиц и т. д.

По условиям этого Пакта договаривающиеся страны обязуются почитать, поддерживать и защи­щать все культурные завоевания человеческого ге­ния в той же мере, как Красный Крест охраняет человечество от физических страданий.

Осуществление этого общечеловеческого идеа­ла выпало на долю великого русского художника и мирового культурного деятеля – академика Николая Константиновича Рериха. Недаром лучшие умы всех стран признают его культурное водительство и характеризуют это такими словами: «Рерих несомненно является одним из величайших культурных вождей всех времен» (из речи известного американского юриста Джона Гордона Баттла), «Имя Рериха останется в истории как имя человека, сделавшего больше в защиту и для развития искусства и культуры и достижения постоянного мира, чем кто-либо другой, будь это теперь или в прошлом» (из статьи в лондонс­ком журнале «Вокруг света»).

Сам академик Рерих в приветствии Третьей международной Кон­ференции по Пакту Рериха в Вашингтоне так выражает идеалы и цели этого договора: «Приветствую вас, сошедшихся во имя священного дела мира. Не случайно мир мыслит о мире, ибо действительно вражда и взаимная ненависть дошли до предела. Нарушение творческой жизни увлекает поколения в бездну одичания. Никакие поверхностные признаки цивилизации не скрывают одичания духа. В этой вражде, среди земных смятений, разрушаются истинные ценности творения духа человеческого. Не будем оглядываться назад, где столько плачевных примеров, когда людям приходилось писать памятные слова: «Разрушено человеческим неведением – восстановлено человеческою надеждою». Именно ради этой надежды человечества на лучшее будущее, на истинный прогресс духа, необходимо охранить истинные ценности. Несомненность нашей мирной идеи подтверждается существованием Красного Креста. Если Красный Крест печется о телесно раненных и больных, то наш Пакт ограждает ценности гения человеческого, тем охраняя духовное здоровье. Мир всячески мыслит о мире. В каждом мирном предложении заключа­ется стремление к тому же мировому прогрессу и благосостоянию. Каждый на своем языке повторяет благую формулу доброжелательства. Вот и мы знаем, что, охранив, подобно Красному Кресту, все творческие ценности человечества особым знамением, мы вытесняем этим порядком и само понятие войны. Если весь мир покроется знамением охранения сокровищ истинной культуры, то и воевать и враждовать будет негде. Были голоса, замечавшие, что зачем мыслить об охранении, когда про­ще, казалось бы, вообще прекратить войну. Но в то же самое время, когда такие голоса были слышимы, уже новые сокровища человечества разрушались и земля покрывалась новыми стыдными знаками. Итак, будем же прежде всего священно охранять творческие сокровища челове­чества. Прежде всего, согласимся на самом простом, что, подобно Кра­сному Кресту, Знамя в значительной мере может призывать человеческое сознание к охранению того, что уже по свойству своему принадлежит не только нации, но всему миру и является действительной гордостью человечества!» (из книги Н.К. Рериха «Твердыня Пламенная»).

Академик Рерих уже в 1904 году высказал мысль о защите культур­ных ценностей человечества, сделав доклад по этому поводу в Обществе архитекторов. Затем опять, в 1915 году, был сделан доклад Императору Николаю II и Великому Князю Николаю Николаевичу, и хотя оба доклада были приняты с большим интересом, военные действия того времени помешали осуществлению Пакта. Но в 1929 году, после воз­вращения в Америку из пятилетней грандиозной экспедиции по Центра­льной Азии, академик Рерих опубликовал принципы Пакта в нью-йоркс­кой прессе, после того как д-р международного права Г. Г. Шклявер, по его поручению, разработал статуты Пакта в соответствии с законами международного права. Параграфы I и II гласят: «Образовательные, художественные и научные учреждения и научные миссии, персонал, имущество и коллекции таких учреждений и миссий будут считаться нейтральными и как таковые будут подлежать покровительству и уважа­емы воюющими. Покровительство и уважение в отношении вышеназван­ных учреждений и миссий во всех местах будет подчинено верховной власти договаривающихся стран без различия от государственной при­надлежности какого-либо отдельного учреждения или миссии. Учрежде­ния, коллекции и миссии, зарегистрированные на основании Пакта Рери­ха, выставляют отличительный флаг, который даст им право на особен­ное покровительство и уважение со стороны воюющих государств и на­родов всех договорных стран».

Это Знамя, тоже предложенное академиком Рерихом, представляет собою красную окружность с тремя красными кружками посередине на белом фоне. Уже существует много индивидуальных толкований этого простого красивого символа, из которых самыми рас­пространенными являются: Религия, Искусство и Наука, как проявления Культуры, или Прошлые, Настоящие и Будущие Достижения Человечества, окруженные кольцом Вечности. «Обе эти интерпретации, – сказал акад. Рерих, – одинаково хороши, ибо они представляют собою синтез жизни, а это мой руководящий принцип».

Комитеты Пакта и Знамени Мира были учреждены в 1929 году в Нью-Йорке и в 1930 году в Париже и Брюгге. Из всех стран начали поступать приветствия Пакту и письма, выражавшие восхищение, одоб­рение и принятие Пакта как всякими культурными организациями, так и со стороны отдельных культурных и политических деятелей, включая также и военные круги, которые, между прочим, были отнюдь не в мень­шинстве < ...>

Первая международная Конференция Пакта состоялась в городе Брюгге в Бельгии 13–15 сентября 1931 года и вызвала большой энтузи­азм в самых разнообразных культурных кругах. В этом же году вышел первый том сборника приветствий и документов в пользу принятия Пакта.

8 и 9 августа 1932 года была созвана Вторая международная Кон­ференция Пакта в том же городе Брюгге, и в результате ее был основан Фонд Рериха за Мир, Науку, Искусство и Труд.

Громадный шаг вперед был сделан в 1933 году, когда 17–18 ноября в Вашингтоне состоялась Третья международная Конференция Пакта Рериха, в которой участвовали также дипломатические представители 36 государств. Отчет этой Конференции, которую один из директоров Па­намериканского Союза назвал «одной из самых удачных конференций, когда-либо состоявшихся в Вашингтоне», недавно напечатан в форме книги <...> Подводя итог 200 страницам этого интереснейшего до­кумента современности, видно, что все ораторы на этой Конференции высказались за немедленное принятие Пакта, рекомендуя «принятие этого гуманитарного договора правительствами всех стран мира для введения в жизнь либо единолично через провозглашение правительства, либо в форме договора между отдельными странами, или же в форме пакта международными конференциями».

Конференция утвердила Постоянный Комитет Пакта и Знамени Мира, избрав почетным президентом акад. Н.К. Рериха и его супругу Е.И. Рерих <...>

В декабре того же 1933 года Седьмая Конференция Панамериканс­кого Союза в Монтевидео в Уругвае вынесла единогласную резолюцию принять Пакт Рериха и рекомендовать всем своим членам подписать этот договор. Членами Панамериканского Союза являются правительст­ва всех 21 самостоятельных государств Северной, Центральной и Южной Америки (с общим народонаселением более четверти миллиарда), и в те­чение 1934 года эти правительства назначили своих представителей под­писать Пакт Рериха <...>

В полдень 15 апреля 1935 года в кабинете президента Ф. Д. Рузвельта в Белом Доме в Вашингтоне Пакт Рериха был подписан Соединенными Штатами Северной Америки и всеми республиками Центральной и Юж­ной Америки, являющимися членами Панамериканского Союза (Арген­тина, Боливия, Бразилия, Чили, Коста-Рика, Куба, Доминиканская Рес­публика, Эквадор, Эль-Сальвадор, Гватемала, Гаити, Гондурас, Мекси­ка, Никарагуа, Панама, Парагвай, Перу, Колумбия, Уругвай и Венесу­эла). Американская пресса подчеркнула великое значение этого знака культурного единения и взаимопонимания, который объединяет всю Северную и Южную Америку. Ожидается, что в скором будущем к этому культурному договору присоединятся и другие нации.

Все передовые газеты Америки напечатали статьи, посвященные этому событию, приводя текст обращения президента и речей представи­телей правительства и иностранных министров. По всему миру газеты опубликовали данные, касающиеся этого исторического дня <...>

 

1935 г

    

 

Из воспоминаний очевидца 

 

Воспроизводится по изданию: Держава Рериха / Сост. Д.Н. Попов. М.: Изобразительное искусство, 1994.

 

 

Впервые я познакомился с Николаем Констан­тиновичем и его семьей в Лондоне в 1919 году. Тогда я еще не знал, что эта встреча изменит весь ход моей жизни!

Н.К. зашел в издательство на Флийт-стрит, где я работал тогда, справиться, не знают ли они ко­го-нибудь, кто мог бы срочно перепечатать на рус­ской машинке его новую книгу «Цветы Мории». Я был рад это сделать, познакомившись при этом с глубоко своеобразными идеями этих стихов, а осо­бенно с циклами «Мальчику» и «Ловцу, входящему в лес». Я сразу же был привлечен к Рериху как писателю-мыслителю. И потому, конечно, с вели­чайшим удовольствием принял любезное приглаше­ние посетить его выставку в Goupil Gallery в мае 1920 года. Раньше я не видел его картин и только теперь познакомился с Рерихом как мастером живо­писи. Я сразу же был до такой степени пленен как искусством его красок, так и широтой и глубиной мысли, что решил всем сердцем посвятить себя его работе, и потому радостно принял последовавшее немного позже предложение поехать с ним и его семьей в Индию, куда он, по приглашению великого индийского поэта и писателя Рабиндраната Тагора, намеревался вскоре выехать. С моим знанием анг­лийского языка я должен был присоединиться в ка­честве секретаря.

Рерих и Индия, искусство и философия Восто­ка! – неужели эти дерзновенные мечты, такие, каза­лось бы, несбыточные, могли вдруг стать дейст­вительностью?!

За выставкой последовало приглашение побы­вать у Рерихов дома, и я познакомился с Еленой Ивановной и сыновьями Юрием и Святославом. Семья жила в особняке номер 25 по Gueens Gathe Terrace в Кенсингтоне, красивом жилом районе Ло­ндона, около Гайд-парка. Я ютился тогда в цент­ральной части Лондона, возле Британского музея, и ввиду скромности средств отправился в Кенсинг­тон пешком. Живо помню, как, придя туда вечером, я был встречен с такой любезностью и радушием, как могут встречать лишь русские и, может быть, индусы. Елена Ивановна, по этой первой встрече, так навсегда и осталась у меня в памяти светлой, радостной, сияющей; она вышла мне навстречу, протянув обе руки, с улыбкой приветствуя меня. Юрий Николаевич и Святослав Николаевич занима­лись тогда в колледже Лондонского университета, и у нас быстро сложилась глубокая дружба, со­хранившаяся до последних писем Юрия из Москвы и в теперешней переписке со Святославом из Индии. Мало, очень мало таких истинно понимающих, сочувствующих и самоотверженно устрем­ленных людей в мире.

Домой я вернулся только к полуночи. Все время было так занято интересными беседами, что я и не заметил, что мы не ужинали и даже не пили чаю. Очевидно, предполагалось, что мы уже поужинали до восьми, и так было всегда при многих дальнейших визитах. Только потом я понял глубокую мудрость этого – ведь у нас всех таким образом сохранялась сосредоточенность устремлений, которая прервалась и ушла бы при отвлечении на еду... Это, между прочим, характерная черта творчества Рериха – твердо наметив цель и план действия, он не позволял ни себе, ни другим ничем отвлекаться, дабы, как он выражался, не нарушалась «прямизна полета стрелы» и не пострадала «монолит­ность действия».

В Англии русским нелегко было получить визу в Индию, но семье Рерихов и мне, как секретарю, визы в конце концов были выданы 28 июня 1920 года. Радость была великая, но, как часто бывает в жизни, человек полагает, а судьба располагает. Так и тут! Николай Константинович получил приглашение директора Чикагского института искусств посе­тить Америку и устроить выставки в тридцати городах Соединенных Штатов. Это было великое дело, огромного значения для распростране­ния истинных основ искусства, и, как мы знаем из событий последующих лет, в продолжении пребывания Н.К. в Америке он учредил там целый ряд художественных и просветительных учреждений. Но это другая знаменательная глава биографии Рериха – в ней я не участвовал и в Америке никогда не был. А пока Н.К. отложил поездку в Индию, и так как секретарь в Америке ему был не нужен, явременно остался в Европе. Рерихи поехали одни и прибыли в Нью-Йорк 2 октября 1920 года.

Второй раз я встретился с Рерихами в 1923 году, когда в июле они пригласили меня в Швейцарию в Сан-Мориц, и мне посчастливилось погостить у них в отеле Сувретто Хауз с 27 июля по 6 августа. Это были знаменательные десять дней. Как-то сразу вдруг вернулась вся радость осуществления отсроченной мечты. Я узнал подробности об основанных в Америке учреждениях и о дальнейших планах Н.К.

Хотя об американских учреждениях Н.К. писалось уже очень много, все же невозможно даже в этих кратких воспоминаниях не упомянуть их, ибо те же основные взгляды на искусство и знание лежат в основе всей его дальнейшей жизни – они составляют как бы самую природу Рериха.

В своей книге «Пути Благословения» Рерих сам дает исчерпывающие объяснения:

«Многие спрашивали меня в течение этого года, что за причина основания в Нью-Йорке Института Объединенных Искусств и междуна­родного художественного центра Corona Mundi. Конечно, для лиц посвя­щенных основание этих учреждений не случайно. Оба учреждения отве­чают нуждам времени. Меня просили дать девизы этих начинаний, и я избрал две цитаты из моих лекций. И твержу, что в дни междуна­родных недоразумений и острой борьбы оба учреждения жизненно прак­тичны.

Смысл цитаты для Института Объединенных Искусств, что Красота должна сойти с подмостков сцены и проникнуть во всю жизнь и должна зажечь молодые сердца священным огнем.

Для Международного художественного центра было указано, что реальная победительница жизни – Красота. И единственная прочная ценность заключена в произведениях искусства, тогда как денежные знаки превращаются в хлам. Любовь, Красота и Действие!

Сидящие в сереньких норках думают, что эти утверждения слишком идеальны и сомневаются в практическом применении их среди нашей усложненной жизни. Но эти сомнения происходят от невежества, от забитости стеснением мелкой городской жизни. Но наш путь не с ними, ибо мы уже видели, как легко рушатся домики их серой посредственнос­ти. За нами жизнь вне предела наций, за нами опыт и дела».

Эта работа в Америке была учреждена, и Рерих вновь обращает взор на Восток. Перед моим отъездом из Сан-Мориц он снова пригласил меня работать с ним в Индии в недалеком будущем.

И вот через год я получил от него письмо (от 24 августа 1924 года) с приглашением повидать его в Париже и оттуда ехать в Индию. Так состоялась моя третья встреча с Николаем Константиновичем, и вместе с ним мы отплыли из Марселя на японском судне «Катору Мару».

Плавание по Средиземному, Красному и Аравийскому морям дли­лось больше двух недель с одной лишь остановкой в Порт-Саиде, откуда мы сначала доехали на машине до Гизы, а затем на традиционных верблюдах к пирамидам. Там была снята интересная фотография верхом на верблюдах на фоне пирамид, посланная фотографом нам вдогонку и полученная в Индии много позже, но где она осталась, к сожалению, за все эти годы мне не удалось выяснить. Далее опять на такси в Суэц, где нас и всех остальных участников этой гизехской экспедиции (большей частью японцев) уже ожидал «Катору Мару».

Долгое чудесное путешествие по тихим морям наедине с Николаем Константиновичем в отдельной просторной салон-каюте и постоянные беседы с утра до поздней ночи, часто проводимые часами во время круговых прогулок по палубе ради моциона, как нельзя лучше проявили замечательную личность Н.К. и все незаурядные черты его характера и дали мне возможность глубже понять этого трижды премудрого красотворца, которого до того я лишь как-то туманно почитал и величие духовного размаха которого лишь предугадывал. За те недели я как бы прошел курс посвящения в возможности развития человеческого созна­ния и научился ценить в Н.К. великого учителя и вождя в самом высоком смысле этих понятий.

В представлении Рериха мир богат, радостен и увлекателен, но для полного осознания этого человеку нужна строгая самодисциплина, неук­лонное развитие, расширение и утончение сознания, сознательное сбере­жение творческой энергии и постоянное воздержание от таких недопусти­мых в обществе качеств, как ложь, лицемерие, присвоение, своекорыстие, пьянство..; даже страх он считал недопустимым, как и невежество вооб­ще, ибо оно есть нежелание учиться. Сам Н.К. и Елена Ивановна вели почти суровую жизнь, но никогда не жаловались на лишения, даже не признавали их, и в доме Рерихов никогда не бывало уныния. За все время, почти двадцать лет, я замечал всегда лишь спокойную торжественность во всех их действиях и разговорах и чувство глубокого достоинства по-настоящему выдающихся людей. Это чувство торжественности пере­давалось от Н.К. собеседнику, будь то скромный человек, ищущий разрешения своих житейских и духовных проблем, или известный пред­ставитель общественности, и оно возвышало и облагораживало его.

Наконец, на горизонте показалась земля – Цейлон, и мы причалили в Коломбо. Остановились в гостинице Галле Фас и посетили все местные достопримечательности: побережье Маунт Лавиния, где тяжело нагру­женные плодами пальмы низко сгибались над берегом, обласканным прибоем Индийского океана; паломничали по древним храмам Канди. Цейлон поражает богатством своей растительности. Помню, например, огромное изобилие и разнообразие бананов: есть малюсенькие розо­во-красные, но столь ароматные, что, когда снимаем их кожуру, по всей комнате распространяется чудный запах, а другие – такие большие, что одному с ним не справиться.

Потом через Талайманар, мост Адама и Данушкоди, вдоль восточ­ного берега Индии на север, в Калькутту. По дороге, конечно, не могли не заглянуть в Адьяр, где наша великая соотечественница Елена Петро­вна Блаватская, так ложно и жестоко оклеветанная мировыми скудоумами, когда-то давно сидела на той же каменной скамье у впадения реки Адьярки (как она нарекла ее) в Бенгальский залив, где сидели и мы. Н.К. подарил учрежденному ею для исследования великих основ древне­восточной философии обществу картину «Вестник», но боюсь, что они этого так и не поняли и позднее предались идолопоклонению молодому индусу и автократическому правлению председателя.

Через пару дней мы выехали из Мадраса поездом далее на север и достигли шумной и уже тогда перенаселенной старой столицы Ин­дии – Калькутты. Тут мы повидали братьев Рабиндраната Тагора – Абаниндраната и Гогендраната (сам поэт был в отъезде) в их чудесном отцовском доме, поразительном одновременно своей простотой и худо­жественной красотой – в больших его комнатах было мало предметов, но каждый из них был истинным шедевром искусства. Посетили много других исторических и культурных мест и, наконец, по спирально-винто­вой железной дороге доехали до Дарджилинга, где Елена Ивановна и Юрий Николаевич уже нетерпеливо ожидали Н.К. Жили Рерихи на большой плантаторской даче, называемой Хиллстад, или лучше извест­ной среди местных сиккимцев и тибетцев как Талай Пхо Бранг, то есть место, где живет сам далай-лама, когда посещает Индию. Поэтому еще в 1924 году, когда там жил Рерих, дом часто посещался тибетскими монахами-паломниками, которые выражали свое почитание, простира­ясь на земле через каждые два шага, пока не обходили весь дом. Нужно было привыкать к тому, что все в Индии и вообще на Востоке делалось иначе, необычно и, по-моему, глубже, осмысленнее и часто более тор­жественно, красиво и достойно. Тут в Талай Пхо Бранге Рерих диктовал мне целый ряд своих статей, вошедших в его книгу «Пути благослове­ния», манускрипт которой я потом взял с собой в Ригу, где книга и была напечатана. Ценны, очень ценны были эти дни в Дарджилинге!

Так как Рерихи готовились в дальнее путешествие по Центральной Азии, то я оставался в Дарджилинге недолго. И хотя тогда я не знал, что вскоре по возвращении Рерихов из экспедиции я буду вновь вызван туда, я все же как-то предчувствовал, оставляя Бомбей, что опять увижу Индию, что сердцем я остался там, что мой отъезд в Европу временен и недолог, и потому на душе не было тяжести. Вдали таяли вечерние огни Бомбея, я отплывал на итальянском пароходе через Венецию, откуда по почте было отправлено много рукописей в Америку.

И действительно, опять повторилось чудо: Рижский коммерческий банк уведомил меня по телефону о получении денежного перевода на мое имя, и пришла телеграмма из Дарджилинга от 4 июня 1928 года, вновь вызывающая меня туда. Так что на пароходе «Мултан» я отплыл из Марселя обратно в Бомбей и через всю Индию по железной дороге опять прибыл в Талай Пхо Бранг, в свою столь знакомую мне комнату, большую веранду с большими (от пола) и светлыми окнами на север и на запад, с прекрасным и незабываемым, воспроизведенным в стольких картинах Н.К. видом Канченджунги и всей цепи высочайших в мире гималайских вершин. Считаю эту последнюю встречу с Рерихами не четвертой, а как бы продолжением предыдущей, ибо вся жизнь с ними в Гималаях была для меня одним периодом жизни.

Рерихи вернулись из Тибета в Сикким, минуя Лхасу. Юрий рас­паковывал свой ценный «Ганджур-Танджур». Н.К. ежедневно диктовал мне записи статей и письма друзьям и Обществам. Это было очень созидательное и плодотворное время.

Но мы недолго оставались в Дарджилинге. Елена Ивановна и Н.К. решили переселиться в менее шумное, чем этот торговый центр, место и выбрали долину истока реки Биас, притока Инда, в Пенджабе. Но где найти там подходящее свободное имение? И потому решили по дороге остановиться в Симле и навести справки. Там в Сесиль-отеле Н.К. познакомился с раджой штата Манди, который между прочим помянул в разговоре, что ему и его жене сильно надоело тихое имение в Кулу, где ей очень скучно, ибо оба они предпочитают поездки и жизнь в Париже и Италии, и что он был бы не прочь продать это имение. Зоркий и восприимчивый во всем, Н.К. всегда говорил мне, что жизнь научила его никогда не игнорировать «случайные замечания» и всякие «между прочим» и складывать их в леднике своей памяти, ибо знаки эти часто являются очень ценными. В Кулу, сказал раджа, живут несколько план­таторов, и некий Дональд имеет там несколько домиков. Списавшись с Дональдом, он порекомендовал свой домик – «Манор» в Наггаре, мы всем караваном двинулись дальше, в Патанкот. Туда поездом, а там предстояло нанять несколько машин и грузовиков. Кроме четырех Рери­хов были две помощницы Е.И. из Монголии – Людмила и Раиса Богдановы, был я и, помимо нескольких грузовиков с имуществом, картинами и холстами Н.К., была и вся конюшня Юрия Николаевича, за исключением его тибетского конюха Тендаина, отправленного с рыса­ком Ю.Н. верхом из Дарджилинга. Первая ночевка была в Палампуре, на высоте тысячи метров, и помню, что это было в конце декабря 1928 года, так как мне удалось достать елочку и маленькие свечи.

После следующего переезда ночевали в Манди, где раджа предо­ставил Н.К. удобную дачу. К вечеру третьего дня, проехав ущелье Ут, мы достигли долины Кулу, называемой долиной «трехсот шестидесяти богов». Надо помянуть, что ввиду узости горных дорог проезд был лишь в одну сторону каждые два часа на кратких перегонах. Но для особо важных путешественников, по приказу раджи, давались телефонные или телеграфные инструкции на следующую станцию задержать встречный проезд, что штат Манди устраивал каждый раз, когда Рерихи проезжали через территорию раджи. Итак, к вечеру третьего дня мы достигли местечка Доби, где плантатор Дональд встретил нас и направил в Кетрайн, к мостику через реку Биас, так как «Манор» находился на другой стороне этого шумного горного потока. Мост в то время был старый бревенчатый, и пришлось слезать с лошадей и вести их под уздцы. Итак, Рерихи приехали в Наггар, где на высоте двух тысяч метров им было суждено провести около двадцати лет, вплоть до ухода из жизни Н.К.

Помню, как сейчас, как на следующее утро все встали рано и вышли на площадку перед домом, где лежал первый снег. Мороз слегка щипал, но ярко светило солнце, воздух был удивительно чист и прозрачен, каким он бывает лишь на высотах Гималаев. Все чувствовали себя прекрасно, также и Е.И., которой после длительного среднеазиатского похода по Тибету следовало быть очень осторожной с сердцем и которая не могла переносить более низкое атмосферное давление равнин – это и было одной из причин, почему было выбрано это тихое, спокойное горное место. Если стоять на площадке, то внизу справа налево (то есть с севера на юг) протекала река Биас, маленькими точками виднелись домики в Доби, внизу Катрайн, вверх по реке Манали, а еще выше на севере красовался двойной пик вечноснежной горы, образующий как бы букву «М». Е.И. за отсутствием местного названия так и назвала его горой М. Позднее мы вышли на прогулку по единственной тропинке, протянувшей­ся с юга на север. Пошли к северу и вдруг увидали большой каменный двухэтажный дом, идеально расположенный на хребте отрога. Дошли к нему, вошли, дом был пуст, сторож-индус показал фруктовый сад и все постройки. Мы удивились, увидев на всей утвари инициалы «Н. R.» – английские инициалы Елены Ивановны – Helena Roerich. Потом оказа­лось, что это инициалы покойного полковника Генри Ренника, выстроив­шего этот дом по возвращении из бирманского похода и поселившегося здесь. Дом был солидный, стены полуметровые, каменные. Спросили, чей же он. Оказалось – дом раджи Манди, годами пустой.

Вечером Дональд показал нам прекрасную большую золоченую статую Будды, привезенную из того же похода полковником Осборном, тогда же построившим дом неподалеку. Дональд тут же намекнул, что ему она не нужна, и, конечно, Н.К. сразу же приобрел это прекрасное художественное изображение.

Не буду отвлекаться на длинное описание поездок в Манди и торга с министром финансов. Скажу лишь, что Н.К. приобрел это имение, и еще до завершения купчей, в январе 1929 года, мы все торжественно переселились туда. Е.И. водворила приобретенное изображение на самое почетное место в зале верхнего этажа, где кругом на стенах были развешаны ценнейшие тибетские танки, картины и художественные пред­меты, привезенные из Центральной Азии.

Архитектурно дом был так прост, что его можно описать несколь­кими фразами. Представьте себе квадрат со стороной около 15 метров, разделенный вдоль и поперек двумя параллелями, так что средняя поло­са почти вдвое шире крайних. Получается как внизу, так и наверху по девять комнат, из которых все угловые маленькие (четыре на четыре метра), средняя самая большая (семь на семь) без окон, а четыре осталь­ных комнаты – четыре на семь метров. Вот и весь план. Вход в дом был с юга через среднюю комнату – это была передняя с лестницей наверх. Налево от передней – угловая комната – рабочий кабинет Юрия, в котором были ценнейшие книги, манускрипты, танки, изваяния, скуль­птура, ковры и тибетские коврики, на стульях леопардовые шкуры. От передней прямо была большая, но темноватая без окон столовая, и от нее налево, то есть на запад, – студия Н.К., а от студии направо – угловая северо-западная комната – кабинет и мой секретариат. Из нее направо, или же через другую дверь из столовой на север, была моя комната-спальня рядом с ванной в угловой комнате. Из столовой напра­во, то есть на восток, была кладовая, а из нее крытый проход вел в отдельную кухню. В Индии, как правило, для кухни строится отдельное помещение рядом с домом. И, наконец, последняя угловая комната, из передней направо, была комнатой Людмилы и Раи Богдановых, двух помощниц Елены Ивановны. Рядом с их комнатой была их ванная.

Наверху была как бы святая святых – самое дорогое, заветное и прекрасное место, можно сказать – музей... В центре большой, но бесколонный зал, украшенный многими танками на стенах и с большой золотой статуей Будды на полке над камином. Каминами мы не поль­зовались, так как комнаты отоплялись керосиновыми печами. По углам стояли стол, диван и кресла, на полу громадный тяжелый персидский ковер, и у большой стоячей лампы (электричества тогда в доме еще не было) хороший американский патефон, но тоже не электрический, а ста­ромодный заводной. В одной из верхних комнат был балкон над боль­шой, поросшей белым клевером площадкой. В гостиной висели все новые и лучшие картины Н.К.; тут же были и два больших книжных шкафа со многими уже тогда редкими русскими изданиями и манускриптами. Тут иногда, но очень редко, принимали особенно именитых гостей, хотя большей частью гостей принимали внизу, в кабинете Юрия, или с чаем в столовой, или же, если им показывались новые картины Н.К., это делалось рядом в студии. Широкая стеклянная дверь вела из гостиной на балкон, немного шаткий, отчего мы всегда боялись выпускать на него слишком много лиц сразу. С балкона открывался чудесный вид на всю долину, и только из угловой комнаты (кабинета Е.И.) вид был еще более прекрасен – на север, на исток реки Биас и вечно белоснежную гору М. Цепь вершин на противоположном берегу Биаса была тоже порядка шести тысяч метров, и потому тоже в вечном снегу. И завершая круг комнат наверху, направо от зала, то есть на восток, была большая спальня Юрия и Святослава, а крайняя угловая – их ванная. Кстати, вода, конечно, была не проточная, а привозилась на муле из лесного родника.

Но вернемся в большую залу. Тут Н.К. и Е.И., а часто и Юрий со Святославом (когда они не были в отъезде в Америку или в экс­педиции), проводили после ужина каждый вечер, в тишине, слушая музыку и беседуя. Е.И. или Н.К. выбирали «программу», а я заводил патефон и ставил пластинки, примерно три-четыре за вечер, то есть около восьми музыкальных номеров. Репертуар был не очень большой, но прекрасный и разнообразный. Часы, проведенные здесь в течение десяти лет (1929–1939), в тишине и полумраке, были для меня какими-то возвышающими и нарастающе сказочными, когда что-то созидалось и творилось в сознании. Я трепетно ожидал эти часы каждый вечер. Интересно будет вспомнить, какие именно симфонии и оперы Рерихи любили. Может быть, чаще всего играли тетралогию Вагнера «Кольцо Нибелунга», «Мейстерзингеров», «Лоэнгрина», «Тангейзера», «Парсифаля», хотя Скрябина («Поэму экстаза» и «Прометея») играли не менее часто. Часто заводили «Жар-птицу», «Весну Священную» и «Петрушку» Стравинского, но и «Шахерезада», «Садко» (песни индийского и ве­нецианского гостей) и «Золотой петушок» Римского-Корсакова, равно как «Любовь к трем апельсинам» Прокофьева ставились вновь и вновь. Григ («Пер Гюнт»), Равель («Болеро»), Дебюсси («Послеполуденный отдых фавна»), Сезар Франк (симфония) и Сибелиус тоже были из­любленными пластинками Е.И., как и неоконченная симфония Шуберта. Другими незабываемыми номерами нашего репертуара были «Борис Годунов» («Смерть Бориса» и «Достиг я высшей власти») и «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, близкого родственника Е.И. Из Баха помнится лишь «Бранденбургский концерт», а из Листа почти все вен­герские рапсодии. Были прелюдии и концерты Рахманинова, «Славян­ский марш» Бородина и очень популярная серия – симфонии Бетховена («Патетическая», «Героическая» и др.). Выбор немалый, но надо по­мнить, что играли мы их попеременно каждый вечер без пропуска в течение многих лет. Помнится также, что раз, когда все были в отъезде, я делал эти концерты для одной Елены Ивановны.

Вот примерный фон, на котором жили и работали Рерихи в Гимала­ях. Каждое утро Н.К. проходил, после завтрака наверху, вниз в свою мастерскую или в прилегающий к ней маленький кабинет, служивший и мне канцелярией. Я ждал там, зная, что у него наготове не только новая статья, но и, обычно, ряд писем. Статьи он диктовал прямо на машинку, я повторял фразы, а он иногда поправлял или добавлял и продолжал диктовать. Эта система так наладилась, что статьи и пись­ма были сразу готовы к подписи и рассылке и оставались копии. Даже в случае перевода на английский язык он диктовал по-русски. Я перево­дил, громко произнося слова, а он изредка переделывал некоторые выражения по-своему, и, как правило, все было готово без черновика. Н.К. очень-очень редко что-либо менял в тексте, так как мыслил необык­новенно ясно и отчетливо, как шахматный игрок, – на много ходов вперед. Радостно было работать с ним. Метод его работы и мышления был так интересен, что легко мог бы послужить темой специальной психологической статьи. Может быть, как с художественной, так и с литературной стороны жизнь в Гималаях стала самым насыщенным периодом его творчества. Тут, в тиши могучих вершин, далеко от шума городов и телефонов, он мог всецело сосредоточиться на своих задачах и целях. И он работал в высшей степени усердно и планомерно. Таким образом, утро за утром накопилось много статей, и по книге или две в год выросли такие замечательные философско-публицистические тру­ды, как «Пути Благословения», «Сердце Азии», «Держава Света», «Твер­дыня Пламенная», «Священный дозор», «Врата в Будущее» и «Неруши­мое». У Н.К. в то время был очень широкий круг читателей как в Европе, так и в Америках. На его статьи быстро образовался большой спрос в ведущих изданиях индийской прессы. Популярные индийские журналы постоянно просили Н.К. дать им статьи, и потому очень часто русские статьи сразу же или на следующий день переводились на англий­ский язык. У Н.К. к тому времени от частого чтения английской и американской литературы и прессы выработался целый ряд излюблен­ных английских выражений, которые он тут же применял в переводах. И было все это так быстро и так просто, как бы само собой, как только умел это Н.К. И так же прост, умен и мудр был сам смысл сотворенного.

В силу обстоятельств иногда случалось, что английские издания его книг опережали русские оригиналы. Нужно добавить, что в Индии статьи печатались очень быстро, и часто редакция присылала несколько десят­ков оттисков, которые мы в свою очередь рассылали друзьям.

В своем устремлении Н.К. был удивительно постоянен и монолитен. Тогда как столь многие совершенно не понимают ценности времени, Н.К. умел трудиться не отступая, не отвлекаясь, непрерывно устремля­ясь прямо к цели и не уставая, не ослабляя напряжения, пока не достигал задуманного. На Востоке есть чудесная притча: «Отдыхает ли архат? – Архатом именуется развитая человеческая душа, достигшая такого со­вершенства, что больше не нуждается в воплощениях на земле. – И от­вет: Истинный отдых архата есть мысль о прекрасном!» Таким архатом я видел и Николая Константиновича в течение тех многих лет, когда он работал, созидал и творил в Гималаях. В своем устремленном напряже­нии он не требовал ничего для себя лично, довольствовался минимумом удобств и никогда не жаловался даже в самые трудные периоды, ибо он полностью вместил в своем сознании, что препятствия и затруднения для него являются лучшими и ближайшими ступенями к восхождению. Рабо­тая, он одновременно был полон самых искренних забот о здоровье и благополучии Елены Ивановны. И мне, как свидетелю их счастливой семейной жизни, часто казалось непостижимым, как он совмещал все, что творил и строил, единовременно.

И никогда за все время я не видел Рерихов в роскоши. Н.К. считал, что роскошь несоизмерима ни с красотой, ни со знанием; более того, что она – колыбель всякой пошлости, что она разрушает и разлагает истинный ритм жизни, что она всегда была признаком упадка духа и что лишь человеческий эгоизм может считать ее заслуженным изобилием. Даже само понятие собственности в жизни Рериха было скорее исполь­зованием средств и предметов на положительное, творческое, созида­тельное, общечеловечески полезное дело, а не трата их на себя или напрасно – Н.К. никогда не разбрасывал даже мелочь. Я знаю также, как в высшей степени щедр был Н.К. во всех областях и на всех уровнях жизни. Он был одним из тех редких людей, которые находят радость в даянии, а не получении.

Другое замечательное качество Рериха – он не знал страха, ничего не боялся, не пугался даже самых зловещих и чудовищных явлений жизни. Он считал, что всякий страх в корне основан на невежестве и потому всегда повторял: «Нужно знать, знать, знать!»

Еще одна очень характерная черта Рериха – никогда я не видел его праздным, бездействующим. Отдыхом для него была перемена занятии. В его жизни все выражалось в постоянном действии. Улучшением качес­тва измерялся успех действия. Ни одно дело не было для него столь незначительным, чтобы им можно было пренебречь. То же соизмеримо максимальное усилие применялось им как в великом, так и в малом. Все выявлялось в правильном действии. Все вопросы и проблемы Рерихи решали всегда тихо, достойно, я бы сказал, как-то научно по целесооб­разности и соизмеримости. Правильное решение могло быть только одно, и именно его они и принимали. Много указаний такого рода мы видим в статьях Рериха. Например, в статье «Действие» из книги «Пути Благословения»: «Однажды Великий Акбар провел черту и спросил своего мудреца Бирбала, чтобы тот сократил ее, не урезывая и не касаясь концов ее. Бирбал параллельно провел более длинную линию и тем самым линия Акбара была умалена. Мудрость заключается в проведении более длинной линии».

Я привел эту цитату потому, что нахожу ее типичной именно для самого Рериха – во всех сложных и затрудненных обстоятельствах он находил выход и решал быстро, неожиданно эффектно и мудро, проводя более длинную линию. Рерих также придавал большое значение тому, чтобы каждое действие шло искренно, как он выражался, «от чистого сердца». И, таким образом, я видел в нем не только величайшего художника, не только писателя, философа, археолога, блестящего ор­ганизатора культурных и просветительных учреждений, но и подвиж­ника, постигшего и олицетворившего синтез всех этих многогранных достижений. Рерих придавал громадное значение слову «подвиг». Это видно не только на многочисленных его картинах, посвященных этой духовной основе человечества, но, можно сказать, что в большинстве своих статей он воспевает героев и подвижников во всех сферах жизни. Так и в своей собственной жизни он совершенно отошел от самости, самовосхваления, самомнения, самоуспокоения – наоборот, самоотвер­женность и самопожертвование были выдающимися чертами его харак­тера.

Рерих верил в основу древневосточных философских систем, причем всегда подчеркивал необходимость строго научного подхода ко всем областям знания. Хотя многие считали его мистиком, из-за его интереса и любви ко всему необычному, он ничего не брал на веру, если это противоречило истине, не было научно обосновано или было неподтвер-ждаемо. К примеру, если философия Востока настаивала на силе мысли, которую можно развить до такой степени, что она сможет даже двигать предметы, то он настаивал на подробном научном исследовании, прежде чем принять это, и поступал так всегда. В Гималаях мы видели многое из того, что на Западе кажется необычным, зачастую просто потому, что в Европе этим не занимались, и потому ничего не достигли в этих областях. Рерих считал, что «не следует умалять того, чего не ведаешь». О той громадной роли, которую играла Елена Ивановна в жизни, делах и достижениях Николая Константиновича, следовало бы написать отдельную монографию, и я уверен, что ко времени она будет написана. Во всех отношениях она была «Ведущей», как Н.К. это и изобразил на нескольких своих полотнах. Как часто, работая в своей комнате, видел я Н.К. пишущим новую картину в своей мастерской; видел, как он отходил на пару шагов, стоял, что-то обдумывал, а затем шел наверх позвать Е.И. посмотреть новое произведение и посоветоваться с ней. Н.К. высоко ценил и принимал малейшие ее советы. Нигде и никогда ни раньше, ни потом я не знал такой согласованности труда и устремлений. Е.И. всегда работала в своем кабинете наверху. Там она писала письма в Европу и Америку (часть которых была издана в двух томах в Риге), переводила с английского на русский два больших тома «Тайной Доктри­ны» Блаватской и «Чашу Востока (Письма Махатмы)», писала книги о Будде и Сергии Радонежском, составляла тома «Агни Йоги» и, может быть, главное, вела пространный дневник, которому еще надлежит быть опубликованным.

О научной работе Юрия Николаевича Рериха по восточному языко­ведению, особенно по монголоведению, синетологии, тибетологии и досанскритской индийской философии также, несомненно, будет написана особая монография. Ямогу лишь помянуть здесь, что в то время он был директором Гималайского исследовательского института «Урусвати» в Наггаре и редактором его журнала. В то время, когда Н.К. диктовал свои статьи или писал картины в мастерской, а Елена Ивановна работала у себя, Юрий Николаевич в своем кабинете-музее работал с тибетским ламой Лобзанг Менгир Дордже и другими, собирая и описывая материал по тибетским горным лечебным травам, и составлял свой большой тибетский словарь.

И, конечно, не могу не помянуть художественные работы Святосла­ва Николаевича в студии наверху, когда он наезжал в Кулу. Это случа­лось не часто, так как он работал, главным образом, в Нью-Йорке, выставлял картины в Италии, посещал Париж... Его слава портретиста и пейзажиста тоже широко облетела мир, и о нем писались, как и ныне пишутся, художественные монографии.

Помянув выше институт «Урусвати» в Кулу, в котором я и работал секретарем, надо добавить, что Н.К. подарил институту большую часть своего имения, включая здание для администрации и медицинско-ботанического музея. Была также выстроена большая биохимическая лабора­тория, главным образом, для исследования высотных гималайских рас­тений, но вторая мировая война помешала дальнейшему развитию этого полезного начинания.

Об искусстве Н.К. так много написано в русских и зарубежных монографиях, биографиях и альбомах, а также и во множестве статей, что их не превзойдешь. Огненно благозвучны и живописны русские биографии В.П. Князевой, точны и правдивы собранные П.Ф. Белико­вым материалы о художественном и литературном творчестве Рериха, как и его прекрасные статьи о нем – что же можно еще добавить к ним?..

Последние два десятилетия своей жизни Н.К. так и провел в Гималаях. Высшие достижения человека на земле характеризуются древней мудростью этих горных вершин, которые он так любил, следующими качествами:

«Архат (достигший совершенства) парит в степени высшего позна­ния, архат проявляет сердечное устремление, архат умеет разбираться в великом и малом, архат бережет основную энергию, архат проявляет постоянное желание блага и архат мужествен и терпелив. Нелепо пони­мать сущность архата, как нечто неземное: он формируется на земле как водитель сердец, сознание архата видит все, казалось бы, невозможные условия, но сердце его понимает, как преобразовать эти преграды».

Близко зная Н.К., я могу свидетельствовать, что жизнь его была согласовала с эволюцией всего сущего. Он был именно архатом.

 

 

 

 

 

 

 

Начало страницы